Уста усмехнулся — вот оно что, теперь все понятно!

— Вы, уста, тоже постарели, — продолжал бай. — Какие уж ваши стариковские доходы — наверно, не хватает на жизнь? Если Истад начнет прирабатывать, вам ведь легче станет.

— Да, конечно, легче, — невольно согласился старик, удивляясь хитрости бая.

— Я хорошо буду платить ему за работу, — лисой расстилался бай, — и ему будет хорошо, и вам. Ну, что вы скажете?

Уста положил свою работу на землю и взглянул на бая.

— А что мне вам сказать, бай?! Вы правы, я уже стар стал, нездоров, нет во мне прежней силы и усердия в работе… Да… и вот потому мне теперь самому нужен помощник.

Бай отхлебнул чаю, допил пиалу, налил еще и протянул мастеру.

— Жить вам да поживать, уста, — засмеялся бай. — Ну что вы говорите, просто смешно слушать! Ваш садик и без садовника будет цвести, Истад придет с работы и присмотрит за ним. А вот мой сад без хорошего работника погибнет. Ну, соглашайтесь же, пусть завтра с утра Истад приходит ко мне, я назначу ему жалованье. Хотите, сейчас дам вам задаток?

— Благодарствую, бай, у меня, слава богу, пока еще достанет силы обеспечить свою семью! — воскликнул, рассердившись, уста, с силой размахивая топориком.

Битый час бай сидел и уговаривал мастера, но умный, бывалый уста не поддавался.

Чай остыл, работа не клеилась, и затянувшаяся беседа ни к чему не привела.

Истад, окончив свое дело, ушел в дом, солнце начало уже клониться к закату, тени деревьев стали длиннее. Наконец бай понял, что ничего не добьется, встал, не скрывая досады, и, отряхивая подол халата, молвил:

— Я думал, что вы — человек разумный, никак не предполагал, что на старости лет весь свой ум растеряли! Ладно, не хотите — как хотите, пусть сын ваш остается при вас. Но знайте, вдруг когда-нибудь и я вам понадоблюсь, тогда вы попомните меня!

Бай ушел, а плотник не мог больше работать, сложил инструменты и пошел в дом. Старуха, мать Истада, напекла горячих лепешек, сварила похлебку с красным перцем, луком, душистыми травами.

— Садитесь, — сказала она старику, — покушайте вашей любимой похлебки.

Не желая огорчать старуху, уста сел, попробовал похлебку, но тут же отставил.

— Бай отбил у меня аппетит, — сказал он и заложил под язык щепотку наса.

— Чтоб ему ослепнуть! — ответила старуха. — Зачем он приходил?

— За твоим сыном. Пусть, говорит, Истад будет у меня садовником. Я не согласился, вот он рассердился и ушел.

— А пусть его сердится! — воскликнула старуха. — Наш сын не найденыш, чтобы отдавать его работать на чужого, да еще на этого жадюгу.

Истад слушал молча этот разговор, но мысленно пожелал отцу долгих лет жизни, здоровья и силы. Он слыхал, что бай никогда не отступается от своего слова и рано или поздно намеченная жертва попадает ему в руки, — такой уж упрямый человек этот бай!

Прошло около месяца, и в кишлаке случилась беда. Может быть, из-за больших дождей, выпавших в начале осени, одна из потолочных бэлек в кишлачной мечети надломилась, появились большие трещины на потолке, крыша грозила обвалиться. Муэдзин, имам и аксакал кишлака подняли тревогу. Они говорили, что бог разгневался на жителей кишлака за то, что среди них ослабела вера, грозили концом света и Страшным судом, стали собирать пожертвования, резали скот, устраивали религиозные собрания, стенали и плакали. Мухаммедамин-бай проявил живое участие, взялся руководить починкой потолка в мечети. Жители кишлака дали и деньги, и нужный материал и сами работали безвозмездно. Назри и сын его были тут одни из первых. Бай взял собранные обществом деньги и взамен дал новое бревно. Назри с сыном обтесали его, вырезали на нем цветы и узоры, как на остальных балках потолка. Затем помолились, зарезали барана и корову и, полив их кровью балку, торжественно стали поднимать ее наверх.

Укрепляя наверху балку, старый плотник сорвался с подмостков и упал. Изувеченное тело Назри отнесли домой. Пошли слухи, будто бы он не совершил омовения, нечистым полез на божий дом и потому упал и разбился. Не обращая внимания на эти слухи, Мухаммедамин-бай привел к Назри своего лекаря, сидел у постели больного, выказывая большую заботу о нем. Но никакие хлопоты не помогли, Назри больше не поднялся и через десять дней после случившегося навеки закрыл глаза.

На похороны и поминки нужно много денег. Бай был великодушен, на глазах у жителей кишлака сам занимался приготовлениями к похоронам, тратил деньги из своего кармана, дал зарезать своих барана и козла. Он говорил, что Назри был большим человеком, что такого искусного мастера знали люди во всей округе, поэтому покойного надо похоронить с честью. И правда, три для бай приходил в дом плотника, сам совершал все обряды. На сороковой день, после поминок, он вызвал к себе Истада, вместе с аксакалом и имамом, и сказал:

— Сын мой, вот и сорок дней исполнилось со смерти твоего отца, мы почтили его память, теперь давай посчитаемся.

Истад печально опустил голову и молчал. Подсчитав на счетах все расходы, бай заявил, что Истад должен ему пятьсот тенег.

— У нас в доме ничего не осталось, — грустно проговорил Истад. — Все ушло на похороны отца… Откуда же еще эти пятьсот тенег?

— Ну как же? — вступился аксакал. — Все жители кишлака, все мусульмане свидетели, как щедр и милостив был бай!.. А ты, вместо того чтобы благодарить его, руки ему целовать, осмеливаешься так дерзко спрашивать!

— Не только пятисот тенег, но даже пяти тенег я не могу отдать, у меня их нет.

— Не беда! — сказал аксакал. — Ради памяти твоего отца бай может подождать. Но и ты должен за добро заплатить добром. Мы советуем тебе поработать у бая в счет долга.

Истад долго не соглашался, но все же его заставили смириться, он обязался пять лет бесплатно работать у бая.

Вот так и стал Истад слугой бая, помощником садовника.

На краю кишлака, на взгорье, прохладном и обильном влагой, расположен был сад Мухаммедамин-бая, занимавший двадцать танапов земли. В этом саду, разделенном по образцу бухарских садов на четыре участка, с хаузом посредине, росло множество фруктовых деревьев, виноградники разнообразных сортов, арбузы и дыни. Старый садовник, родом из Гиждувана, дни и ночи проводил в этом саду с кетменем, ножницами и садовым ножом. У входа в сад стояла его лачужка, где он жил зимой и летом. Садовник был одиноким, его одиночество делил с ним только пес Доно, почти не отходивший от хозяина. Старик на винограднике подрезает лозы — Доно сидит внизу, садовник собирает плоды с деревьев — Доно рядом с ним, старик подметает — Доно ходит за ним следом.

Когда старик отправлялся вечером на большой арык пускать воду в сад и долго сидел на берегу, следя за течением, собака лежала около своего хозяина и смотрела на него, точно ожидая, что он скажет. Старик сидел молча, уставясь взглядом в одну точку, но иногда, глядя на воду, он вдруг обращался к собаке:

— Ну, сколько еще мы с тобой будем здесь сидеть и караулить воду? Не знаешь? Эх ты, а еще зовешься Доно — всезнайка!.. Вон посмотри, видишь ту звезду, вот когда она приблизится к вершине большого ореха, тогда мы с тобой встанем и пойдем домой… Уйти раньше мы не можем: вдруг кто-то придет и закроет воду — пустит ее к себе, тогда завтра хозяин нас обоих убьет, понимаешь ты это? Так-то вот… Давай-ка поговорим, время и пролетит незаметно. Ты хитер, шайтан, я тебя хорошо знаю: глаза таращишь, смотришь на меня в оба, хочешь, чтобы я говорил, а сам небось и языком не пошевелишь, отмалчиваешься, себе на уме! Что ж, лови мои слова, мне не жалко, на мою долю их еще много останется… Жалко только, что они никому не достанутся. Эти слова — все на ветер, дунь — и нет их. Раньше когда-то жили на свете поэты: высокочтимый… высокочтимый шейх Омар Хайям, высокочтимый ходжа Хафиз, высокочтимый Навои, высокочтимый Бедиль… вот это были люди, не болтали на ветер, как мы с тобой, каждое их слово — сама мудрость, каждое их слово записано, их слова — книга! Люди читают — и глаза их открываются, читают — и сбываются их мечты…