Испуганную Фирузу потащили вниз, а Холдорхон, вконец рассердившись на дочь, стукнула ее кулаком, грубо выругалась и, выйдя из комнаты, заперла дверь на засов. Шамсия горько плакала, упав на ковер…

Внизу Холдорхон приказала служанкам снять с Фирузы не раз стиранное сатиновое платье и потертый бархатный камзольчик Шамсии и отдать ее собственное заплатанное ситцевое платьишко, когда-то яркое, цветастое, но от долгой носки совсем поблекшее.

— А когда переоденется, выведите ее на улицу, там ждут слуги Гани-джан-бая.

Услышав это, Фируза замерла от ужаса. Ей показалось, что фонарь, горевший во дворе, погас, — так темно сделалось в глазах. Как неживая, вошла она за служанкой в комнату, не слыша, что та говорит, и застыла.

Служанка толкнула ее рукой, крикнув:

— Ты что, оглохла?!

Фируза уже пришла в себя, все ей стало ясно: она поняла, что бай победил, сумел заставить миршаба вернуть ее в байский дом.

С этой минуты она больше не плакала, не кричала, не просила пощады, не умоляла, чтобы не отдавали жестокому баю. Она умела сдерживаться. С самых ранних лет она испытывала нужду, пережила много тяжелого, переносила унижения и обиды, но воспитанная умной бабушкой Дилором-каниз, научилась, оставшись одна на свете, ни от кого не ждать помощи, советоваться только с самой собой, слушать голос своего разума. Правда, была у нее умная, добрая подруга Шамсия, она защищала ее. Но в доме миршаба лишь она да еще служанка Муродгуль относились к ней хорошо, все же остальные не по доброте сердечной давали ей кусок хлеба, у всех была какая-то корысть, нечистые тайные помыслы… А Шамсия хоть добра и благородна, сама беспомощна и несчастна, сама нуждается в жалости. Для Фирузы и у миршаба и у бая — темница. Тут Шамсия, а там Асо — одно ее утешение, иначе бы просто погибла… Да, но здесь она хоть в школу ходила, а бай не пустит… Там еще эта младшая жена Магфират, из-за нее умерла бабушка… Да, она убила ее… Но что теперь поделаешь? На улице ждут байские слуги. Может, и Асо вместе с ними? Он все надеется, что бай поженит их, будет им как отец… Бог его знает!

Фируза надела паранджу, попрощалась со служанками, особенно нежно с Муродгуль, и вышла. У ворот поджидали ее Асо и Абдулла.

…После ухода Фирузы Холдорхон вдруг сразу увяла. С утра она была так счастлива, лицо ее просто сияло улыбкой, а теперь ничто не было мило, даже свет двадцатилинейной лампы, стоявшей на подносе, казался ей темным, мрачным. Весть, принесенная мужем, как она ни старалась примириться с ней, глубоко опечалила материнское сердце.

— Враги сделали свое дело! — ворчал миршаб. — Но выхода не было. Ну что ж, и этот день пройдет, когда-нибудь настанет наш черед торжествовать!

— Бог с ними! — подхватила Холдорхон. — Может, они насытятся этой девчонкой Фирузой, успокоятся немного… Да будет она жертвой за нас!

— Верно, верно, жена! Если дочь наша станет законной женой эмира, мы уж им покажем!..

Холдорхон спохватилась: что там делает Шамсия?

— Пойду к ней, посмотрю, — сказала она, с трудом поднимая свое полное тело. — Я ее заперла… Как бы она там снова не упала в обморок…

— Если не спит, приведи ее сюда, поговорим с ней, успокоим…

— Хорошо!

Холдорхон поднялась наверх. Засов не тронут, дверь плотно заперта — видно, никто и не пытался толкнуть ее изнутри. За дверью — мертвая тишина. Сердце матери охватила вдруг страшная тревога, дрожащей рукой она отодвинула засов и вошла в комнату. Там было темно. Только в окна, выходившие во двор, снизу из противоположной комнаты проникал бледный свет лампы.

Холдорхон сделала несколько шагов, приблизилась к столику, глаза ее немного привыкли к полумраку, но Шамсии нигде не было видно. Она позвала тихим, дрожащим голосом:

— Шамсия!

Молчанке. Крикнула еще раз, погромче. Ни звука. Наконец, оглядевшись, она заметила, что в углу, над сундуком, что-то свешивается с потолка.

— Горе мне, горе! — дико вскрикнула Холдорхон и упала без чувств.

Смерть Шамсии потрясла всю округу. На ее похороны собралось много народу. Миршаб, забыв обо всем на свете, рыдал как безумный. Холдорхон от крика и воплей совсем охрипла. С исцарапанным лицом, распущенными волосами, она была олицетворением ужаса и горя.

Вернувшись домой после погребения дочери, миршаб, всхлипывая и стеная, позвал жену:

— Письмо… Где письмо? Письмо нашей дочери… последнее. Холдорхон смотрела на него тупым, неподвижным взглядом. Он повторил свои слова несколько раз, и только тогда она вынула из кармана синего траурного халата листок бумаги и протянула мужу.

Миршаб поцеловал письмо, приложил его к глазам и стал биться головой о стену, громко рыдая и крича, не слушая ничьих увещеваний… Наконец, немного успокоившись, он воскликнул:

— Позовите госпожу Танбур! Где она?

Из группы женщин, оплакивавших вместе с родителями безвременно погибшую несчастную Шамсию, вышла вперед одна, с головой, повязанной белой кисеей. Она заговорила, прикрывая лицо рукавом, голос ее дрожал от слез:

— Я слушаю, ваша милость!

— Вы… вы… учительница моей несчастной дочери?

— Да, — сказала она, — я та самая… Увидев на погребальных носилках любимую мою ученицу, я не знаю, как не умерла от горя!

Кругом снова громко зарыдали.

— А теперь прошу всех оставить нас одних, — сказал миршаб, когда люди немного приутихли. — Пусть госпожа Танбур прочтет вслух письмо нашей дорогой Шамсии.

Все вышли. Миршаб запер ворота на цепь изнутри, сел прямо на землю у крытого прохода и коротко сказал:

— Читайте!

Оймулло взяла письмо у Холдорхон и пробежала его глазами. В горле у нее стоял комок, дрожащим голосом она начала читать вслух:

— Милый отец, дорогая моя мама!

Но тут Оймулло не выдержала и зарыдала. Вместе с ней плакали родители. Наконец она немного успокоилась, и миршаб попросил продолжать.

— Когда вы будете читать это письмо, меня уже не будет в этом злом и суетном мире. Я расстанусь со всеми невзгодами, печалями, бедами… Не упрекайте меня, я не могла поступить иначе

Госпожа Танбур опять прервала чтение.

— О моя милая любительница стихов, талантливая поэтесса!

Родители горестно причитали, каждая фраза письма напоминала о том, какую дочь они потеряли по собственной вине.

— На всем свете у меня только и было утешение, что ходить с Фирузой в школу, слушать уроки нашей дорогой учительницы да мечтать о своем друге… И вот сегодня меня лишили всего этого. Я знаю, мне ничто не поможет. Что просьбы, что мольбы, крики, слезы?.. Бедняжку Фирузу вы сегодня отдали на растерзание лютым волкам, а меня завтра подвергнете стыду и позору, сделаете рабыней развратника…Ты знаешь ли, куда ведут дороги жизни? Исчезнут без следа — увы! — итоги жизни. Все — тлен и суета. Печаль и радость — прах!.. Так нужно ль из-за них сносить тревоги жизни?! Эти стихи помогут мне сделать то, что я задумала. Дорогой отец! Вы никогда не спрашивали, что лежит у меня на сердце, и даже мать не интересовалась мной…Горькая судьба моя — полная отчаяния, ухожу я из этого мира, а свою чистую, непорочную любовь вместе с разбитым сердцем уношу в могилу. Вы будете оплакивать мою смерть, стонать и рыдать, но напрасно, слишком поздно, к жизни меня уже не вернуть! Пусть бог будет милостив к моим братьям. А вы, если хотите порадовать мою душу, оказывайте внимание дорогой госпоже Танбур, помогите, чем сможете, одинокой сиротке Фирузе, не допустите, чтобы волки в образе людей пили ее кровь!

Ваша несчастная дочь Шамсия.

Оймулло вернула письмо Холдорхон. Миршаб поблагодарил за чтение, забрал письмо у жены, сложил его вчетверо, засунул в карман и ушел. Теперь он окончательно уверился в том, что виной всему школа и учение. Не будь Шамсия образованной, не читала бы она книг, не знала бы стихов, ей и в голову не пришло бы сделать то, что она сделала…