— Нет, нет, дорогая наставница! — сквозь слезы глядя на нее, сказала Шамсия. — Бог не может благословить эту свадьбу… Такую жестокость, насилие!
— Почему насилие?
— Я не хочу выходить за человека, которого они нашли. Я… у меня сердце не каменное. А мать ни разу не спросила даже, что у меня на душе… Только вам я могу сказать, что сердце мое занято другим!.. Не осудите меня…
Госпожа Танбур участливо смотрела на свою любимую ученицу.
— Родители не спрашивают нас о наших чувствах. Никогда! Они стремятся как можно скорее выдать дочь замуж и выбирают сами. Так было, так есть, так будет. Мы с тобой не в силах изменить это. Сбудется то, что предназначено судьбой. Терпи, доченька! Может быть, ты попадешь в хорошую семью!..
— Нет, нет! Ни за что… Сжальтесь надо мной, будьте мне защитой… Пойдите к нам, поговорите с мамой, пусть хоть год один переждут… еще один год свободы! Хоть закончу Маслак… И к тому же, что станется с бедной Фирузой, если я уйду из дома?..
— Хорошо! Завтра же поговорю с твоей мамой, попрошу для тебя отсрочку. Но ставлю тебе условие: перестань грустить!
Госпожа Танбур погладила Шамсию по опущенной голове.
— Обещаю…
— У меня есть и второе условие: скажи, кому ты отдала свое сердце? Шамсия смутилась, покраснела, но Оймулло повторила вопрос, и она, запинаясь, ответила:
— Ашраф-джан… Ашраф-джан, сын сундучного мастера…
И Оймулло вспомнила, что примерно год назад этот молодой человек пришел как-то к ее мужу. Ювелир отозвался о нем с похвалой, а Шамсия все спрашивала, кто он такой. Вот, значит, когда пришла к ней любовь!
— Мы встречаемся уже несколько месяцев и поведали друг другу о наших чувствах…
Он приносил мне хорошие книги… Какую радость они мне доставляли!.. Но… но, — слезы снова потекли из глаз Шамсии, сдавили ей горло, — вот уже неделя, как мне сообщали, что его оклеветали, обвинили в воровстве и бросили в тюрьму.
— Разве твой отец узнал о ваших отношениях? — удивилась Танбур.
— Нет, нет, — поспешила заверить Шамсия, — знала только Фируза… А теперь вы знаете… Больше никто.
— Ты думаешь? — В голосе Оймулло звучало сомнение. — А я считаю, что он узнал об этом и потому арестовал. Ты выведай, попробуй осторожно расспросить мать или отца, наведи на разговор… Впрочем, нет, тебе это трудно будет сделать. Ладно, я сама узнаю.
— Дорогая защитница моя! — взмолилась Шамсия. — Узнайте. И попросите хотя бы год еще не выдавать меня замуж, пусть не спешат…
— Хорошо, хорошо! Но зачем тебе этот год, что он даст? Какой цели ты добиваешься?
— Цель? — Шамсия словно очнулась. — Я и сама не знаю. Но мне кажется, что год — это большой срок, многое может произойти… А вдруг придумаем, как мне быть… И потом, надо попытаться освободить Ашраф-джана…
Со двора раздался женский голос:
— Госпожа Танбур, вы дома?
Шамсия быстро вышла во двор и вернулась с Мухаррамой Гарч. Оймулло встретила гостью в дверях и посадила на почетное место у сандали. Мухаррама, запыхавшись, стаскивала с себя алачовый камзол, подбитый хорьковым мехом.
— Ох, запарилась, — ворчала она, — старость меня не берет: оказывается, во мне еще бродит горячая кровь.
— Вы, кажется, моложе меня? — спросила Оймулло.
— Да что вы, нет, нет! Когда из сотни ваших роз еще ни одна не расцвела, мне, вашей преданной рабыне, уже сорок стукнуло. А женщина в сорок лет!.. Если сама не ухитрилась помереть, так бей ее, пока не помрет, говорят мужчины.
— Только безнравственные люди могут так говорить. А вы… да вам больше двадцати пяти не дашь… Будь я мужчиной, не посмотрела бы на сотню хорошеньких девушек, а припала бы к вашим ногам.
— Дай вам бог здоровья за такие приятные слова, — Мухаррама говорила вполне искренне, — недаром все расхваливают ваш ум, ваши речи… Вся Бухара говорит о госпоже Танбур. Не только друзья — враги расхваливают.
Слухи дошли до самых высоких людей. Знатным госпожам не терпится повидать вас, побеседовать…
— Да благословит их бог! Но кто я такая, чтобы привлечь их внимание?!
— Ну, пока не будем об этом… Скажите сначала, как здоровье ваше, как дела? Муж ваш как себя чувствует? Ученицы?
— Слава богу, слава богу!
Шамсия и Фируза принесли угощение — поднос со сластями и чайник чая.
— Из чьего цветника эти девушки-розы? — спросила Мухаррама, когда они вышли.
— А вы не узнали? Одна из них — дочь миршаба Абдурахмана…
— А-а! Да, да, я как-то видела ее… Она очень выросла. Слыхала я, что она помолвлена, скоро свадьба…
— Да, говорят! А зачем спешить, девушка хорошо учится… Кушайте, пожалуйста!
— Спасибо!.. Учится ли девушка, не учится ли — все равно! Муллой не станет или в медресе мударрисом, казием тоже нет. Дал бы бог счастья в семейной жизни! А та, поменьше ростом, которая с ней была, кто она, из какой семьи?
Оймулло замялась.
— Да, вы правы. Дал бы бог счастья… — подхватила она, словно не расслышав вопроса. — А вы кушайте, дорогая, берите сладкое! Вот халва из Карши… только на днях прислали, а вот кандалат с фисташковой начинкой — муж любит, просил купить… отведайте также жидкой халвы, как будто неплохая…
— Спасибо, спасибо, я уже всего отведала, — сказала Мухаррама, хотя за все время съела лишь кусочек халвы. Она поняла, что Оймулло не хочет говорить о девушке, про которую она спрашивала. Но сейчас Мухаррама не была заинтересована в девушках и заговорила о другом: — Вам прислал кто-нибудь сегодня снежное письмо?
— Пока нет, но я сама написала что-то около пятнадцати писем для соседей.
— А от себя вы не написали?
— Нет, некогда мне этим заниматься. Давала урок ученицам.
— Напишем-ка мы вместе матери высокопочитаемого казикалона, — с воодушевлением сказала Мухаррама. — Сегодня она будет во дворце матери эмира. Я вручу ей письмо при высочестве и уж сумею увернуться, она меня не поймает.
— Зачем же от обеих писать?
Напишем от вашего имени — и все.
— Нет, — отрезала Мухаррама. — Как увидит вас госпожа, так все наши условия и примет.
— Как это — меня?
— Да, мы вместе поедем во дворец. Нас ждет арба, — спокойно сказала Мухаррама, словно собиралась ехать к себе домой.
— Что это все значит? — уже строго спросила Оймулло. Зачем я поеду во дворец?
— Вот какая непонятливая! — нетерпеливо воскликнула Мухаррама. — Я ведь час целый толкую об этом. Не думаете же вы, что я пришла халвы отведать?!
Госпожа Танбур терялась в догадках. Что ей дворец эмира, эта золотая клетка? Кланяться знатным госпожам, угождать им? А вдруг ее захотят там оставить? Распрощаться с вольной жизнью, со школой, которую она так любит? Расстаться с друзьями? Не нужны ей милости тех, кто живет за дворцовой оградой! Без них обходилась и обойдется впредь! Но что будет, если она не поедет? А может, съездить туда разок, посмотреть и вернуться домой?
— Что, удивлены? — спросила Мухаррама.
— Как же не удивиться! Я скромная, простая подданная его высочества, со знатными госпожами никогда не встречалась… И вдруг сразу во дворец! Я прямо не знаю, что вам ответить на это предложение.
Мухаррама весело рассмеялась:
— Вы самая умная и образованная у нас в Бухаре. Другой такой не сыщешь. Бросьте ваши сомнения, колебания. Во дворце такие же люди, как мы с вами, все — рабы божий.
— Конечно, все мы рабы божий, но они шахи, а мы их подданные. Нет, дорогая, я недостойна такой чести и во дворец не поеду.
— Вы достойнее достойных. Оставьте ваши рассуждения, вас ждет счастье и удача, летите же за ними… Пришло ваше время. Я не сомневаюсь, что беседа с вами, ваш голос очаруют всех! Вас осыплют золотом…
— Спасибо, госпожа! Но я прикована к дому, я должна заботиться о муже, о школе… Подданные его высочества посылают в мой скромный дом детей, чтобы я учила их, воспитывала по мере сил моих. Что же с ними будет?..
— Вас вознаградят.
— Разве дело в деньгах, милая госпожа! — довольно резко ответила госпожа Танбур. — Я не из-за денег держу школу. Мой муж такой искусный мастер, что мы ни в чем не нуждаемся. Но школу завещала мне покойная мать, я не могу от нее отказаться.
