Мать и дочь долго плакали в объятиях друг друга. Плакали о том, что они одиноки, беспомощны и беззащитны. Потом мать стала взывать к богу. Она молилась, чтобы Каракулибаю не было покоя в могиле, чтобы злые демоны пыток не отходили от него, чтобы огонь опалил его могилу за то, что он отнял у несчастных женщин их единственную опору, мужа и отца… Потом она стала проклинать Гани-джан-байбачу, призывая на голову его все несчастья, чтобы он сломал себе шею, упав с лошади, чтобы света божьего невзвидел за то, что клевещет на них, и мало того, что отнял у них отца и мужа, так еще хочет забрать Савсан их жемчужину, их весенний цветочек, единственную радость матери, ее утешение! Потом она обратила свой гнев, весь пыл своей ненависти на судью, раиса и безжалостных стражников, называя их безбожниками, кровожадными тиранами, и снова рыдала, пока наконец не свалилась совсем без сил.
Савсан как могла утешала мать, целовала ее лицо и голову, прижималась к ее груди и просила, чтобы она не убивалась так, что пользы не будет от ее воплей и криков, только вконец измучается сама. Пусть лучше она идет домой, повидает кого-нибудь из влиятельных людей — имама или аксакала, посоветуется с ними как быть, расскажет им обо всем. Может быть, они подскажут что-нибудь дельное, может быть, вступятся за них — кто знает, может, сумеют ее спасти…
Разумные речи дочери подействовали на мать. Она поцеловала ее, прижала к сердцу, назвала умницей, вышла из каморки и, не обращаясь ни к кому из слуг судьи, прямо пошла к аксакалу своего квартала. Имам их мечети случайно тоже был там.
Оба молча выслушали ее. Потом в один голос стали утешать, говорили, что ничего плохого с ней и с ее дочерью не случится, что они пойдут к судье, засвидетельствуют, что Хайдаркул был честным человеком, никогда не присваивал чужого, что если он взял в долг, то уплатит, они — именитые люди квартала — могут в том поручиться, а разлучать мать с дочерью нехорошо. Надо постараться эту тяжбу кончить мирно, по-хорошему, и бай, наверное, отступится от своих требований. Если же в течение месяца Хайдаркул не появится, жители квартала как-нибудь соберут сообща сумму его долга и внесут баю… А пока пусть Бибиробия не беспокоится, пусть идет домой и ложится спать спокойно, а завтра утром, когда судья вновь приступит к своим делам, вопрос этот решится и все уладится.
Бибиробия вздохнула с облегчением, призвала все блага мира на голову имама и аксакала и с молитвой пошла к себе домой. Утром она не зашла к аксакалу, считая неудобным напоминать ему о себе, пошла прямо к казихане.
У ворот казиханы был навес, а напротив — чайхана, где стражники и люди, пришедшие к судье, пили чай, сидя на паласах, разостланных на земле. Вдоль улицы на топчанах стояли длинные узкие скамейки, на которых ожидали жалобщики. В казихану заходили то группами, то поодиночке, входили и выходили, шумели, аксакалы и стражники покрикивали, иных отводили в контору — тут же составляли документы, советовались и советовали, собирали с жалобщиков деньги за печать и снова шли в казихану.
Иногда из глубины двора слышались голоса и крики мужчин, раздавались вопли и стоны женщин, порой — свист хлыста по голому телу, и спустя немного времени на улицу вытаскивали или вели под руки наказанного, усаживали на скамейку, давали выпить пиалу воды, люди, столпившись вокруг, шумели, а аксакал с бумагами в руках собирал деньги за печать…
Бибиробия видела все это, но думала только о своей беде, своя боль мучила ее. Она ждала прихода аксакала, измучилась, истомилась. Наконец, уже в полдень, не в силах больше терпеть, она пошла к аксакалу домой. Жена аксакала сказала ей, что он с утра ушел на свадьбу. Бибиробия пошла туда, нашла аксакала у котла с пловом и сказала ему, что с утра ждала его у казиханы. Аксакал ей ответил, что он рано-рано, еще до нее, побывал в казихане, видел господина судью и тот сказал ему, что Гани-джан-байбача уехал смотреть своих овец и надо подождать его возвращения.
Да, аксакал, имам, судья и сам Гани-джан-байбача могли и подождать, но мать не может ждать, когда ее ребенок томится взаперти и впереди подстерегает опасность. Бибиробия ничего не ответила аксакалу, побежала назад в казихану и, не говоря ни слова, прошла во двор, но привратник и стражники не пустили ее к дочери, вытолкали на улицу. Бибиробия подняла такой крик, что сам судья вышел из дома и приказал связать ее и увести домой. Не обращая внимания на крики несчастной женщины, стражники исполнили приказ.
До вечера пролежала она, связанная, у себя дома. Некому было подать ей воды — промочить пересохшее горло. Только поздно вечером соседка, которая служила у какого-то бая, вернувшись домой, зашла к Гжбиробии, ужаснулась, найдя ее в таком состоянии, тотчас развязала ее, дала напиться. Горько плача, Бибиробия поведала соседке о своем несчастье. Та утешала ее как могла, говорила, что бог хранит своих рабов, он по допустит, чтобы Гани-джан взял ее дочь и увез с собой. Если баю нужна девушка, зачем ее везти из Каракуля? Ведь в Бухаре их тысячи… II она принялась рассказывать всякие истории из своей жизни и из жизни соседей. Слушая ее, Бибиробия немножко рассеялась. Легла в постель и уснула. Вернувшись домой, соседка со слезами на глазах рассказала мужу про беду Бибиробии. Муж ее служил стражником у раиса, оказалось, он сам видел, как Гани-джан-байбача после полудня уехал в Бухару, взяв с собой трех мальчиков-пастушат и девушку.
Наутро Бибиробия пошла к аксакалу и вместе с ним в казихану. На этот раз ни стражники, ни привратник ее не остановили. Когда аксакал и Бибиробия подошли к казихане, судья сам выглянул из окна и спросил, на что они жалуются. Аксакал ответил, что он пришел по делу Бибиробии, чтобы быть посредником между ней и Гани-джан-байбачой. Судья отвечал, что, к великому его сожалению, Гани-джан-байбача вчера вечером со всеми своими слугами уехал в Бухару и дочь Бибиробии он тоже взял с собой, потому что она сама об этом просила. Она сказала, что хочет поехать в Бухару, найти там своего отца, покончить тяжбу с баем и вместе с Хайдаркулом вернуться в родной дом.
Отчаянию матери не было границ, она не поверила ни одному слову судьи, ворвалась во двор судьи, бросилась туда, где была ее дочь, и увидела, что каморка пуста. Она кинулась к служанкам, к жене судьи, к его дочерям, умоляла их, проклинала, просила сказать, где ее дочь. Все в один голос уверяли ее, что Савсан уехала с баем по своей собственной воле. Но мать никому не верила, плакала, била себя в грудь, потом выбежала на улицу и, увидев аксакала, который только что проводил судью на базар, схватила его за ворот.
— Найди мне мою дочь! — кричала она. — Ты тоже в сговоре с судьей, оба вы отдали мое единственное дитя этому бесчеловечному баю! Верни мне дочь! С кого мне спрашивать, как не с тебя?
Аксакал, сильный, крупный мужчина, оторвал от себя худенькую Бибиробию, как ребенка, отвел в сторону и тихо сказал:
— Не шуми, Бибиробия! Дело слажено судьей, а не мной. Он обманул и тебя и меня и отправил девушку в Бухару. Теперь уж делать нечего.
Надо смириться.
Вечером того же дня, когда судья со своими стражниками возвращался с базара, уже около самой казиханы женщина схватила за поводья его коня. Это была Бибиробия. Она требовала, чтобы он вернул ей дочь. Благородный конь-иноходец нетерпеливо тряс головой, раскачивая женщину из стороны в сторону. Судья выругался, хлестнул женщину плетью и погнал коня. Выпустив из рук поводья, она свалилась на дорогу…
В огромном доме Гани-джан-байбачи в Бухаре Савсан чувствовала себя совсем одинокой, хотя там было много женщин — жены бая, его дочь, служанки. Днем она должна была работать на кухне, убирать двор, а по ночам, забившись в угол своей каморки, заливалась слезами и засыпала плача. Утром, после тяжелого сна, полного страшных видений, она с трудом поднималась и принималась за работу.
Уже двадцать дней прошло с тех пор, как она попала в дом бая, а у нее не было никаких вестей об отце с матерью. Гани-джан-байбача иногда появлялся в ичкари, смотрел, как она работает, утешал ее, говоря, что Хайдаркула не нынче-завтра найдут, а когда он отыщется, бай, ради нее, ради Савсан, простит его и отошлет их вместе в Каракуль. Савсан слушала его и не верила. Всей душой, всеми мыслями она была со своей матерью, которая, наверное, после разлуки с дочерью совсем потеряла разум.
