Беньёвский, мявший в подвижных, взволнованных руках вышитый батистовый платок, нетерпеливо выслушивал рапорт Иосифа Батурина:

- Ваша милость, мы и не думали об опасности, поверьте. На берегу - ни души, и в лес вошли - тоже никого. Прошли по зарослям сажен двадцать пять, на полянку вышли, и тут - на тебе! - засвистали стрелы! Куда ж укрыться? Но вот показались и противники наши, человек до двадцати, все рослые и черные, как деготь, волосы курчавые, сами наги, токмо пояса с мохрами, срам прикрывающими. На плечах вроде женских бус, а в ушах по палочке продето с красной кисточкой - дикари, короче, пренатуральные. Прячутся за деревьями и стрелы в нас пущают.

- Ну а вы? - ледяно спросил Беньёвский.

- Мы, преж того как ретираду учинили, залп из мушкетонов дали, но, как полагаю, безуспешно.

- Сударь, - укоризненно качая головой, зашептал Беньёвский, - ладно, пусть они мужики, лапотники, но вы-то, вы-то, полковник, человек бывалый... немыслимо! С пятнадцатью отлично вооруженными людьми изволили ретироваться при виде двух десятков голых дикарей! - и тут же с шепота голос его взлетел до пронзительного крика: - Где ж видано такое! Позор!

Пожилой, седой Батурин, с благородным барским лицом, зарделся, заморгал:

- Но, ваша милость, неведомая местность, тактика неведомая...

- Слушать не желаю! Трусостью своею позорите тот флаг, что развевается на мачте судна нашего!

- Британский, что ли? - спросил стоявший рядом Ипполит Степанов.

Беньёвский ожег его гневным взглядом:

- Наш флаг, господин Степанов! Наш! Срамить который я никому позволенья не даю! - и резким, неприятным голосом вдруг прокричал: Штурман! Штурман!

Василий Чурин, отделившись от ватаги мужиков, сражение с дикарями обсуждавших, загребая косолапыми ногами, к адмиралу поспешил:

- Чего изволите?

- Якоря сейчас же поднимай и двигайся вдоль берега, место для стоянки подходящее ищи! Понял?

- Как не понять, - и вдруг замялся Чурин: - да токмо, государь, не изволишь ли сей план похерить?

Беньёвский закричал на штурмана так громко, что повернулись мужики:

- Ты как говоришь? Как говоришь, смерд? Кто право тебе дал на возраженье мне, адмиралу твоему?

- Воля ваша, - с твердой покорностью ответствовал Чурин, - хулите и браните, ежели охота, а все ж не лучше ль мимо Формозы нам пройти, коль житель здешний столь дик и непотребен оказался? До Филиппин уж недалече...

В разговор вмешался Магнус Мейдер, воздел вверх руку, просяще заблеял:

- Ваша милость, Девой Марией молю вас отойти скорее от острова сего проклятого, пока дикари не спалили судно наше огненными стрелами!

Раздувая хищные, злые ноздри, заговорил Панов:

- Вранье, вранье все сие! Голозадых дикарей страшиться будем, мы, с ружьями и пушками! Довольно с нас того, что от японцев, хвост задравши, улепетывали!

- Правильно! - пробасил Хрущов. - Произведем на остров нападение десантом!

- Безрассудство! - коротко заявил Степанов и пошел в кают-компанию.

Беньёвский проводил Степанова нехорошим взглядом и сказал штурману:

- Делай, что я велел.

Галиот снялся с места и пошел вдоль берега. Наконец Чурину, лавируя в течении, удалось подвести корабль поближе к острову, где нашлась и удобная для стоянки бухта. Бросили якоря, повернувшись правым бортом к берегу. На этот борт Беньёвский тут же приказал перекатить все пушки, изготовить их к стрельбе и неотлучно быть при них Батурину со Степановым и подручными пушкарскими. Однако приготовления воинские, похоже, излишними явились - ещё только снаряжали для экспедиции на берег команду крепкую, а от земли к галиоту устремились лодки-долбленки, в которых сидели дикари, такие ж с виду, что повстречались Иосифу Батурину, только безоружные совсем. В лодках своих везли они плоды, кучей наваленные на дно, кур и даже небольших свиней. Мужики обрадовались, но скорей не потому, что по свежатинке соскучились, а тому, что драться с дикарями им, как видно, не придется. Беньёвский, тоже изрядно довольный поворотом событий, пригласил туземцев на галиот. Когда взобрались на палубу десятка полтора дикарей, все с интересом принялись их рассматривать, поначалу осторожно, правда. Дивились искусной, затейливой татуировке, покрывавшей почти что полностью черные их тела, палкам бамбуковым дивились, что продеты были в уши. Удивлялись их бесстыдству, оттого что привели они с собой и чернокожих баб своих, имевших на теле лишь бусы да узкий тесмяный поясок. Видя наготу их, по добросердечию наделяли дикарей материями легкими из неистощимых запасов купца Казаринова, пуговицами медными, иголками и прочей мелкой чепухой, которая, однако, так дикарям пришлась по вкусу, что, благодаря, упали на колени, а после и на животы, да так и лежали, распластавшись, долго не смея подняться.

- Ну, - радовался адмирал, - разве ж не по глупости рану свою оболтус Андриянов получил? Напугали, должно быть, чернозадых, вот они с испугу и стрельнули!

И все довольны были предводителем, а также дикарями, гостеприимными и смирными.

С новой экспедицией Беньёвский распорядился так: прежних мужиков и их начальников всех заменить, поелику надежд не оправдали, и отправить новых под предводительством Василия Панова, который донельзя был доволен возложенной на него задачей: произвести разведку и определить, способна ли та местность к разбивке лагеря.

- Через три часа возвернусь, - сказал Панов, молодечески пихая за пояс пистолеты и скалясь недоброй своей улыбкой.

С пятнадцатью гребцами, вооруженными сверх меры даже, среди которых было пять артельщиков, спустился Панов в ялбот, помахал рукой, затянутой в грязненькую перчатку, и двенадцать весел дружно резанули голубую воду.

До берега было теперь чуть больше полверсты, и скоро ялбот уж втаскивали на белый, ласковый песок. Увидели стоящие на "Святом Петре", как скрылись их товарищи в сочной, густой листве прибрежных зарослей, пышных и дремучих, позавидовали и хотели идти уж было по своим делам, как вдруг остановила их на месте частая ружейная пальба и вопли, дикие, истошные, что понеслись из леса. К борту подбежал Беньёвский, с треском першпективную трубу раздвинул, с дрожащей от ярости щекой смотрел на заросли.