«Деревянное детство моё…» Деревянное детство моё — Не подарок, не мумиё. Всюду-всюду с гвоздями мосты, Меж досок словно кровь – цветы. Помню, я их как розы срывал, Словно кудри твои ласкал. Деревянные детства мосты — Моих слез и надежд цветы. Там разруха как ведьма жила. Но я верил в любви удила, В дружбу, верность, взаимность, честь… Мне нечего было есть. Если нет в голенище ножа, — Жизнь в опасности и душа. Где-то, где-то цветет благодать. Свойство мерзкого – перепродать, Ненавидеть родных, друзей В том пиру, где кричат: «Налей!» Деревянное детство моё — Не подарок, не мумиё… «Ты любишь ли меня, скажи…» Ты любишь ли меня, скажи? Я раб измученной души. Метель сугробы разбросала. Дорога в сумерках пропала. Я раб измученной души, Ты если любишь, то скажи! Мрачнеет все: луна, осины, Гул ветра стал невыносим. В душе глубокой раны след — Ей Бог не дал бронежилет. Быть может, оттого она К нелюбящим так холодна. Ты если любишь, то скажи, Я окружен потоком лжи. «Любимая, по всем приметам ты…» Любимая, по всем приметам ты В родном краю забыта и несчастна. Жить с верой в дух Всевышнего опасно — Осквернены прекрасного черты. Вот так же осень, листьями играя, Зовет, манит в таинственную синь, И мы, себя наивно обольщая, Идем туда, в безумную пустынь. И нет спасенья сердцу увлеченному, Где пели птицы – полутьма и мрак. Не оттого ль поэт опустошенный В конце пути спускается в кабак. Сестре Сестра, прости, что я сегодня пьяный, Но не могу я, милая, не пить, — Душа трещит, как туес деревянный, — Она не знает, как ей дальше жить. Налей вина мне в кружку из бересты. Пойду бродить я нынче по полям. Среди полей найду свою невесту И туес ей в приданое отдам. Сестра, ты помнишь, как мы ждали счастья?! Но все прошло, остался только мрак. Дом был гнилой — из лиственниц пропавших, — Рубил его бессовестный дурак. И я, дурак, и дура ты, моя родная, И все мы словно ладан в благовест Летим туда, где осень золотая Пророчит нам и кладбище, и крест. «Я снова избой растревожен…» Я снова избой растревожен, Которой уж двести лет! Иду пожелтевшей пожней На тусклый оконный свет. Вот хрупают где-то кони, Их сиверко-ветер бьет. В студеном осеннем звоне Деревня моя живет. Я снова дорогой болен И нежным дыханьем рек, И каждый репейник в поле Мне дорог, как человек! Но время – проклятая пропасть, И, может быть, стал другим Мой друг полевой репейник, Что в юности был любим. В деревне я – значит, дома. От печки и курева дым, Хрустит на поветях солома И кажется мир другим. Белая сирень Ушла она… Я помню в сквере тень Ее волос… Цветы и плач на даче. Наверно, так же белая сирень И гнется, и ломается, и плачет. Ушла она – покончила с собой, Иль с ней покончили – никто не знает. Сирень не так, конечно, отцветает… Не так, увы, и ночь сменяет день. Она ушла от яда суеты. Душа ждала признанья, чувств размаха. Но покрывались ее губы прахом От унижений, лжи и нищеты. Прими, земля, ее среди берез, Цветов, которые она любила! Где смех ее?! Где радость, горечь слез?! Все рухнуло и в пепел превратилось. «Поутру было ясно, тихо…» Поутру было ясно, тихо. Тепло. Весна. Капель. Вдруг заплела пурга-портниха Веретяную трель. За нею радостно и нежно В простор и неба гладь Спешило утро белоснежное, И не хотелось спать. Ласкалось солнце с облаками, И, плавая в тиши, Сливало с утренним сияньем Сияние души. День, как душистое цветенье Лесов, полей и трав, Искал в природе вдохновенья И он был прав. «Может, слишком я северный…» Может, слишком я северный, Запорошен пургой, Градом лютым проверенный, Окольцован избой. Может, слишком я спорный По-наивному смел, — В детстве брошен был в прорубь, — Еле вылезть сумел. Крепну я не от гетто Небоскребов-клетух — От лесов, пашен, ветра Разум стойкий и дух. Может, слишком я северный, Запорошен пургой, Только ложь, лицемерие — Это почерк не мой. Я хочу жить не в клетке, Как подстреленный волк. К людям искренним, светлым Я с любовью пришел. Буду строить Россию Как родную избу, Все уклады, все стили Сохраню, сберегу. |
