В марте четырнадцатого администрация тоже делала вид, что в Багдаде все спокойно. А за порядком следил штаб ополченцев. Патрулировали улицы, оцепили военную базу, преступности ноль, ни единого выстрела. И сохранили город. Эпидемия страшная штука, но не страшней войны. Прорвемся, товарищи!

Патрушев вытер платком потную шею, расстегнул пуговку на рубашке - в кабинете жарковато. Качнулась дверь. Военком - минута в минуту. Рукопожатие бодрое, но лицо бледное, видно, устал мужик и не спал давно.

- Как обстановка, товарищ полковник?

- Докладываю - кранты, - военком выразился коротко, но по сути. - Семь попыток прорыва из оцепления, трое гражданских ранены, один убит. По личному составу - восемнадцать человек в карантине, девять в госпитале. Шестеро дезертиров.

- Думаете, сумели выбраться за кордоны?

Военком покачал седеющей головой:

- Не могу знать. Кто ушел ночью, кто сидит по дачам или попрятался по заброшкам. Пусть сидят, крысы - не до них пока.

Хмурый Патрушев утвердительно хмыкнул - дела обстояли ещё хуже, чем представлялось полковнику.

Начальник СЭС с чадами и домочадцами заперся в коттедже на Володарского, выпустил во двор собак и отказался выходить наружу. Начальника горздрава хватил инфаркт. Главврач горбольницы тоже не объявился, прислал зама - тощего, сутулого врача, не снимающего защитной маски. Патрушеву он не понравился с первого взгляда.

- Не работают, - буркнул врач вместо "здравствуйте". - Вы в курсе, что антибиотики первого ряда не работают? Нет, не слышали? Поздравляю. В городе действует биологическое оружие, неизвестный штамм чумы, а в городской администрации знать ничего не знают. Мэр наверняка уже сбежал?

- Семен Семенович нездоров, - отрезал Патрушев. - А вас прошу выбирать выражения. Доложите, что происходит в больнице.

- Эпидемия, знаете ли, происходит, товарищ начальник. Чума, септическая форма, каждый второй при смерти, в реанимации мест нет, не хватает крови, плазмы, лекарств, санитаров, постельного белья, коек. Что прикажете делать?

- Подавать докладную, представить список необходимого. Будем решать вопрос.

- Как решать?! - визгливо выкрикнул врач. - Закажете из Москвы ИВЛ и аппараты для плазмофореза? Обеспечите лекарствами триста больных? Хотя бы дезкамеры нам поставите, людей дадите?

- Людей дам, - твердо ответил Патрушев. - Койки дам, одеяла, постельное, - правда товарищ военком? Видите - правда. По лекарствам - пишите список, обойдем аптеки и склады, пошлем запрос на штаб ЧС. Дезкамер портативных в городе нет, дам запрос за оцепление. С продуктами у вас как? Ясно.

Придерживая щекой трубку, Патрушев набрал номер.

- Кондрат Егорыч, заседание началось. Нет, ждать не можем. Чем вы нас порадуете? Хоть что-то хорошее. С горбольницей свяжитесь пожалуйста. Благодарю, так держать. ...Вот видите, товарищ доктор, с продуктами тоже все хорошо - у города двухнедельный запас. И это без супермаркетов и рыночных складов. С голоду не помрем!

Грохнула дверь. Красный и злой полковник Яремко, начальник горотдела полиции, ввалился, ни с кем не поздоровавшись. Стул под ним жалобно пискнул.

- Грабят, сволочи! "Золото Крыма" обнесли подчистую, винный вскрыли, по квартирам пошли. Больных на улицах обирают и не боятся ничерта.

- А полиция куда смотрит? Старух на рынке трясет или бомжей гоняет? - рявкнул Патрушев.

- Взятки берет и девиц крышует, пока армия за ней дерьмо разгребает, - встрял военком. - Совести потому что нет.

- У тебя совести нет, мужик, - огрызнулся Яремко. - Кому солдатики дачу строили и цемент воровали? А кто сейчас улицы держит?! Одни старики в поле. Нас как учили - не за деньги служишь, не за звездочки на погонах. Каждый день поднимаешься, пистолет в кобуру - и идешь бороться со злом, жизни не жалея. Мы у шлюх никогда не брали, убийц, насильников никогда не отпускали, а эти... Молодые пришли бабло лопатой грести, жареный петух клюнул, половина состава на службу не явилась. Телефон с утра оборвал сегодня, казакам звонил, помощи просил, ополченцам нашим.

- И много ли помощи вы получили от наших ряженых казачков? - ехидно спросил врач.

- Встали и пошли, помолясь, как батюшка-атаман приказал, - констатировал Яремко. - Патрулируют центр, магазины, склады проверяют - и то хлеб.

Сонная осенняя муха медленно ползла по столу. Вид её зеленого жирного тельца навевал тошноту. Хотелось пить. Патрушев снова снял трубку.

- Анечка, детка, сделай-ка нам три чая и один двойной кофе. И печенья, конфеток, знаешь, как полагается - разговор предстоит долгий.

- Вопросов много, - насупился военком. - Как дыры в гнилой шинели - одну зашьешь, а она назад расползается. Насчет биологического оружия - удалось что-то узнать? Какая сволочь нам заразу подбросила?

- Чекисты руками разводят, - признался Яремко. - Никаких сведений, никаких диверсантов, пробы воды чистые, пробы воздуха чистые. А люди мрут как мухи.

- Ещё не мрут, - хмуро возразил врач. - Вот когда в семидесятитысячном городе сляжет каждый десятый, тогда и до трупов на улицах дело дойдет и до братских могил.

- Или люди напролом ломанутся сквозь оцепление, - продолжил военком. - А тогда уже баш на баш - поднимется рука у солдата стрелять в гражданских или его сметут к чертовой матери. Все жить хотят, у всех семьи, дети, родители. Вот вы своих вывезли?

Полковник опустил глаза. Патрушев промолчал - сыновья уже год как жили в Москве. Врач разозлился:

- Да как вы смеете! Моя жена в роддоме безвылазно. Закрыла здание, всех поступающих в обсервацию и держится, как на войне. Звонила - там все здоровы, уберегла. А ваша семья где, товарищ?

- У вас, - сказал военком. - Дочь и внук.

Неловкое молчание повисло над столом. Стало слышно, как похрипывают стрелки часов, дурит за окнами ветер, тяжело и неровно дышит немолодой уже врач. Беда не выбирает - куда прийти, кого забрать.

- Есть сведения, - как ни в чем ни бывало продолжил военком, - что в Керчи скоро высадится спецназ и пойдет к нам. Город возьмут в кольцо, всех выходящих станут отстреливать. И так сорок дней, пока не кончится карантин. Мы покойники, дорогие товарищи, скорее всего все мы уже мертвы.

"Quaranta! Quaranta!" прозвучало в голове у Патрышева. Бледные генуэзцы бросают лавки, дома, имущество, толпясь, садятся на корабли и отплывают на родину. Везут в трюмах черную смерть, беспристрастную и беспощадную. Сорока дней дороги хватит, чтобы в рай отправились все, кому на роду суждено скончаться вдали от отчих могил.

- Отставить панику! - повысил голос Яремко. - Мой отец здесь войну пережил, партизанил в Старом Крыму. Улицами тогда фашисты народ расстреливали, дома жгли. А наши стояли - и выстояли. И сейчас выстоим. Двадцать первый век, мать его, не инквизиция сраная. Пришлют нам лекарства и докторов пришлют. Нечего тут демагогию разводить!

- Анечка, детка, поторопись, во рту совсем пересохло!

Плюнув на приличия, Патрушев вышел из кабинета, ему смертельно хотелось пить. Бог с ним чаем, простой воды, свежей, холодной, чистой - и прихлебывать её, задыхаясь, пока не погаснет огонь... Аня? Анечка?! Анна Петровна!!!

Секретарша сидела на полу в коридоре, непристойно раскорячив длинные ноги. Огромные, умело подведенные глаза, смотрели тупо, как у больного животного. На восхитительно белой шее выступил черный бубон.

Часы в кабинете начали бить - один, два, три...

Глава 10. Город

Царица грозная, Чума

Теперь идет на нас сама

И льстится жатвою богатой;

И к нам в окошко день и ночь

Стучит могильною лопатой....

Что делать нам? И чем помочь?

Стильно одетый, ещё молодой мужчина декламировал Пушкина, взобравшись на крышу гаража. Великолепный, чеканный баритон заполнял дворы, отражался от бетонных стен и закрытых окон, перекрывал разбушевавшиеся сирены сигнализации. Леша знал человека - Шлыков, лучший режиссер города, блестящий постановщик, крутой дядька. Только за последний год к нему в студию из других групп сбежала половина мальчишек-актеров. Шлыков выводил их на сцену, учил играть - пылко, искренне, честно. А теперь словно сумасшедшая кукла, неуклюже прыгал по гаражу. Клетчатый пиджак на груди режиссера был заляпан какой-то дрянью. Леша не стал вглядываться - спешил. Да и сумерки потихоньку сгущались.