- Ты не виноват ни в чем, – уверенно произнес Хакён. – Никто не виноват. Твоя сестра сказала, что ты отказался от операции.

- Нажаловалась на меня? – хмыкнул Хонбин.

- Почему ты отказался?

- Я просто устал от них, от бессмысленных надежд. Знаешь, я когда пришел в себя в больнице и понял, что больше не могу видеть, мне стало спокойнее. Словно, если я не вижу, то ничего больше нет. Я не хотел ничего видеть, мне просто хотелось быстрее умереть. Боль была постоянной, я не мог ее терпеть, а обезболивающие усложняли ситуацию с глазами. Но потом я думал о Тэгуне… о том, как, должно быть, сложно ему, и терпел.

Хакён нервно сглотнул, не решаясь прервать Хонбина.

- Ему было хуже, еще больнее… и я до сих пор помню его глаза, когда… мне показалось, что он умер уже тогда, на том столе. А я продолжал жить, и сейчас продолжаю, все еще надеялся на то, что стану прежним, что зрение вернется и все наладится.

Голос Хонбина был очень тихим, словно он боялся своих же собственных слов, местами он вообще переходил на шепот.

- Нам всем было на что надеяться. И Воншику, и Санхёку, и Джехвану, и даже мне. У нас с Джехваном была надежда на операции, которая могла вернуть нам все, что было раньше. У вас же с Тэгуном ничего не осталось. Он жил пением, ты – танцами, и у вас не было никакого шанса на восстановление, – произнес Хонбин. – Мне стало стыдно за то, что я все еще надеялся стать нормальным.

- И кому станет легче, если ты сдашься? – сухо спросил Хакён. – Мне? Тэгуну? Черт возьми, ты должен использовать любую возможность, чтобы выкарабкаться!

Хакён поднялся и сел на матрасе, посмотрев в отрешенное лицо Хонбина.

- Даже если шансов мало, ты должен их использовать, должен жить дальше, понимаешь? – взорвался Хакён. – Да, у меня ничего не осталось. Ни группы, ни танцев, ни друзей… – голос предательски дрогнул. – Но даже я продолжаю жить. А ты сдаешься на полпути. Я понимаю, что тебе страшно, но ты думаешь, мне не страшно? Я каждый раз просыпаюсь в холодном потому, потому что каждый раз вижу вас в том ангаре, в клетках, подвешенных, как безжизненных кукол! Вижу, как Санхёк держит в руках свою девушку и беспомощно просит меня спасти ее. Вижу обреченность Воншика, когда ему пришлось отказаться от музыки ради родителей. Вижу безжизненность Джехвана, когда врачи сообщили ему диагноз. Я ничего не забыл, Хонбин. И это просто сводит меня с ума.

- Хакён…

- Нет, послушай, – перебил его Хакён. – Раз я продолжаю жить, то и вы обязаны! Слышишь, черт возьми, вы все обязаны жить!!!

Его начало трясти от нервов. Он хотел достучаться до Хонбина, хотел заставить его вернуться к жизни, но силы внезапно просто растворились и Хакён понял, что не может. Не может помочь остальным.

Хонбин соскользнул с кровати, подполз к нему и, ощупывая ладонями, дотянулся до шеи. Крепко обнял, прижавшись всем телом.

- Ты не должен сдаваться, – тихо прошептал Хакён и почувствовал легкий поцелуй на своих губах. Едва уловимое, теплое касание и по спине пробегает холодок.

Неправильно. Не нужно.

Надо все остановить, но сил нет. Хонбин не отстранился, он почти не дышал, осторожный, нежный, ласковый. Из его закрытых глаз по щекам скользили капельки слез, губы дрожали, превращая трепетный, нерешительный поцелуй в настоящее отчаяние, такое глубокое и бескрайнее, что становилось страшно. Хакён не отталкивал парня, чувствуя, что Хонбин держится за него, как за последнюю возможность спастись, чувствуя, как его пальцы с силой сжимают рукава рубашки. Но это все равно было неправильно. Чувствовать его губы, губы парня на своих губах, чувствовать всю эту невысказанную любовь и обожание, чувствовать вину за то, что эти чувства навсегда останутся без ответа.

- Не надо, – тихо попросил Хакён, боясь сделать лишнее движение, навредить, сделать еще хуже.

- Прости, – шумно выдохнул Хонбин, уткнувшись лбом в его плечо.

Хакён обнял парня, не зная, что еще сказать, как помочь. Он уложил его рядом, накрыв одеялом, как маленького ребенка. Хонбин тихо вздрагивал в беззвучных рыданиях. Он тонул в своих чувствах, Хакён видел это, но все, что он мог сейчас дать – это те крупицы собственного тепла, которые остались в нем самом. Хонбин прижался к нему, молча, в полной тишине и постепенно стал успокаиваться под усыпляющим похлопыванием Хакёна.

За окном светало. Хакёну нравилось смотреть на рассвет из окна своего дома – вид открывался потрясающий. Солнечные лучи пробивались сквозь туманную, морозную дымку, разгоняя унылый мрак над деревней. Они словно рассеивали тяжелые мысли в голове, обещая, что когда-нибудь и в жизни Хакёна наступит медленный, но прекрасный рассвет. Закутавшись в плед, Хакён забрался на стул возле окна и смотрел на горизонт. Горячий кофе в руках постепенно остывал, но сегодня холод не сильно доставал. Мысли то и дело возвращались к Хонбину, который спал в соседней комнате, а память подсовывала картинки прошлого, где они были счастливы, где смеялись на съемках, выкладывались на сцене, репетировали до седьмого пота в тренировочном зале, поддерживая друг друга, не позволяя упасть и сорваться. Когда-то раньше они были единым целом, они словно были одним организмом, который развалился на части. И эти части уже не могли помочь друг другу вновь подняться с колен, эти части были опустошенны и выжжены.

Хакён видел, что Хонбин, как и он сам, стал просто оболочкой, потерянной, израненной душой. Раны не затягивались, боль притупилась, принимая другую форму, она притаилась за пустотой и равнодушием.

Хакён услышал шум из спальни и быстро вскочил, сбросив одеяло и оставив кофе на поддоннике. Вбежав в соседнюю комнату, он увидел Хонбина, который дезориентированно пытался подняться с пола. Хакён подлетел к парню, помогая ему встать на ноги.

- Ты в порядке? – осторожно придерживая его за локоть, Хакён всматривался в напуганное лицо. – В чем дело?

Хонбин мертвой хваткой вцепился в его руку, смотря куда-то в точку перед собой. Его глаза становились красными, и это до чертиков пугало.

- Хонбин, эй! Что такое? Что-то болит? В больницу? – засуетился Хакён, не зная, куда бежать и за что хвататься.

- Нет-нет, – Хонбин ослабил хватку. – Я просто проснулся, думал, что дома… а потом не обнаружил графина с водой… и показалось, что я снова в той клетке…. Извини...

- Все в порядке, – произнес Хакён, усаживая Хонбина обратно на кровать. Парень шумно выдохнул, спрятал лицо в ладонях, успокаиваясь.

- Я нормально, – придя в себя, произнес Хонбин. – Просто всегда так, в незнакомой обстановке. Извини, что напугал. Глаза, наверное, выглядят отвратительно, – хмыкнул он. – Неприятно, да? Но не волнуйся, это сейчас пройдет.

- Все не так страшно, – попытался Хакён утешить его.

- Люди теперь не говорят, что я красивый, – с грустью улыбнулся Хонбин. – Они шарахаются от меня, будто я монстр.

Хонбин так старался выглядеть сильным, что от этого становилось только хуже на душе. Хакён накрыл своей ладонью стиснутые кулаки парня, не зная, как еще выразить то, что он рядом. Хонбин нерешительно положил голову ему на плечо.

- Прости. Тебе и самому тяжело, а тут еще я…

- Будешь кофе? – спросил Хакён, не желая больше говорить о проблемах. Разговоры тут точно не помогут.

- Да.

Хакён осторожно довел парня до кухни, усадил на свое место у окна.

- Не холодно? Накинь плед, тут с утра немного морозно, – посоветовал он.

- Да. У тебя прохладно. А еще тесно. Дом очень маленький.

- Не жалуйся, это все-таки мой дом, – шутливо бросил Хакён. – У меня нечего есть, так что придется довольствоваться только кофе.

- На диете сидишь? – улыбнулся Хонбин, принимая чашку горячего напитка.

- Осторожно, не пролей.

- Да, мамочка.

Хакён улыбнулся, вспомнив, как раньше Хонбин и остальные ребята также ворчливо принимали наставления лидера. Кажется, Хонбин тоже предался воспоминаниям, потому что неожиданно замолчал, а улыбка погрустнела.