Охотник взвизгнул – за всю охоту это был единственный звук, который мы услышали от преследователей, – и попытался быстро прикрыть свою наготу, но тщетно. Волосы встали дыбом на моей голове, когда увидел я, как остальные его соплеменники, дико урча, кинулись на него и вцепились в голое тело.

Нет, не вожделение побуждала нагота в сердцах этих дикарей, а голод! И мы с Черным, как две обезьяны во время грозы, сидели на дереве и тряслись, понимая, что теперь мы вряд ли спустимся на землю к этим людям, вряд ли мы сможем.

Вмиг обнаженный был разодран на куски и сожран буквально живьем (хитрые его соплеменники, так высокопарно изъясняющиеся, с ловкостью людоедов со стажем перерезали ему сухожилия и мышцы так, чтобы жертва была обездвижена), но все же еще орал, когда они, сыто урча, утирая окровавленные морды, отходили от его изуродованного, с выпущенными кишками, тела. На останки тотчас навалились те, кто был всего лишь добычей, и скоро вопль стих. Охотники подобрали свои трофеи и уходили из загона.

Охота была закончена.

- Редко случается столь удачный день, – глубокомысленно заметил один из охотников.

Сколько мы еще провисели на этом дереве – не ясно; голова моя кружилась, во рту пересохло, было горько, руки тряслись… такого мерзкого и в то же время простого зрелища я и вообразить себе не мог. Пожирают друг друга! Всех, кто голый, отдавая, однако, предпочтение соплеменникам. Вкуснее они, что ли?

Словом, тупое мое оцепенение еще не скоро меня оставило. Да оно и не оставило бы, если б снова не появились эти дикари – на этот раз они несли червей в кормушку. Они пришли напрягать свои силы и трудиться, блин…

Все было тихо и обыденно.

- Эй, уроды!

Крик, как удар молнии, поразил не только дикарей, но и нас. Чистейший пакефидский выговор, ну, надо же! Ур, выглядывая из листвы настороженно, на глазах менялся, исчезала его нарядная чешуя, он цеплял свое гладкое лицо. Говорящий человек в этих краях, пронеслось в его голове, вдруг, одновременно с нами! Странно…

- Пожиратели тухлятины! Жабы безобразные! Твари безмозглые! – не унимался неизвестный абонент. Какой замечательный, культурный, высокообразованный человек! Какие ласкающие слух слова он знает! Как приятно его слушать! А какой голос – где уж певцам до него!

Меж тем дикари, позабыв о расползающихся тошнотворных червях, вели себя как одержимые. Задрав рыла к небу, сыплющему на них проклятья, они падали на четвереньки и завывали, как собаки на покойника, пуская слюни. Они жалобно повизгивали, подпрыгивали, скребли землю когтями, а небо отвечало им злорадным хохотом.

- Обезьяны краснозадые! Ишаки вонючие! – надрывался кто-то наверху… Да где же он?

Ур, казалось, не разделял нашего восторга. Чешуя его, наконец, потускнела, исчезала – он снова надел свою красивую гладкую маску.

«Сссстраннно, – прошипело в моей голове. – Ещще один человек здесссь, вместе с нами? На нашем пути? Именно там, где мы должны перебраться? Хм… Он словно нарочно нас тут дожидается. Совпадение?»

«Может, он давно тут?»- предположил я. Ур помолчал немного.

«Тогда это странно вдвойне, – ответил он, наконец. – Долго тут может выжить лишь очень сильный человек. Тренированный; подготовленный…нет; тут что-то не то. На нашем пути человек… он не просссто так, нет. Не выдавайте меня. Скажите, что мы забрели сюда по глупости своей».

Черный внимательно смотрел на Ура; кажется, Ур давал какие-то указания Черному, а сам уходил в тень, прятался в листву. Он человек более опытный, чем мы. Видно, хотел посмотреть со стороны, проанализировать, так сказать, ситуацию, оставаясь незамеченным.

Черный рванул наверх, чтоб над листвой взглянуть на анонимного доброжелателя дикарей, и я последовал за ним.

Над деревом, на вольном воздухе, было не так влажно и душно, но все же жарко. Визжащих дикарей внизу уже не было видно, зато объект их вожделения – отлично.

С юга к загону подступала скала, так густо оплетенная зеленью у подножия, что поначалу мы приняли её за сплошную стену деревьев. В десяти – двенадцати метрах над землею оно образовывало удобный козырек толщиной метров в пять, и на нем приплясывал довольный и злобный человек, при виде которого дикари пускали слюни. И не мудрено – мужчина расплясывал у них перед глазами почти голый. Одни штаны до колен прикрывали его вожделенную и вкусную наготу, и солнце блестело как золото на гладкой и постной грудинке… приплясывая, он время от времени поворачивался к зрителям задом и скидывал штаны, отчего зрители страдали безмерно, и, глядя на аппетитную загорелую задницу, били себя кулаками в гулкие груди и рыдали, стирая с подбородка густую голодную слюну.

Несмотря на весь трагизм ситуации, мы с Черным не вынесли испытания и захохотали. Ур незримо присутствуя рядом, данной сценой тронут не был.

Наш гогот подействовал на незнакомца как удар молнии: он торопливо рванул штаны, натягивая их на голый зад, запутался в них и на миг исчез из виду (сдается мне, он просто упал в густую зелень).

Через миг его взлохмаченная голова показалась над качающимися лопухами листьев.

- Эй, вы кто такие?! – завопил он, и глаза его были круглые как блюдца.

«Вррреттт, сссука, – по-суфлерски свистел голос Вэда в моей голове. – Я чувсссствую, как он напрягся. Он не ожидал насс так ссскоро….»

«Ты уверен?!» – бухнул Черный. Тут у меня глаза сделались ничуть не меньше глаз незнакомца, и мы весьма гармонично смотрелись друг напротив друга с вытаращенными глазами.

Голос виртуального Черного в голове звучал не так, как голос Вэда. Казалось, он говорит с усилием, из последних сил вываливая фразу, всю сразу, торопливо, словно на следующую ему уже не хватит сил. Это Ур его научил?! Как ему это удалось?!

Ур продолжал скрываться в ветвях; словно хамелеон менял он свой вид, и вместе с гладкой кожей, скрывающей его чешую, в чертах его лица появлялось нечто такое, что заставляло меня напрочь о свободном, опасном и высокомерном высшем существе, коим Ур являлся по сути своей. Словно тонкая незаметная пыль на зеркале, словно патина, в чертах его лица появились настороженность и страх; теперь ни за что и никто не поверил бы, глядя на Ура, что он не трусоватый брезгливый красавец, растерянный, ошеломленный, расстраивающийся из-за попорченной прически. Его глаза, хитроватые, немного испуганные, бегали по сторонам, а заискивающаяся улыбка словно говорила : «Я сдам всех с потрохами при малейшей же возможности, если это поможет мне уберечь мою драгоценную шкуру! Я ничего не имею против вас, правда-правда, но жить очень хочется. Так что не взыщите…» Пожалуй, та смесь чувств, которую Ур нацепил вместе с кожей, маскировала его больше, чем что-либо иное. Потому что мало кто из людей маскировался подобным образом; выказывать свою слабость, страх? Это не в человеческой природе; слабый подвергается атаке в первую очередь. Да и выглядеть ничтожеством в глазах кого бы то ни было хоть на малый срок – на это мало кто согласится. Ур не боялся этого.

Ему было плевать на мнение всего мира. И, думаю, даже если б мы все начали показывать на него пальцами, он усмехнулся бы, повернулся бы к нам спиной и жил бы дальше, руководствуясь только своими желаниями и доводам только своего разума.

Неизвестный, таращась на нас, чесал свои черные лохматые патлы обеими руками. С первого взгляда его можно было бы принять за эшеба. У него было тонкое, продолговатое лицо с характерными для этой расы чертами и прозрачными зеленовато-карими глазами; смоляные густые волосы, порядком отросшие, лохматые, были отсечены, по всей вероятности, ножом. Кожа загорелая до черноты, но сохранила оттенок зрелого теплого меда, присущий только коже эшебов; что, как не это, свидетельствует о том, что он провел здесь очень много времени?

Незнакомец был строен и тонок, даже хрупок, и если бы я увидел его сзади в толпе, я бы подумал, что он, скорее всего, еще совсем юный мальчик, а меж тем он был уже зрелым мужчиной. Так что строение его тела говорило о том, что он, скорее всего принадлежит к хорошему древнему роду. О том же свидетельствовало и единственное украшение на нем – эшебская серьга в ухе, из черненого серебра, выполненная искусно и с большим тщанием.