В доме в свете костра, разведенного посередине, прямо на земле, я насчитал то ли восемь, то ли десять фигур – точнее, таких же кочек, как и дом, только поменьше. Люди, лицами чем-то схожие с карянами, были закутаны в какие-то тряпки; ветхие обрывки засаленных шкур, повязанные веревочками, звериными жилами, волосяными шнурками…

Помыкивая, как глухонемые, они передавали друг другу какие-то камешки, щепочки веревочки, лоскутки… Глубоко потрясенный, я онемел; эти люди были столь дикими, что походили на умалишенных в своей бесцельной игре с мелким мусором, а речи…

Речи, выходит, у них не было почти совсем. Эти жалкие мычания едва ли можно было назвать даже зачатками осмысленного разговора. Тщетно я напрягал свои умения, стараясь уловить хоть какую-то осмысленную, понятную мне вещь в узких черепах этих тварей – ничего. Мыслеобразы сменяли друг друга, но я мало что понимал в этом копошении хаотичных картинок.

- Черный, – произнес я, и Ур тотчас зажал мне рот жесткой сильной ладонью, больно стиснув мне лицо, потому что дикари вдруг заволновались и принялись ощупывать друг друга. Нас с Уром стиснуло, толкая, и я слышал, как отчаянно колотится его сердце. Пару десятков раз цепкие руки проходились по моей одежде, и со знакомым звяканьем блеснул над моей головой узкий серп! Ужас комом подкатывал к горлу, стараясь затопить меня с головой, и на затылке волосы вставали дыбом, но эти страшные создания, помычав и потрепав мою одежду, ничего плохого мне не сделали…

А могли б! На миг я почувствовал ужасную, неумолимую, нещадную ярость и силу, подобную силу засасывающего болота. Шевельнись я хоть чуть, хоть раз оттолкни безумную руку, как меня ничто не спасло бы! Черный стоял столбом, как громом пораженный, и коли его сейчас булавкой в зад – не двинулся бы.

«Тттииииихххоооо, – раздалось вкрадчивое шипение в моей голове, и я вновь вздрогнул. Глаза Ура сияли в темноте, как фосфор, и я понял, что это он вещает уж как – не знаю. – Тттииихооо, говорю я… одно слово – и они сссожррууут тебя… оппооозннают, как ччужаака… думай про себя о том, о ччем хочешь ссспроситтть, и я ооотттвеччу…»

Дикари, помычав еще немного и поползав обеспокоенно по дому в поисках источника непонятного звука, потихоньку успокоились, перестали ползать, как ожившие кучи грязного белья, и снова вернулись к своей нехитрой игре.

Я ощутил себя сидящим – оказывается, дергая и хватая меня, дикари повалили меня на пол, где Ур и настиг меня и зажал рот, – и ужас постепенно проходил, и возвращалась способность соображать.

Впервые я был среди людей – и впервые видел я животное безразличие, с которым мне могли раскроить голову или использовать во благо племени, как свежую кровь. Если бы я продолжил говорить, они бы просто налетели на меня в возбуждении, и разорвали бы на куски – поровну деля между всеми.

Судя по всему, дикари эти не умели считать и не видели отличий между нашей одеждой и своими лохмотьями. Они не смеялись и не злобились – их меланхоличные лица были спокойны и невыразительны, как у потерявших рассудок, у ушедших в себя людей, а их камешки-щепочки, как я понял, были игрой, которой они забавлялись, коротая ночное время. Глядя на них, я не верил абсолютно, что эти существа мыслящие – а ведь Ур говорил, что они мало того, что соображают довольно быстро, раз сумели переловить его соплеменников, но еще и хитры! И Ур жил с ними, спасаясь от погони… Ужас! Какие крепкие у него нервы, однако, если он мог спокойно спать с ними в одном доме. Впрочем, после болотных крокодилов…

Черный рядом со мной сидел, вытаращив глаза, раскрыв рот. Думаю, даже при всем своем желании он не мог бы и слова произнести, и тем лучше. Кажется, речь странно возбуждала дикарей, и кто знает на что они способны в своем возбуждении?

Ур отпустил меня; своими сияющими глазами он указал на мою походную книгу – слава богу, она была у меня с собой, и нигде не потерялась, накрепко привязанная ремнями к поясу, пока я ломился сквозь джунгли! Стараясь не делать резких движений, я отстегнул её… нет, не обратили внимания. Наверное, решили, что я тоже хочу поиграть. Один. В свою, мной самим выдуманную игру.

«Черный, – лихорадочно написал я, и даже, по-моему, с ошибками, – только не разговаривай, только молчи!»

====== 3. ПУТЬ ДОМОЙ. ======

Прочитав мои строчки, Черный долго тупо молчал и смотрел на чистую страницу прежде чем написать ответ… да и на ответ у него мозгов не хватило!

«Почему?» – только и смог написать он.

«Онннниии расссстерззааают нассс, если услышат, чччто мы говорим», – ответил Ур.

Похоже, ответ Ура окончательно добил агонизирующие умственные способности Черного, потому что он, немного подумав, снова написал:

«Почему?!»

Впрочем, мне же неизвестно было, что он увидел в этих людях, и боялся ли он их или жалел – я не понял. А вообще-то, не верьте людям, оказавшимся среди дикарей и описывающим свою жалость к ним; в таких ситуациях испытываешь лишь страх! И своя шкура интересует гораздо больше, чем судьба затерянного в глуши общества, а такие слова как «человеколюбие», «гуманность», «сострадание» кажутся высокомерным и фальшивым трепом.

В общем, поклявшись страшной клятвой не спать, чтоб в темноте кто-нибудь не отгрыз ненароком голову, мы так и просидели всю ночь у потухшего костра, а наутро, верно, задремали.

Проснулся я оттого, что солнечный луч немилосердно жег мне лицо. Прикрывшись от него, я задел чью-то ногу – и тут же сел торчмя, дико озираясь.

В нашей избушке оставалось теперь всего четверо: наша троица (Ур и Черный дрыхли, завернувшись в свои плащи) и еще один тип – он сидел и возился с камешками, и на нас никакого внимания не обращал, хотя именно его ногу, едва ли не упирающуюся мне в лицо, я задел рукой.

Остальные обитатели этого дома, верно, уже проснулись и разошлись по своим делам.

Зажав рот Черному, я его разбудил, и он уставился на меня ничего непонимающими глазами. Я многозначительно глянул на Ура, потом на выход, в который вовсю свою силу Один жарил лучами хижину, и мы растолкали Ура.

Ур открыл глаза моментально, словно и не спал вовсе, и мы выползли на свежий воздух.

Этот лентяй даже не потрудился нацепить обычное человеческое лицо, и так и щеголял в своей нарядной чешуе. Впрочем, кажется, местные обитатели вообще не в состоянии были ничему удивляться, и ни один из местных ни разу не глянул на Ура с подозрениями или враждебно.

Воздух за пределами хижины был свеж и не так влажен, как вчера. Оглядев деревню, Ур махнул рукой на восток – туда! – и мы двинули за ним.

Надо сказать, что при дневном освещении нам удалось разглядеть деревню подробнее.

Всюду виднелись эти кочки-дома, между которыми сновали аборигены похожие на кучи ожившего грязного тряпья. Не было видно никаких машин, механизмов – ничего. Даже завалящей грабли я не нашел у себя под ногами.

Зато эти полумесяцы, что мучили меня вчера – они были везде, да.

На желтых барабанах, на кожаных коричневых фартуках поверх вороха истлевших тряпок, на смуглых лицах – всюду были эти красивые узкие черные серпы – ну, и острые узкие тонкие металлические серпы, которыми так удобно перерезать горло добычен, тоже.

Странное местечко…

В деревне испарений было меньше, и одежда наша успешно просохла, но от туловища исходил специфических запах подмышек. Появилась мысль – пойти поискать пруд, искупаться и вымыть потное тело, обещающее к полудню развоняться не на шутку, о чем я и написал в своей походной книге.

Черный, прочтя это предложение, красноречиво посмотрел на меня, и в глазах его я прочел всяческие ужасы – от дикарей, растаскивающих нашу одежду и оружие, и до крокодилов, пожирающих наши наивно погруженные в воду тела, ну, и прочие увлекательные вещи. Фантазия у Черного работает – будь здоров!

Ур, подслушивающий эти страсти в мыслях Черного, неприлично зафыркал, давясь смехом (а, и смеяться нельзя тоже! Очень мило), и замотал головой. Кое-как, при помощи яростного мычания и размахивания рук, мы договорились идти к лесу, и там просто нормально переговорить, а если повезет – то найти помывочный пункт – по меньшей мере, я так для себя обозначил все эти многочисленные устрашающие рожи, которые строил мне Черный. Ур мог только ржать. И мы двинули прочь от гостеприимной деревеньки.