Буря приближалась; сквозь раскачивающиеся вершины деревьев были видны рваные светлые облака на черном как уголь небе – то ветер притащил непогоду. Женщина поплотнее закуталась в свой плащ, и её трубка в сгущающейся темноте вспыхивала маленьким красным огоньком.

- Пусть идет снег, – бормотала она, чуть покачиваясь, словно была в трансе. – Пусть! Он прикроет всю скверну, он обелит и очистит людскую грязь… и те, кто еще вчера торжествовал, уже сегодня будут раскаиваться, и горько раскаиваться!

- О чем ты говоришь? – в голосе Орлиста послышались нотки страха.

- Я говорю, юный Сильф, о тех, кто хитер. О тех, кто причиняет боль.

- Не понимаю.

- Не торопись все понять, – буря проносилась мимо, терзая деревья где-то в вышине. Снег из облака, прорвавшегося над сплетенными кронами, тихо падал, подобный искристой чудесной волшебной пыли, и в нем было столько покоя и умиротворения, словно это не бешеный ураган принес его, а крылья нежной феи. Мир раскололся на две части, и в одной из них был мрак и ужас, а в другой, та, что оставалась не тронутой вокруг ночного костра под пологом леса, был покой и счастье.

- Я все еще бессильна, но уже не так, как всего час тому назад. Я вижу плохо, но все же осколки будущего уже доступны мне и мелькают перед моим внутренним взором. Вижу человека… не знаю, кто он, но он очень важен в этой истории… он совершил какую-то гадость… низкую гадость. Рядом с ним женщина. Это он раскается, но его раскаяние не будет стоить и ломаного гроша… м-м, сплошные загадки, и ничего ясного!

- Зачем ты все это говоришь мне?!

- Видения терзают меня. Я чувствую перемены, много перемен, но не вижу, когда и где… о, мука!

Ветер рвал лес; где-то послышался страшный треск, и вековое дерево рухнуло, увлекая за собой целые сугробы снега, под которым запросто можно было бы похоронить всю небольшую армию Сильфов, а женщина все так же сидела и бормотала себе под нос вещи пугающие и странные.

Ветер вдруг переменился; он перестал летать над лесом, раскидывая облака, и снизился на землю. Он словно нарочно уронил это дерево, сделав себе лазейку в непроходимой чаще. По ногам Орлиста побежала поземка, тонкая и холодная, как тело змеи. Ветер искал её; найдя, он закрутился вокруг, терзая и нетерпеливо трепля её плащ, словно понуждая избавиться от ненужной тряпки, приподнимал капюшон любопытно, тянул за полы. Женщина оставалась равнодушна к его нетерпеливым уговорам и лишь плотнее натягивала ткань на плечи, все так же пряча лицо в тени.

- Ну, Сильф? – голос её окреп и изменился. – Что ты решил? Идешь ли ты со мной?

Она поднялась на ноги; ветер словно этого и ждал. Налетев в один миг, он содрал ненавистный капюшон, развеял плащ, который забился подобно крыльям, словно одним рывком содрал паутину и темный облик с женщины, в котором она пряталась как в коконе, разгладил сильно и тщательно лицо одним мазком, бросив в него снегом, и юный Сильф рухнул в снег, потрясенный.

Перед ним стояла не странная старуха с морщинистым темным лицом, а молодая женщина с кожей белой, как снег. Черты её были столь чисты и нежны, что увидь её Рафаэль, он непременно нарисовал бы свою лучшую мадонну, одетую в раззолоченный алый бархат и шелка с жемчугами. Над тонкими веками чернели ровные ниточки бровей, а щеки, посыпанные тонкой жемчужной пудрой, были нежны и чуть розовы, словно самый прекрасный закат подарил свой свет этому лицу и выкрасил губы в небывалый искрящийся оттенок. Волшебный снег запутался в угольно-черной косе, растрепавшейся от ветра, и умиротворение, что лежало на этом безмятежном лице, в миг укротили неистовый ветер. Он словно послушный пес улегся у ног своей госпожи, и все стихло. Даже снег не смел больше падать, и полянка, выбеленная им, была тиха и торжественна.

- Так ты идешь со мной? – повторила женщина, улыбаясь одним лишь уголком румяных губ. Ресницы её дрогнули, поднялись, и на Орлиста глянули синие глаза. И лицо её тотчас утратило невинность и безмятежность мадонны, словно вдруг перед Сильфом разверзся ад, полный соблазнов и искушений. Глаза её горели страстью и неистовством, и им невозможно было отказать!

- Госпожа! – Орлист не помнил как оказался на коленях, целуя край её одежд. – Кто ты, госпожа? Я вижу, что мы ошиблись, приняв тебя за другого человека, но мне теперь нужно знать, как тебя называть, потому что я отныне твой раб!

- Раньше меня звали Эльвира Великая, – ответила женщина. – Потом – госпожа Суккуб. Какое из имен нравится тебе более?

- Госпожа Суккуб! Я думал, что это лишь легенды, придуманные нашими отцами в поисках недосягаемой мечты… Отчего же ты молчала раньше?!

- А ты бы поверил мне, глядя на нелепую старость? Поверил бы, глядя на ужимки старухи? Сложно очаровывать, когда рот твой беззуб и тело источено болезнями… Однако, мне пора. Идешь ли ты?

- Иду, моя госпожа! Я иду с тобой! Я вверяю тебе мою жизнь и всего себя!

- Это роскошный подарок, мой мальчик, – она улыбнулась, вытаскивая откуда-то из складок своей одежды тонкий кинжал. – Я не могу не отдариться, – ухватив свою косу, она одним взмахом отсекла её, и ветер тут же взлохматил коротко, до плеч, остриженные волосы. – Держи. Я обещаю тебе, что подарю тебе себя… хотя бы один раз. Ты нравишься мне, юный Сильф, и мне недостает немного твоей чистоты. А теперь вели своим людям собираться в дорогу.

Тиерн лежал в палатке Орлиста и притворялся спящим. Он слышал, какая возня поднялась снаружи – Сильфы торопливо сворачивали лагерь, собирали вещи. Они готовились уходить. Пару раз кто-то отдергивал полог и заглядывал, но Тиерн не видел, кто – он накрепко зажмуривался и начинал громко храпеть.

«Хорошо, если они уйдут скоро, – размышлял он. – Я не успею замерзнуть, если пролежу на земле пока они будут сворачивать шатер… Уходят. Интересно, это означает, что та, кого они поймали, не нужна им? Они ошиблись?»

Звонко щелкнул порвавшийся от тяжести снега трос, удерживающий палатку, и потолок просел под тяжестью навалившегося на него снега. Тиерн подскочил, как ошпаренный – и замер. В лесу, за тонким матерчатыми стенами его убежища, было тихо. Тишина. Никого.

- Ушли, – произнес Тиерн, немного потрясенный. Сильфы ушли тихо, так, как только они умеют. Ушли и оставили ему все необходимое – палатку, теплые вещи, одеяла, даже кусок хлеба. Лес был тих и безлюден.

- Ушли, – простонал Тиерн. Он понял, что остался один, на тайной тропе Сильфов, по которой уж точно никто не пройдет, и его не найдет. Одному Богу известно, сколько времени он отсюда будет выбираться, прежде чем набредет на человеческое жилище.

Ветер убегающий вслед за Сильфами, тихонько колыхал полог, и что-то терлось об него и шуршало. Прогибаясь под осевшим потолком, Тиерн прыгнул вперед, и рука его поймала маленький бумажный свиток. Торопливо развернул его Тиерн – то была карта.

- Вот Заповедная чаща, – прошептал Тиерн, водя пальцем по нарисованной дороге. – А вот дорога, по которой мы дошли до этого места… наверное, я нахожусь примерно вот здесь. Недалеко от развилки. Можно идти к поселку, там я смогу обогреться и купить лошадь. Но это означает, что мне придется отойти прочь от Мунивер еще на полдня, а то и больше… Идти до рубки охотников, что посреди Заповедной чащи? Рискованно… кто знает, как настроены там люди. За время, проведенное в лесу, могли озвереть настолько, что не побоялись бы свернуть мне шею. Да и в поселке, настолько удаленном от столицы, могут жить такие же головорезы. Не только не продадут лошадь, а самого убьют и закопают под какой-нибудь сосной повыше… – Тиерн содрогнулся, вспомнив, что никто его искать не будет, потому что – потому что! – даже для своих он уже давно покойник. Небось, уже нового Первосвященника выбрали. От злости Тиерн заскрипел зубами, и рука его сжала карту так, что бумага треснула в нескольких местах.

Конечно, такое место не бывает пустым. Претендентов много, и царь Чет наверняка уже продал его тайно за хорошую мзду какому-нибудь негодяю. И Тийна – она-то уж наверняка кувыркается с этим пришибленным телком, советником, и смеется над ним, Тиерном. Та-ак…