-Что это такое? – возбужденно закричали в толпе. –Покажите нам!

-Палач, делай свое дело топором! Или ты не мастер?

Улюлюканье стало громче.

Несчастный Монморанси выпрямился, но ни один мускул его лица не дрогнул.

-Боже всемогущий! - вскричала Джулия с ужасом. - Боже! Боже! Что это? “Испанские сапоги”? Его будут пытать у нас на глазах?!

Ее возглас не был услышан, ибо все вокруг кричали: одни высказывали недовольство новейшим методом казни, другие возмущались жестокостью наказания.

-Палачу остается только дернуть за веревку, - пробормотал де Арамисец. Он прижал голову Джулии к своей груди, стараясь, чтоб она не увидала страшное зрелище.

Толпа вокруг так бесновалась, что появившемуся посланнику короля пришлось хлыстом пробивать себе путь к помосту.

-От короля! – надрывая горло, кричал всадник, давая шпоры лошади.

Люди напряглись. Неужели? Неужели кто-то вырвал у короля помилование? Неужели герцог не умрет!?

Затаив дыхание так, что разрывало грудную клетку, все смотрели на посланника. В установившейся тишине было слышно, как он бежал к помосту, как упали остатки сургуча на дерево помоста. Священник, пробежав бумагу глазами, передал ее палачу, а тот медленно передал герцогу.

-В качестве большой милости, - произнес Монморанси спокойно.- Меня приговаривают к смертной казни, запретив палачу касаться моей шеи. Ты слышал, палач?

Это было настолько неожиданно, что маршал де ла Форс не сдержался.

-Каналья!- громко процедил он сквозь зубы.

Г-жа Бульонская упала в пыль. Рыдания и причитания пронеслись по Гревской площади. Как в кошмарном сне, не в силах стряхнуть наваждение смотрели широко распахнутые глаза людей, как Монморанси опускается на колени, целует крест. То было душераздирающее зрелище.

-Я верный слуга его величества! - торжественно сказал он. – Я был счастлив. Я был храбр. Я любил. Мне не в чем упрекнуть ни себя, ни вас, господа.

-Аминь, - пробормотал священник.

Монморанси обвел взглядом заполненную до краев площадь, словно прощаясь со всем, что он любил. Когда он увидел жену в страшно уродовавшем ее коричневом узком платье, глаза его сухо блеснули. Несколько мгновений мужчина и женщина глядели друга на друга. Слезы катились по помертвевшему лицу герцогини. Они уже простились в Бастилии.

Из толпы ему протягивала руки герцогиня Бульонская. Безумно горели ее измученные глаза, и вздымалась грудь.

-Я люблю тебя! - вдруг проговорила она громко. – Не уходи! Не было счастья нам на земле, не будет на небе. Я не смогу без тебя жить.

У герцогини качалась и вздрагивала голова. Герцогиня Монморанси стояла как алебастровая статуя. Мольбы обеих женщин - явная и затаенная - вызывали стоны жалости у толпы.

Монморанси поднял руку. Он глядел на ратушу, окна которой сверкали в свете весеннего солнца и глубоко вздохнул: так остро пахло цветущими каштанами, что кружилась голова. Ласточки чертили в лазоревом небе свой полет. Герцог то ли молился, то ли просим о чем-то, не отрывая глаз от ратуши.

Монморанси сам завязал себе глаза, встал на колени, склонил голову.

-Одним ударом, палач, – попросил он громко.

-Клянусь, – отозвался тот как эхо.

-Нет!- закричала герцогиня Монморанси.

Толпа затрепетала. Палач дернул за веревку, топор упал, и голова отделилась от тела.

Это случилось. Герцога больше не было. Символ старого парижского дворянства был обезглавлен. Дворян лишили их кумира, идеала, храброго, благородного хранителя идей настоящей средневековой чести.

Джулия вцепилась в руку мужа. Изабелла прятала лицо на груди де Силлек.

Монахи быстро унесли тело и его голову. Палач уже исчез. Первым опомнился секундант герцога Шарпель. Он вскочил на помост, где еще алела кровь его благородного друга.

-Он убил его! – страшно закричал он. – Он все- таки убил его, он - сатана!

Волна ярости захватила людей. Дворяне схватились за шпаги.

-Де Порто! – быстро позвал де Силлек. – Идите сюда и снимите- ка этого безумца! За такие речи его не только что обезглавят, а четвертуют.

Де Порто с места, где стоял, схватил де Шарпеля за ноги и стащил вниз.

Толпа не расходилась. Вельможи стояли группами. Все они держались за шпаги. Нечастная герцогиня Монморанси истерически рыдала.

-Мы недооценили кардинала, - мрачно сказал де Арамисец.

Де Силлек покачал головой.

-Я напомню вам, что еще семь лет назад старейшие дворяне предупреждали: «Вот увидите, господа, мы будем настолько безумны, что позволим Ришелье стать первым министром Франции»! Что и случилось!

-Это конец, - сквозь слезы прошептала Джулия. – Такого великого человека как Монморанси больше не будет во Франции! Мы с ним не боялись ничего! Закончились времена рыцарства! Пришло время торговцев!

-Его высокопреосвященство не учел только одного, - с трудом прошептала Изабелла.- Он не знает, что теперь его ждет.

Эта казнь превратила Париж в костер. Если раньше с жесткой внутренней политикой кардинала Ришелье как-то мирились, теперь ему пришлось выносить откровенную враждебность окружающих. В Лувре при виде его высокой стройной фигуры вельможи замолкали, он ходил посреди гробового молчания замерших людей. Над ним откровенно смеялись простые парижане, читая появившиеся памфлеты дерзких городских менестрелей. Даже верные его соратники про себя считали, что он зашел слишком далеко.

Королевский двор же все лето мстительно ждал возможности отыграться. И дождался.

Напомним вам, что кардинал Ришелье считался не только лучшим политиком и оратором своего времени, но и талантливым писателем. Пьесы, вышедшие из- под его пера, шли в театральном зале Лувра или театра Мондоре и были весьма недурны. В этот месяц как раз должны были давать «Большие пасторали».

В утро премьеры за супругами де Силлек заехала чета де Арамисец.

-Джулия! - скорчила недовольную гримасу Изабелла. – Скажи мне, что значит твоя вчерашняя записка про театр?

-Я думаю, - невинно отозвался де Арамисец. – Вам, господа, будет интересно отвлечься и послушать новою пьесу г-на Ришелье. Те, кто ее читал, утверждают не без оснований, что она очень даже недурна!

Изабелла, неприятно пораженная, кинула взгляд на мужа.

-Объяснитесь же!- потребовал де Силлек.

-А если я этого не сделаю, де Силлек, вы, конечно, не поедите с нами в театр?

-Нет.

-Отчего же?

-Смотреть пьесу кардинала Ришелье в то время, пока тело несчастного Монморанси едят черви, я и, надеюсь, моя семья, считаем недостойным для дворян.

Изабелла кинула на мужа восторженный взгляд.

-Вы думаете, де Силлек, что мы забыли смерть герцога и простили ее?

-Да. Именно так я и думаю.

-Не беспокойтесь, мой щепетильный друг, - успокоил его Арамисец. – Ничего недостойного в вашем посещении театра сегодня не будет. Более того, кардинал еще припомнит вам сегодняшний вечер. Вам не в чем будет себя упрекнуть, уверяю вас!

-Придумано все отлично! - возбужденно воскликнула Джулия. – Идем же скорее!

В великолепном зале нового театра Мондори, просторном, с высоким потолком, украшенным изысканной лепкой в виде гирлянд цветов и ангелочков, натужно дующих в трубы, было людно настолько, что даже пришлось поставить несколько лишних стульев. Изабелла и Джулия устроились недалеко от сцены на специально оставленных для них стульях. Мужчины сели позади них.

Джулия, уложив юбку платья красивыми складками, глянула на свое отражение в огромном боковом зеркале и осталась довольна. Она поискала глазами знакомцев и помахала им рукой.

-Ну что?! - жадно обратилась к ним г-жа де Сот, перегнувшись через кресло.

-Все идет как надо! - подтвердила Джулия, которая старалась быть в курсе всех событий двора.

Изабелла с любопытством и внутренним негодованием вгляделась в лица соседей, но ничего не сказала. Хотя было уже ясно – дворяне что –то замыслили и теперь убеждались, что все идет «как надо».

Когда приехала королева-мать Мария Медичи, в черном платье с обильно нашитыми на нем розовыми жемчужинами, сильно напудренная и грустная, все уселись по местам. Его величество почему –то не появился. Как шептались знающие люди, его поразило внезапное нездоровье, хотя Людовик всегда считал необходимым слушать новые пьесы своего первого министра.