Я оставила вопросы без ответа, потому что с ужасом глядела в чёрный провал окна, не понимая, что так долго делала в музее.

— Не он же отливал, — сказала я, желая быстрее пробраться к выходу, чтобы уйти с толпой.

— Конечно, не он, — остановил меня голос молодого человека в цилиндре. — Бронза — это материал для вечности. Эдгар Дега создавал не скульптуры, а лепил наброски. «Завершённая работа — это концепция скульпторов, а я художник», говорил он. Однако воск не работает даже для художника. Он слишком непрочен. Дега вставлял в руки и ноги проволоку, чтобы придать желаемую форму, но победить природу воска не сумел. Фигурки ломались, он их переделывал, они опять ломались, а он не сдавался, получая удовольствие не от результата, а самой работы. Удовольствие, понимаешь, о чём я говорю? — Я молча кивнула, смотря поверх его плеча на пустой проём двери. Мы остались в зале одни. — А вот ты явно слушаешь без удовольствия. И я надеюсь не потому, что я несу чушь, а просто тебе хочется кофе, а кафетерий уже закрыт.

Я совершенно не думала о кофе, но решила не расстраивать незнакомца в цилиндре и кивнула. Он улыбнулся, я улыбнулась в ответ.

— Я бы мог рассказать тебе много того, чего не написано на стендах. Жаль, что музей закрывается через пять минут.

— Можно прогуляться по заливу.

Приглашать совершенно незнакомого человека на прогулку в темноте могла лишь безумная девушка, которая холодела от одной только мысли оказаться в ночи одной. Я бессознательно сунула руку в сумку, чтобы вытащить флакончик с валерианой, так как сердце стало предательски выбивать барабанную дрожь.

— Слишком темно для прогулки, — обладатель красного шарфа поджал подведённые губы. Так красиво меня ещё не отшивали. Но тут он добавил: — Как ты смотришь на то, чтобы сходить вместе на выставку работ Ив Сен-Лорана в следующее воскресенье? Обещаю приятную беседу, потому как знаю о моде много больше, чем о старике Дега. Я не очень люблю живопись. В ней природа мертва — и её останки украшает фантазия художника. Платье же призвано украсить живую природу — человека. Сделать человека прекрасным намного важнее украшения безучастных стен. Однако мода ещё более недолговечна, чем воск, потому что её носитель стареет и исчезает. А если и не стареет, то просто исчезает… И это великое искусство удержать подле себя женщину, и владеют им единицы мужчин. Остальные лишь хватают за руку и не дают женщине ускользнуть…

Мы смотрели друг другу в глаза, и я вздрогнула, когда почувствовала его пальцы на своих, но соприкосновение было кратким, его рука скользнула вверх по моей куртке и упала вдоль его плаща.

— У тебя очень красивый шарф. Уверен, ты сама его сваляла — прекрасное сочетание красной шерсти и зелёного шелка — кровь и молодость, смерть и возрождение…

Его длинные пальцы с аккуратным маникюром вновь коснулись моего шарфа и расправили шелковые складки. В тот момент я превратилась в одну из статуй горе-скульптора — такую же несуразную и скукоженную, с прихлынувшей к лицу кровью.

— Как сказал кутюрье Мишель Кляйн, одежда должна быть продолжением тела, она должна позволять ему жить. Иначе она пуста, подобно смерти…

Рука незнакомца соскользнула медленно по моему шарфу и перекинулась на его собственную красную змейку. Через мгновение я ощутила в своей руке острый уголок визитки.

— Я освобожусь в воскресенье только ближе к вечеру, потому не смогу встретить тебя в городе. Приходи прямо в музей, насладись выставкой, и я непременно найду тебя в залах около пяти, потом прогуляемся по парку.

Мы молча спустились по лестнице и распрощались. Я поспешила прочь, намериваясь выкинуть визитку в ближайшую урну, но как назло не встретила ни одной до самой машины. Вернее я бежала так быстро, что ничего не замечала по сторонам. Визитка жгла руку, и я сунула её в бардачок, даже не взглянув на имя её обладателя. Голова шла кругом от дурацкого знакомства. Этот любитель высокой моды пригласил меня на свидание совершенно диким образом и даже не спросил имени. Неделю я собиралась выкинуть визитку, но всегда что-то мешало. В первый раз я сломала ноготь, пытаясь открыть бардачок, во второй — зазвонил телефон, в третий я решила отправиться в музей, приняв неудачи за знак.

Я умоляла себя не нервничать, но раз двадцать подошла к зеркалу прежде, чем вышла из дома, хотя нарочно не накрасила даже ресниц. Слоняясь от экспоната к экспонату, я не замечала никакой красоты, будто перемещалась между чёрными квадратами. Этот парень не может интересоваться девушками, а если и интересуется, то я ни с какого перепугу не прикоснусь к напудренной щеке. Я предложила ему прогулку только из-за страха темноты. Так отчего же я почувствовала себя обманутой девушкой, когда назначенный час пробил, а он так и не появился? Чтобы отвлечься, я заставила себя сосредоточиться на набросках великого кутюрье, но рисунки расплывались из-за непрошенных слёз. И тут я услышала за спиной знакомый голос. Если я и не закричала от радости, то точно улыбнулась до самых ушей.

— Всё-таки ты предпочитаешь стандартное искусства, — сказал он вместо приветствия. — Ты во всем такая прямолинейная?

Это что, намёк на возможность отношений с бисексуалом? В этот раз на нём не было цилиндра, как не было и плаща с шарфом. Он ограничился свитером и джинсами, в которых выглядел бы нормальным парнем, если бы не такой же безобразный слой белил. Правда цвет губ в этот раз был менее вызывающим. Зато на волосах оказалась плетёная полоска, придавшая ему сходство то ли с индейцем, то ли с русским витязем, то ли с обстриженным эльфом, сбежавшим из мира Толкиена.

— Привет, Лоран.

На парковке музея я всё же достала из бардачка визитку. Парень протянул руку ладонью вверх, и после секундного замешательства я догадалась достать из рюкзачка карточку.

— Кэтрин или Катрин на французский манер? — спросил Лоран, бросив беглый взгляд на мелкие буквы моего имени.

— Кэтрин, на английский манер. А ты канадец?

— Француз. А ты? У тебя чувствуется лёгкий акцент? Ты немка?

Я хотела было кивнуть, потому как много лет отвечала всем, что я из Германии, потому что странным образом американцы путают русский и немецкие акценты. Но тут я побоялась солгать, ведь европеец мог знать немецкий, из которого, кроме «шнель» и «яволь» я, конечно же, ничего не знала.

— Зайцев, Юдашкин, Парфёнова, — улыбнулся Лоран, забавно коверкая фамилии русских модельеров. — И всё же мы остаёмся законодателями моды, несмотря на все попытки Гитлера перенести столицу моды в Вену. Ты была в Париже?

— В пятнадцать лет, ещё до переезда в Штаты. А ты что здесь делаешь?

— Живу, — спокойно ответил парень и поспешил спрятать аккуратные длинные ногти в карманы джинсов. Неужели я так откровенно пялилась на его руки?

— Идём?

Лоран не предложил руки, чему я даже обрадовалась, потому что не могла постигнуть смысла нашего странного знакомства. Я приглядывалась к его походке. В ней присутствовала вальяжность, но отсутствовала мягкость движений танцовщика, присущая разукрашенным мальчикам. Мы прошлись по парку, и я с нескрываемым восторгом внимала его рассказам из истории высокой моды. Замёрзнув, мы зашли в кафе, и он на корню пресёк мою попытку заказать кофе самостоятельно. Мы сидели и говорили, вернее вновь говорил он, а я наслаждалась ролью слушателя, ловя себя на мысли, что давно не встречала умного мужчину, с которым было так приятно молчать. Клиф тоже много говорил, но я его почти не слушала, и улыбка моя была вызвана скорее сладковатым запахом марихуаны, которой пропитался воздух всех мест, куда он меня водил.

— Алкоголь и наркотики неотъемлемая часть богемной жизни, не находишь?

Я вздрогнула от вопроса Лорана, непроизвольно потянув носом воздух, до горечи пропитанный кофе, и тряхнула головой, вспомнив, что до моих мыслей о Клифе он рассказывал о пагубных пристрастиях великого выходца из Алжира.

— Кофе, чем не наркотик? — продолжал Лоран, смотря поверх моей головы на дверь. — Ведь и о вреде абсента в девятнадцатом веке никто не думал, а… — Лоран неожиданно сменил плавную речь на резкие обрывчатые вопросы: — Ты нервничаешь, отчего? Словно тоже родилась, как Сен-Лоран с нервной депрессией.