— Если тебя так тревожит моё спокойствие, то позволь мне самому подрезать тебе ногти…

Я непроизвольно раскрыла рот. Сказать мне было нечего. Я даже порылась в скудных знаниях французского в надежде отыскать фразеологизм, который граф калькой перевёл на английский.

— Не смотри на меня так, будто я пытаюсь тебя соблазнить… Если ты наденешь что-то подлиннее, а я облачусь в тёмный костюм, с нас можно будет написать знаменитое полотно месье Дега, которое так и называется «Педикюр». Это всего лишь небольшой экскурс в историю живописи, ничего личного.

— Вы очень хорошо разбираетесь в живописи, даже в русской. Наверное, это, как и музыка, часть классического образования… А я лично не видела ни одной из названных вами картин.

— Потому и не можешь дописать свою собаку. Дега прогуливал в Лувре лекции юридического факультета, копируя полотна мастеров. Только так становятся художниками и никак иначе.

— Я и не стремлюсь стать художником, хотя и имею художественное образование, — попытка перенять тон графа с треском провалилась, и я почти что закашлялась. — И если мне не изменяет память, — говорила я уже шёпотом, — месье Дега всё же отучился в Академии.

— Изменяет, юная леди. Он променял её на дом тётки в Неаполе, чтобы иметь возможность путешествовать по Италии, копируя великих мастеров и даже росписи Сикстинской капеллы. Правда, он немного страдал от южного солнца, которое хорошо смотрится лишь в рисунках, выполненных сангиной. Плохо, юная леди! Не совестно совсем не разбираться в американских художниках? Ты же американка!

— С каких это пор Эдгар Дега стал американцем? — голос вернулся с прежними злобными нотками.

— С того самого тысяча восемьсот тридцать четвёртого года, в котором месье Дега имел счастье родиться в Париже, потому что оба его деда родились в Новом Орлеане. У родителей Дега была своеобразная эмиграция из Нового Света в Старый. Они мечтали избежать войны, но, увы, не получилось — она разгорелась и во Франции. Однако никакие перипетии не способны помешать семейному счастью, когда оно строится на чистой любви. Впрочем, тебе этого не понять, и потому я воздержусь от романтических историй. Ты собиралась звонить, не так ли?

Граф продолжал протягивать мне телефон, и я выудила его из рук вампира, не коснувшись ледяной кожи. Вызвав нужный номер, я заглотила для храбрости побольше воздуха, как делала всегда, когда собиралась говорить по-русски. Прокрутила в голове фразу, чтобы та прозвучала без ошибок, и всё равно почему-то начала разговор с «хай», а потом быстро протараторила просьбу перенести встречу на утро понедельника — с жутким акцентом, который появлялся во все ещё родном языке, как только я начинала нервничать.

— А в воскресенье ты пойдёшь в церковь? — усмехнулся граф, когда я положила телефон рядом с тарелкой и опустилась на стул, стараясь хоть немного прикрыть ноги коротким подолом.

— Воскресенье Соня проводит с семьёй и не принимает клиентов, — сказала я сухо, надеясь унять графский сарказм, пока тот вновь не расцвёл пышным цветом.

Я с неимоверным облегчение отметила, что ни ножа, ни вилки рядом с тарелкой не лежало, а то я ломала бы голову, как нарезать тост по правилам этикета.

Вместо ответа граф аккуратно забрал у меня тарелку и вернул хлебцы в тостер, а когда вновь поставил перед моим носом, они оказались нарезанными на аккуратные квадратики.

— Так лучше?

— Благодарю, — я приняла протянутую вилку и наколола тост.

Граф занял стул напротив и осторожно пригубил из своего бокала. Он не выглядел голодным, только уставшим. Самое время озвучить просьбу хозяина:

— Лоран сказал, что вы можете поставить мне блок.

— Какой блок? — спросил граф, опуская бокал обратно на столик.

Зачем он играет? Уверена, что и спящий он слышал наш разговор в подвале.

— Я год живу с ужасной мигренью, — начала я с конца, чтобы не оскорбить графа желанием закрыться от его сына.

— И сейчас тоже болит?

— Нет.

Действительно, у меня совершенно не болела голова, хотя граф всё это время беспардонно копался в моей памяти. Неужели ароматерапия возымела надо мной такой эффект? И в тот же миг граф протянул мне платок.

— Аромат долго не выветривается. Странно, что Лоран не дал его тебе раньше. Он сам всё детство промучился мигренью. Врачи не могли помочь, но вот однажды он случайно разбил материнские духи и той ночью спал спокойно. Иногда лекарство находится совершенно случайно. Возьми платок.

Только я не взяла и глядя в глаза графу сказала:

— Я не могу его взять.

— Это не её платок. Это просто платок. Бери.

На этот раз соприкосновения пальцев избежать не удалось. Возможно, граф специально удержал меня, но ничего не сказал. К чему было рассказывать про детство Лорана и мать? Чтобы я поверила в их биологическое родство? Какая глупость, это вовсе не женский аромат. Граф держит меня за дуру.

— Это действительно мужские духи, — голос графа не выражал злости, и всё равно я похолодела, проклиная дурные мысли. В обществе вампира они были равносильны словам. — Долгая история и не для посторонних ушей. Пользуйся платком. Я нашёл парфюмера, который сумел точно воспроизвести букет, и теперь у нас нет недостатка в этом лекарстве. Ты забыла про тосты. Я больше не смогу их погреть.

Я тут же проглотила тост и сыр, и даже выпила половину сока. Только не желала заканчивать разговор. Лоран чётко сказал — попроси. Граф действительно не отказывает женщинам. Я сказала про головную боль — он тотчас дал мне от неё лекарство.

— Меня волнует не только головная боль, — начала я осторожно. — Меня напрягает полная зависимость от вашего сына, — я на секунду замолчала, будто надеялась увидеть в лице графа какое-то изменение при слове «сын», но оно так и осталось посмертной маской из сероватого гипса. — Я не знаю, сколько Лоран ещё планирует пробыть в Калифорнии, но если решит уехать… Не могу же я бежать за ним… А что, если я надоем ему раньше, чем поправлюсь?

— Ты сама виновата в своей болезни. Связываясь с вампиром, ты должна была задуматься о последствиях.

Слова прозвучали очередным плевком, но я вытерпела его, не опустив глаз.

— Вы же знаете, что у меня не было выбора. Он сразу взял в оборот мой мозг. Я не знала, кто он. Я все эти годы не принадлежала себе.

Граф вновь взял бокал и растянул его осушение на долгие пять минут. Я не сводила глаз с его красивых пальцев, стиснувших ножку бокала. Он ищет что-то в моей голове? Или думает, что со мной делать? А может просто мучает меня молчанием.

— В этом есть твоя вина, — граф опустил на стол пустой бокал и уставился мне в глаза пустым стеклянным взглядом. — Твоя болезнь вызвана тем, что ты ушла от него против собственной воли. Ты боялась не близости с ним. Ты боялась её отсутствия.

— Это не правда! — вскричала я, но тут же в страхе вжалась в спинку стула: за серыми стёклами вампирских глаз на мгновение полыхнуло синее пламя.

— Если ты знаешь всё о своей болезни, то и лечи её сама.

Граф отказал мне в помощи. Я не так попросила. Надо было промолчать, а теперь поздно.

— Защитный блок от вампира — вещь сложная, — сказал граф так громко и неожиданно, что я даже подпрыгнула на стуле. — Ты не доверяешь моему вердикту, а чтобы помочь, мне необходимо твоё полное доверие.

— Вы его получите, — поспешила я с ответом, чтобы граф не передумал. Он не соглашался помочь, но и не давал категорического отказа. — И это не только моя просьба, но и Лорана…

Я думала задобрить его именем сына, но ошиблась. Лицо графа стало ещё серее, а глаза потухли настолько, что даже утратили стеклянный блеск.

— Он мог попросить меня лично, а не через посредника.

— Но вы ведь всё слышали во сне, — начала я робко, надеясь поймать в каменном лице хоть какое-то изменение, но тщетно.

— Это было равносильно подслушиванию, не находишь? Не будем приплетать сюда моего сына. Ты попросила о помощи, и я не смею отказать просящему, даже если он вызывает во мне брезгливость. — Я проглотила ещё одну горькую пилюлю молча. — Только в твоём случае я бессилен — ты мне не доверяешь, и я не могу ничего сделать. Но ты не расстраивайся. Лоран не бросит тебя беспомощной. У него есть личные на то причины. А пока пользуйся платком. И не благодари меня ни за платок, ни за завтрак. Я приготовил его от скуки, слишком длинное было утро…