Но в Париже есть и настоящие старые мегеры! Мы далеки от мысли пропагандировать возрастную дискриминацию, не все пожилые дамы злопыхательницы, некоторые из них просто супер, но встречаются такие экземпляры, что диву даешься. Похожие не на милую славную Мод,[4] восьмидесятилетнюю подружку Гарольда, а на Тати Даниэль,[5] сварливую восьмидесятидвухлетнюю старуху. Иногда их злоба даже не поддается пониманию. О встрече с одной такой местной старой ведьмой нам рассказала наша приятельница. Она самовольно заняла очаровательную гарсоньерку[6] на Лильской улице, и надо же такому случиться: она захлопнула дверь, забыв внутри ключ. Пока наша подруга вызывала слесаря, откуда ни возьмись, появилась владелица жилья, пожилая дама, буржуазка, ревностная и добропорядочная католичка, которая запретила ему касаться двери. «Ах, нет, об этом не может идти речи, вы не смеете дотронуться до моей двери, она датируется XVIII веком». Честно говоря, она и сама имела такой вид, будто снизошла к нам из той эпохи. Выслушав поток брани, вылившийся на него из уст далеко не бедной старухи, обладающей недвижимостью в VII округе,[7] слесарь попытался ей объяснить, как можно вскрыть дверь, не нанеся ей значительного ущерба: «Мы сделаем совсем маленькую дырочку, через которую просунем крючок и откроем дверь. После чего мы ее заделаем». Она смерила бедного парня убийственным взглядом и воскликнула, пытаясь вырвать инструменты из его рук: «Я не позволю! Если у вас не все в порядке с головой, то тем хуже для вас!» Совершенно очевидно, что сострадание ей в принципе не свойственно и что святой дух, видимо, забыл вдохнуть доброту в бренные патрицианские останки. Со страниц нашей книги мы хотели бы обратиться ко всем кюре близлежащих церквей: «Соблаговолите напомнить вашей пастве одно из главных посланий Иисуса Христа: “следует помогать ближним”».

Вы можете нам возразить, что такое может произойти не только в Париже. И мы с вами согласны. Но парижское брюзжание имеет совершенно иное измерение, оно назойливее надоедливой мухи, смертоноснее ревнивого талиба и может ранить опаснее ножа японского шеф-повара.

Парижская цыпочка ворчит со смутным осознанием собственного превосходства над представительницами других птичьих дворов (за исключением лондонского и нью-йоркского, где цыпочки также окружены ореолом, наподобие того, каким был окружен Иисус Христос в момент вознесения). Ведь парижская цыпочка живет в лучшем, самом прекрасном городе мира. Таком прекрасном, что его совершенство вызывает в ней непреодолимое желание брюзжать по любому поводу. А иногда оно наполняет ее такой гордостью, что она может впасть в блаженное оцепенение, наподобие монаха-капуцина после обильной трапезы во время сбора винограда. И это неоспоримо. Безмятежность, беспристрастие или экстаз ей не свойственны. Она наделяет других этими качествами. Недостаток, которым она обладает, ее соседи, проживающие вне Парижа, называют «парижианизмом», ведь, по ее мнению, за перефериком[8] нет спасения (то есть нет жизни). Как сказал Гомеопатикс в «Лаврах Цезаря»:[9] «Знаешь, ведь жить можно только в Лютеции,[10] остальная Галлия хороша лишь для диких кабанов да отшельников».

Если быть до конца объективными, придется допустить, что ее недовольство имеет веские основания. Она живет в кювете. Не удивляйтесь, именно так парижская элита называет впадину, в которой расположен город. И, как бы там ни было, глупой ее не назовешь, она умеет читать между строк: это действительно кювета, в которой на протяжении столетий скапливались наносимые народными столкновениями и борьбой плодородные слои. Варфоломеевская ночь, взятие Бастилии, Парижская коммуна, события мая 68, распродажи готовой одежды марки Zadig & Voltaire. Париж – это дельта Нила, где зреет народное сопротивление. А над всем этим витает легкое облачко не совсем чистого воздуха сродни тому, что появляется при нажатии на клапан токсичного Air Wick. В результате у нее иногда возникают робкие поползновения надеть вуаль. Если ваши мысли текут в этом направлении, мы вас разочаруем: вы никогда ее не поймете. Это было бы слишком просто. Кроме того, попытайтесь как-нибудь переубедить ее, и вы увидите, в какое бешенство она придет.

Следствием ее недовольства и брюзжания является тот факт, что у нее обо всем имеется собственное мнение. Считая себя всезнающей, она лучше Википедии осведомлена об увеличении ядерного потенциала Ирана, о том, какая участь ждет его президента Ахмадинежада (которого следовало бы прикончить), о реформе Конституции, о том, что собой представляет последний альбом Карлы. И надо сказать, она не стесняется в выражениях. Даже самые хорошенькие блондиночки с ангельскими личиками, усыпанными веснушками, которых бы любой священник причастил без исповеди, умеют ругаться как сапожники. И примером тому является одна наша знакомая журналистка с золотистыми волосами цвета сливочного масла, парижанка, которая ласково зовет своего брата «Дырой от пули». Видимо, в ее устах это звучит почти как признание в любви.

Парижанкам не свойственно сюсюкать. Кота они назовут котом, а кошку – кошкой. И больше всего им нравится говорить скабрезности в кругу своих подруг. И если лингвисты придут в изумление, узнав, что у эскимосов имеется двенадцать различных терминов для обозначения такого понятия, как снег, они удивятся еще больше, когда обнаружат, что у парижских цыпочек имеется в распоряжении двадцать два слова-синонима мужского полового органа. Да, их язык богат, и у них имеется собственный словарь.

Итак, они слывут скандалистками, которые никогда за словом в карман не лезут и могут за себя постоять. Одна из наших близких подруг неопределяемой национальности, но подданная Британии, спросила себя, когда переехала в Париж: «Неужели парижанки все время ворчат и ругаются?» В конце концов она к этому привыкла и, когда ей удалось приручить эту птицу, стала похожей на нее. Парижанке все должны подражать, она для всех служит примером и источником вдохновения. Попробуйте, и вы поймете, насколько это заразно. И в Шестиугольнике, именно так иногда называют Францию, она является чемпионкой по брюзжанию!

Парижанка преисполнена снобизмом. И, как заметил один из наших соплеменников: «Мы не являемся снобами: ведь мы же не виноваты в том, что все музеи и выставки сосредоточены в Париже, что все вечера и гала-представления проводятся именно здесь, что мы являемся столицей хорошего вкуса и высокой моды. И согласитесь, неделя высокой моды в Саргемине,[11] лишь является тому подтверждением. (И с этой точки зрения мы, конечно, снобы)».

Будучи снобкой, уважающая себя парижанка никогда не пойдет в спортивных штанах на рынок, она, скорее, наденет легинсы. Если она пьет чай, то марки Mariage Frères, либо белый чай или чай «Долголетие». Пирожное «макарон»[12] она покупает у Пьера Эрме (изделия кондитерского дома Ладюре – это прошлый век). Сливочное масло она, разумеется, не взбивает со своей сестрой, она его закупает в Нормандии, потому что то, которое продается в бакалее Grande Epicerie сети магазинов Bon Marché, не отвечает высоте ее требований. Конечно, они не все такие, есть и исключения, но если они снобки, то являются ими до кончиков ногтей, потому что они ничего не делают наполовину.

И хотя это не понравилось бы Жаку Олл-Гуду[13] и идет вразрез с его законом, направленным против английского языка, цыпочка from Париж обожает to speak, вставляя в свою речь a few words of English. Она обожает пересыпать свой монолог словами, заимствованными ею из языка Шекспира. Но только одно замечание, my dear, dear цыпочки, которое необходимо довести до вашего сведения: так, как говорите вы, никто не говорит. Не считая себя пуристами, строго следящими за соблюдением норм языка Мольера, и еще менее членами английской Карпетт-академии[14] (она действительного существует), мы хотели бы преподать вам небольшой урок английского языка, потому что наши friends, проживающие по другую сторону Атлантики, до упаду хохочут над вашими промахами и ошибками. Но мы вам обещаем, все это останется между нами. Мы никому больше не скажем, какие грубые mistakes вы допускаете.