– Красавец! – безотносительно кого-либо произнес он.
– Красота – страшная сила.
– Иди, надо это дело обмыть, – услышал он голос Лукавого.
На капоте дорогой машины на газете «Комсомольская правда» была разложена закуска: нарезка сырокопченой колбасы, семга, бутерброды с черной икрой, кусочки бородинского хлеба. Лукавый достал из внутреннего кармана бутылку водки «Президент» и разлил по граненым стаканам.
– За искусство, – залпом выпили. – Закусывай, – предложил Лукавый. – Позаимствовал в ресторане «Пекин».
– Благодарствую, я лучше свое, – сказал Косматый и, достав из заднего кармана плавленый сырок «Дружба», развернул, стал закусывать.
– Ты что, меня не уважаешь? – обиделся Лукавый. – Продукты первой свежести.
– Да уважаю, уважаю. Но ты же знаешь, я не привык к изыскам, мне что-нибудь попроще.
– Тогда давай выпьем, – разлив по стаканам водку, Лукавый торжественно произнес, положив руку на грудь.
– Даю честное, – посмотрел на газету, – комсомольское слово, – поднял руку в пионерском салюте, – что своим трудом так же, как наши братья и сестры, оправдаю доверие народа, партии и правительства за оказанное мне доверие. – Он подошел к скульптуре и чокнулся. – Братан, твое здоровье, – и залпом выпил.
– Да нет сейчас партии, – опротестовал Косматый, закусывая сырком.
– Ты не прав, дружище. А Россия справедливая, а коммунисты России, а либералы «батьки» Жириновского, а…
– Какие это партии?!
– Не важно! Главное – ввязаться в борьбу за власть.
– Слушай, что мы все о политике и о политике, – возмутился Косматый, – давай разливай.
Лукавый разлил по стаканам. Раздался шум мотора и сигнал автомобиля. Из-под арки во двор въехал раскрашенный экскурсионный автобус.
Лукавого и Косматого как ветром сдуло, только на капоте остались остатки еды, пустые стаканы и пустая бутылка от водки.
Из автобуса вывалила группа детей. Экскурсовод расставила их вокруг скульптуры и стала рассказывать о достопримечательностях этого исторического места.
– Итак, мы находимся во дворе дома номер десять по Большой Садовой, куда осенью 1921 года в голодный и бесприютный город приехал и поселился писатель Михаил Афанасьевич Булгаков с женой, заняв комнату в огромной коммунальной квартире номер пятьдесят. Мы туда еще зайдем. Здесь он написал первые московские произведения и задумал роман «Мастер и Маргарита», обессмертив дом и его обитателей в «нехорошей квартире». Перед вами бронзовая скульптура персонажей романа – Коровьев и кот Бегемот, установленная 15 мая 2011 года, в ознаменование 120-летия со дня рождения Михаила Афанасьевича Булгакова. Автор скульптуры – Александр Рукавишников.
Рыжий разбитной мальчишка, стоявший ближе к скульптуре, несколько раз пытался погладить бронзового кота по голове, но не мог дотянуться рукой. Тогда, улучив момент, он ногой ткнул по бронзовой ноге кота.
– Не сметь! – послышался яростный вопль.
Все оглянулись. На капоте машины сидел черный лохматый кот и доедал колбасу. Его зеленые глаза искрились от негодования.
– Лови его, – закричал кто-то из детей.
Вся толпа бросилась ловить кота, который, почувствовав опасность, соскочил с капота и не спеша, вальяжно, презрительно покосившись, махнул под днище дорогой иномарки. Шумная компания детей, окружив машину, разными способами пыталась извлечь спрятавшегося кота, пока машина не стала подавать тревожный сигнал.
Оставшись без присмотра, бронзовый Бегемот жалобно посмотрел на бронзового Коровьева, покачал головой и горько произнес:
– Опять гоняют.
Вортан Баринович проснулся с тяжелой от похмелья головой. Чтобы открыть глаза, надо было вытащить изпод себя руки.
– Где я? – жалобно простонал он. – Жив или умер? «Не все ли равно – живой ли, мертвый ли», – ответил незнакомый внутренний голос.
В голове то тише, то громче гудел колокол. Когда гул тише – отдавало в виски, когда громче – в затылок. Превозмогая боль, он попытался позвать жену.
– Жена.
«А кто отправил ее на Бали?» – спросил внутренний голос.
И от этой мысли он почувствовал облегчение. – «Слава тебе господи. Няня».
«Заткнись, выходной у нее», – как-то грубо отозвался внутренний голос.
У домработницы был заслуженный выходной, и она уехала на его дачу наводить порядок.
– Надо встать, – он попытался высвободить из-под себя руки, но попытка оказалась безуспешной. «Повязали. Повязали народного избранника», – мелькнуло в голове. – Ну, погодите, я вас всех, – он стал раскачиваться из стороны в сторону и в какой-то момент, не рассчитав силы, свалился с кровати на пол. Шум в голове прекратился. Сделав над собой усилие, он на четвереньках подполз к креслу и, упираясь в него руками, стал медленно подниматься. Первое, что он увидел в зеркале – большой круглый красный шар, который постепенно, как бы выходя из нерезкости, приобретал форму лица.
«В гроб кладут краше», – съехидничал незнакомый внутренний голос.
– Ты кто? – спросил Вортан Баринович у своего отражения. – Чья это пижама? – Он пощупал, раскрыл борта, оказалось, что это пиджак, одетый наизнанку. – Ничего себе, – он стал ощупывать себя ниже, не опуская головы, потому что опустить ее было просто невозможно. Брюк не оказалось, трусы были на месте. – Это хорошо!
Держась за стены, Вортан Баринович неуверенной походкой направился в ванную.
Большие каминные часы неожиданно издали возмущенный скрип и пробили двенадцать часов дня, чем не на шутку испугали Вортана Бариновича. Он замахнулся на них и матерно выругался.
Какой же русский, как говорил товарищ Гоголь, не любит быстрой езды, имея такие бренды, как «Dodge», «Jeep», «Toyota», «Lexus»? Какой же еврей, имея гешефт, не занимается коллекционированием живописи и прочих ценностей? Какой же образованный человек сегодня не пишет? Только ленивый. Поэтому не будем мелочными и вредными в оценке эпистолярного жанра.
Сема, в позе йога, сидел на аккуратно застеленной кровати и смотрел перед собой в одну точку. Через широко открытые глаза можно было увидеть, как в его голове булькает мысль. Как только она прерывалась, он быстро возвращал ее назад и заносил в тетрадь.
Здесь пора рассказать о безрадостной судьбе Семы, вернее, Симеона Ивановича. Если честно, то Сема был совсем не Сема. Его дед был известным советским поэтом, отец – мелкий служащий, но тоже баловался писаниной, пока жена не нашла и не сожгла весь его творческий труд. А говорят, что рукописи не горят. Горят, и еще как. Женился отец, прости меня господи, на зловредной бабе еврейского происхождения. Это было что-то. В ней было много всего, начиная от пышно растрепанной прически и кончая пятками голых ног, потому что тапочки она не носила принципиально, но душа была ангельская. Таким образом родившийся ребенок, по традиции, в которой был сильнее женский ген, и стал Симеоном Ивановичем, то есть Семеном. (Русская форма древнеиудейского имени Симеон (Шимон), имеющего значение «слушающий», «услышанный Богом»). Рос он здоровеньким, смышленым мальчиком. С детских лет понял, что бежать впереди паровоза не надо, блистать умом перед дураками не стоит, лучше молчать, чем говорить правду, а если ее и говорить, то с юмором, как бы шутя, врать надо серьезно, а вообще лучше быть, как все. Одаренный божьей искрой, быстро овладевал наукой, увлекался философией, поэзией и даже втихую пописывал. Сокурсники уважали его за усидчивость и ум, но, как говорится, не до такой степени, и шутя прозвали «Фаустом». Несмотря на это, он с отличием окончил институт по специальности квантовая механика и был направлен на работу в престижный научно-исследовательский институт. Но штурмовать науку не пришлось – пришла нежданная перестройка с долгожданной свободой и демократией, и институт за ненадобностью ликвидировали. Умные люди, чтобы не захлебнуться ветром свободы, метнулись за границу, а Сема, поддавшись всеобщей эйфории, решил открыть свое дело. Но так как денег не оказалось, то и дело не получилось. Зато получилась выгодная женитьба, но обещанных денег не дали. Разочаровавшись в этой жизни, прислушавшись к своему внутреннему голосу, оценив свои умственные способности, Сема решил примкнуть к большому бизнесу. Так он оказался незаменимым человеком для Вортана Бариновича. Надо сказать, что Сема по наследству получил дар эпистолярного жанра, и когда в голове начинало булькать, у него чесались руки и, как говорится, «рука тянулась к перу, перо к бумаге».
