— Ага, значит, это и есть «самовар»,— сказал Ташкин, выпустив руку Николая и повернувшись к установке.— М-да, солидная штука. А мне, слышь,— обернулся он к супруге,— Шахоткин говорит, дескать, в твоем районе такая игрушка, а ты не видал. И как она работает? — спросил он у Николая.

Николай кивнул и с видом заправского гида принялся объяснять гостям принцип действия и устройство «самовара». Говорил он с подъемом, горячо, увлеченно, и по блестящим глазам Алевтины Павловны догадывался, что смысл речи доходит, более того, возбуждает ответный энтузиазм. Невольные слушатели, поп и старухи, разделенные высокими гостями, терпеливо ждали, переминаясь с ноги на ногу. Проходить перед носом у начальства было бы крайне неучтиво.

— Все очень даже понятно,— улыбаясь золотыми зубами, чуть жеманно сказала Алевтина Павловна и подергала за рукав Ташкина.— Да, Антон Степаныч?

— Понятно, только вот вопрос,— задумчиво, почесывая в затылке, сказал Ташкин.— Вопрос вот какой. Про полости в атмосфере ясно, про луч и безо­пасность полетов тоже ясно. А вот, скажи, дружище, эти полости что, и в наших воздушных просторах имеются? То есть над нами?

— Разумеется,— ответил Николай и указал на небо.— Возможно, прямо над нами сейчас висит такая полость, а мы ее не видим. Посмотрите, ясное голубое небо, да? А на самом деле — все значительно сложнее. Вот мы с батюшкой,— Николай кивнул на попа,— только что спорили насчет разных небесных дел. Он считает, что наука доказывает могущество создателя. Ну мы, разумеется, ду­маем по-другому. Так? — обратился он к Алевтине Павловне.— Как вы счи­таете?

— Наука и создатель? — Алевтина Павловна фыркнула, подергала Ташки­на.— Антон Степаныч, ты-то как считаешь? Ты же у нас контрпропаганда.

— Чушь какая-то,— небрежно отмахнулся от вопроса Ташкин.— Наука — производительная сила, вот и вся премудрость. Скажи, пожалуйста,— обратился он снова к Николаю,— а нельзя ли эти полости как-нибудь приспособить, ска­жем, для нужд обороны? Или в хозяйстве? А? Что скажешь?

Николай сделал вид, будто чрезвычайно озадачился этим предложением, крепко задумался. Ташкин подмигнул супруге, Ивану Емельяновичу.

— Что вам сказать? — начал Николай, поглядывая на Алевтину Павловну.— Мысль, конечно, интересная. Если бы удалось управлять этими полостями...— Он развел руками.— Увы, пока это в области фантастики.

— Позвольте одно замечание? — вдруг придвинулся к ним поп.— В свя­щенном писании сказано про вместилище душ, покинувших убиенных...

С выпяченным животом, руки в карманах кожаной куртки, Ташкин хмуро покосился на батюшку — тот стушевался, умолк, на шажок отступил, спрятался за виновато-любезную улыбочку.

— Типичный идеализм,— проворчал Ташкин и махнул Николаю: — Может, покажете в работе ваше чудо-юдо?

— Разумеется,— согласился Николай.— Если электричество не вырубили...

Ташкин покосился на Ивана Емельяновича — тот сказал со смешком:

— У нас все возможно...

Ташкин грозно свел брови к переносице.

— Научные опыты снабжать по первой категории, без перебоев! — и погро­зил Ивану Емельяновичу.— Слышал, председатель?

Иван Емельянович, усмехаясь, покивал опущенной головой:

— Научные по первой, полив по первой, соцкультбыт по первой, а что по второй?

Ташкин поморщился, двинулся к «самовару».

— Врубай!

Николай жестами, без лишних слов, перегнал старушек за машину, к попу, начальство поставил чуть сбоку, вручил каждому заглушки для ушей, в пять минут включил и разогнал «самовар», и когда игла, набрав силу и яркость, взре­вела на полную мощь, врубил форсаж. Рев стал невыносим, старушки и поп в страхе закрыли головы руками, скрючились, словно вот-вот обрушатся на них громы и молнии. Ташкин стоял, загдрав голову, широко расставив ноги, сунув руки в карманы,— каменная глыба, памятник самому себе. Алевтина Павловна глядела на иглу с восторгом, руки сцеплены перед грудью, ноздри раздуваются от полноты чувств, глаза сверкают — богиня Изида в русском варианте. Иван Емельянович глядел сощурясь, чуть боком,— на лице недоверие, возможно ли такое, не подвох ли, не липу ли показывает сын...

Продержав иглу несколько минут, Николай выключил установку и, когда перебегал из часовни к «самовару», заметил, как поп и старушки гуськом, друг за другом поплелись с поляны. Он показал на них Ташкину — секретарь благо­душно рассмеялся.

Николай спросил, каковы впечатления. Алевтина Павловна только ахала, закатывала глаза и вскидывала руки к небу. Ташкин растроганно крякал, прия­тельски похлопывая Николая по плечу и, оборачиваясь к Ивану Емельяновичу, то и дело вскидывал большой палец. Говорить на первых порах, после такого рева, было трудно, уши закладывало, да и сказывалось пережитое волнение. Но и так было ясно, что показ произвел сильное впечатление, помощь Ташкина обеспечена. Именно об этом и сказал Ташкин, когда гости, попрощавшись, напра­вились к машине. Николай подмигнул отцу. Иван Емельянович неопределенно помотал головой, дескать, поживем — увидим. И это разозлило Николая. Не ус­пели гости выехать с поляны, а он уже снова запустил «самовар» в работу — труба взревела, струя взмыла ввысь, в белое пустое небо.

6

На склоне дня, в самый разгар опытов, опять отключилось напряжение. Николай плюнул с досады — вот тебе и поповское благословение! — сел в маши­ну и помчался искать Пролыгина. Проезжая по тракту мимо птичника и кладби­щенской рощи, снова вспомнил прошлую ночь, всю эту жуть на кладбище, и его передернуло, столь сочно, зримо, явственно ощутил он звуки, краски и запахи той ночи, увидел черную пасть могилы и кучу земли на бровке. И действительно, кого ждет она? Или правду говорил Клюнин Петька? Впрочем, спьяна может быть все что угодно, не только выроют могилу, но и похоронят живого вместо мертвого...

Он заехал домой. Олег деревянной толкушкой толок в кухне варево для поросенка — от ведра несло распаренными отрубями, вареной картошкой, обра­том — такой первобытностью, что Николаю сделалось тошно. Он заглянул за шторку в боковушку — бабка Марфа сладко похрапывала, видно, здорово умая­лась во время богоугодного похода на полигон.

— Случаем, не знаешь, кто умер в Камышинке? — как бы между прочим спросил Николай.

— Умер?! — поразился Олег.— Не-ет, не слышал. А что?

— Да так... Болтают разное...

— Что болтают? — насторожился Олег.— Кто?

— Да Петька Клюнин.

— А что?

— Будто могилу вырыли по пьянке, а клиента нет.

— Клиента?! — удивился Олег.— Ты сказал «клиента»?!

— Ну не клиента, покойника,— поправился Николай. Он взял с полки литровую банку простокваши и залпом выпил больше половины. Отдуваясь, пояснил: — Ночью был на кладбище, видел эту самую могилу...

— Ночью?! На кладбище?! Зачем?

— Так, занесло. Захотел доказать себе...

— Что доказать?

— Что не боюсь. Только и всего.— Николай помолчал, обдумывая что-то, наконец спросил: — Случайно, не видел Пролыгина?

Олег сутуло горбился над ведром, опираясь на толкушку, лицо его в сумерках казалось каким-то неестественно бледным, голубым, а глаза — наоборот, вроде бы потемнели и опушенные белобрысыми ресницами походили на косточки разрезанного пополам абрикоса.

— Нет, не видел,— сказал он, принимаясь снова за толкушку.

— Слушай,— помолчав, сказал Николай,— помоги хотя бы сегодня, а то одному неудобно, бегаешь, бегаешь, как бобик.

— А отец? Не боишься? Он же велел мне оформляться на птичник, операто­ром.

— Оформляйся, я же не против, но это когда еще...

— Завтра.

— Как?! — удивился Николай.— Завтра?

— Оформляться завтра. А на работу — с понедельника. Так, наверное. Вообще-то инкубатор уже готов, сегодня днем опробовали.

— Во сколько?

— Часа в четыре, в пять, не заметил, когда точно.

Николай недовольно покачал головой, значит, выходило, что отключилось не случайно...

— Ну хорошо,— согласился Олег,— сегодня помогу. Отец вернется наверня­ка поздно, а то и вообще не приедет, заночует где-нибудь в бригаде.