Пробежав несколько саженей до края редута, я перепрыгнул, будто и не было долгой рукопашной схватки, через него, укрывшись за габионом. Рядом вскоре приземлился Кмит, в двух шагах от нас - Роговцев. Гренадеры, мушкетёры и стрелки посыпались с габионов, как горох.

   А потом грянул гром. Осколки свистели над головой, будто нас картечью обстреляли. Не завидую я тем, кто остался на редуте, от них, наверное, и памяти не осталось. Как говорят поляки, в порох разнесло.

   - Подъём! - приказал я, когда в ушах более-менее перестало звенеть. - Стройся! Бой ещё не закончился! Вставай, орлы! Враг ждать не будет! - Кажется, я подхватил что-то от Роговцева.

   Гренадеры поднимались с земли, тряся головами, будто пытались вытрясти из них звон.

   - Поспешай, ребяты! - подгонял их Роговцев. - Поспешай! Поспешай! Торопись! Весь бой проваляетесь!

   За гренадерами последовали и остальные солдаты батальона. Мушкетёры и стрелки строились поротно в колонну.

   - Возвращаемся на позиции! - приказал Губанов. - Скорый марш!

   Оставшиеся барабанщики ударили скорый марш, и уставшие солдаты зашагали на наше место в баталии. Но дойти не успели. От центральных позиций пришла страшная весть. Дрогнул Королевский иностранный полк линейной пехоты, побежал, увлекая за собой Кастильский и Толедский полки, дивизионный генерал Друэ попытался заткнуть дыру резервом из Второго Нассауского полка, но фронт был прорван и порядок пока восстановить не удавалось. Воспользовавшись этим, Уэлсли ввёл в бой кавалерийский резерв, и наш батальон оказался под угрозой окружения. На нас снова мчалась американская лёгкая кавалерия.

   - Батальон! - вскинул шпагу Губанов. - В каре!

   Забили барабаны, и батальон выстроился в плотное каре для отражения кавалерийской атаки. Этакая небольшая крепость, со стенами из людей, ощетинившаяся штыками на все стороны, на манер злого ежа со стальными иглами.

   - Первая шеренга, на колено! - скомандовал я. - Вторая и третья, заряжай мушкеты!

   Те же команды отдавали и остальные командиры рот и взводов. Солдаты опускались на колено, остальные принялись заряжать оружие.

   - Третья шеренга! - раздался голос Губанова. - В бой не вступать! Вести огонь! Штыки отомкнуть!

   Я так и не отдал Кмиту "Гастинн-Ренетт", сжимал его в левой руке в бою с шотландцами, во время бегства с редута, а теперь он придётся как нельзя кстати. В рукопашную с врагом мне не сойтись, остаётся стрелять через головы солдат. Пистолет для этого годится в самый раз. Я зарядил его и положил на сгиб локтя. Палаш давно уже покоился в ножнах, он славно потрудился сегодня, пора и отдохнуть. Надо бы и драгунскую пару зарядить, на всякий случай. Ну да, некогда. Сейчас у меня одна забота - заряжай и стреляй. Раз за разом.

   Всадники налетели на нас, обрушив сабли и всю накопленную ярость. Они осыпали каре градом ударов, солдаты отвечали штыками и свинцом. Командовать ими не требовалось, и мне оставалось только заряжать и стрелять. Во рту быстро пересохло, меня мутило от порохового привкуса во рту, рука, уставшая ещё в рукопашной, дрожала, и я слишком часто мазал. Отчаянно хотелось сделать глоток из фляжки, однако воду надо было экономить, водоносов здесь нет, и не предвидится. Поэтому я делал очень маленькие глотки, только когда становилось совсем тяжело и при каждом вдохе воздух врывался в горло, словно сквозь наждачную бумагу. И всё равно, вода во фляжке таяла куда быстрей, чем мне бы хотелось.

   Порывшись в очередной раз в лядунке, в отделении, куда сложил взятые у Кмита патроны для "Гастинн-Ренетта", я понял, что их больше не осталось. Я обернулся к поручику, но тот в ответ на просьбу лишь развёл руками.

   - Последний сам выстрелил только что, - сказал он.

   Долго же идёт этот бой.

   Я вернул Кмиту дуэльный пистолет и предложил драгунский вместе с половиной патронов к нему.

   - Благодарю, - кивнул он, торопливо заряжая оружие.

   Каре оборонялось отчаянно, солдаты сбивались плотнее, занимая места погибших. Чувствуя, что батальон держится из последних сил, бостонцы наседали на нас, окружив со всех сторон и обрушивая на голову солдат удары сабель. Это полностью исключало возможность рассыпания каре, все знали, что бежать из этой людской крепости некуда, только под американские сабли. Мушкетёры, стрелки, гренадеры дрались, падали, умирали, но держались, стояли насмерть.

   А потом спустились сумерки и в британском лагере заиграли горны и забили барабаны. Сражение завершилось. Как бы ни хотел американский кавалерист покончить с нами, но ослушаться приказа он не мог. Он вскинул над головой саблю и махнул, командуя отступление.

   - В колонну, - скомандовал майор Губанов, когда кавалеристы отъехали к линии бывших редутов. - Возвращаемся в лагерь.

   И батальон, подобрав раненных и убитых, направился к лагерю объединённой армии.

Глава 24,

В которой герой принимает самое деятельное участие в Полуостровной войне.

   Бьют барабаны. Их гром отдаётся в ушах. Кажется, что снова вернулся на поле боя. Сейчас тоже прозвучат выстрелы, но врага не будет. Британцы отступили ещё ночью. Не смотря на то, что его солдаты устали, не меньше наших, Уэлсли увёл их на юго-запад, к Вальядолиду. Продолжать осаду Бургоса имеющимися силами он посчитал бессмысленным. Сегодня будут стрелять в своих. По скорому решению трибунала будут расстреляны все обер-офицеры бежавших с поля боя полков испанской армии. Сами полки будут расформированы, солдаты и унтера будут распределены по другим полкам рядовыми с лишением всех наград и знаков отличия, не смотря на былые заслуги и выслугу лет. И сейчас я, как и все офицеры объединённой армии присутствовал на казни.

   Это было жуткое зрелище. Сначала на городскую площадь Бургоса вывели всех обер-офицеров Королевского иностранного, Кастильского и Толедского полков в парадной форме, при оружии и наградах. Сам Жозеф Бонапарт лично сорвал с них все знаки отличия и швырнул на мостовую, за ними последовали пояса с оружием. Дюжие гвардейские гренадеры в белых мундирах переломили их шпаги. Я видел слёзы на лицах бывалых офицеров, они были готовы искупить вину своих полков кровью, пусть даже снова пойти рядовыми, но трибунал лишил их такого права. Но самым страшным испытанием для них оказалось сожжение полковых знамён. В центре площади, где ещё не так давно жгли еретиков и ведьм, развели большой костёр, куда и швырнули знамёна под барабанную дробь. Теперь уже многие офицеры плакали, ничуть не стесняясь слёз. Оно и понятно, кто же вынесет такое зрелище. После этого и жить не захочется. Хотя жить им осталось всего ничего.

   - A la pared! - скомандовал гренадерский офицер, командующий мрачными солдатами расстрельной команды.

   Офицеры в изорванных мундирах строевым шагом прошли к стене ближайшего дома. Гренадер развернул вслед за ними своих солдат и вскинул шпагу:

   - Parar! - Гремят барабаны. - Al hombro, mar! - Командир расстрельной команды делает паузу, набирая побольше воздуху в грудь - Apuntar! - И, наконец, короткая команда: - Fuego!

   Воздух разрывает треск мушкетов, заглушая барабанный бой. Бывших офицеров отбрасывает на стену, кровь пачкает белые рубашки, на камнях остаются тёмные пятна. Это особенно сильно врезалось мне в память.

   - Зря с ними так поступили, - говорил капитан Эстевес, командир роты гвардейских вольтижёров графа Ги. - Крепкие были ребята, настоящие вояки, а умерли, как собаки.

   Мы сидели в кабачке, расположившемся в подвальчике неказистого дома. Возвращаться сразу после казни в полковые казармы не хотелось отчаянно, особенно трезвым, поэтому я отправился гулять по городу в поисках питейного заведения. В офицерское собрание идти не хотелось тоже, там, верно, и вовсе царила зелёная тоска. Неподалёку от площади, где свершилась казнь, меня перехватили знакомые французские офицеры - капитан Жильбер и Эжен Люка, чей Двадцать четвёртый линейный полк дрался в составе дивизии генерала Леваля и понёс большие потери. С ними были и несколько испанских гвардейских офицеров, пребывавших в крайне мрачном расположении духа. Они направлялись в кабачок "Крокодил" и я присоединился к ним.