На всю неделю Наташа целиком погрузилась в посольскую деятельность. Приезжали какие-то официальные лица, устраивались приемы, переговоры, заключались договоры.

Надо было думать, кого ставить на третьего секретаря — бывший серьезно заболел, и его отправили в Россию. Все это целиком поглотило Наташу. Она приезжала домой, не в силах ни о чем подумать, валилась спать, еле приняв душ, потому что сил не было. Куда-то они стали уходить, силы…

Только в субботу она вспомнила о Динаре, Анне, бароне и о том, что надо устраивать прием и приглашать барона. Это, как ни странно, ее порадовало, хотя она была почти уверена, что барон не придет, а вдруг?

Она наслаждалась утренним кофе, когда позвонила Аннелоре и очень тревожно, хотя и пыталась скрыть это, напросилась в гости, скорее — на разговор, очень важный… Наташе хотелось побыть одной, но тревога в голосе старой дамочки задела ее, и она пригласила Анне к себе.

И разговор состоялся.

Анне призналась, что Динар уплатил ей за услугу — по поводу знакомства Наташи с бароном, правда, сказав, что это — деньги вперед за квартиру.

— Какую? — с удивлением спросила Наташа.

— О, вы же не знаете! — всполошилась Аннелоре. — Он снимает у меня полдома, апартаменты. Для встреч… Он там встречается со своим… — Анне замялась, но нашла слово: — Партнером… молодым. — И рассказала о том, что пробила стену, что беспокоится за Рихарда, что совершенно не доверяет Динару, что вся в сумятице и не знает, что предпринять. Конечно, она будет подслушивать, хотя это и недостойно, но когда дело касается каких-то темных, неясных обстоятельств, тем более касающихся ее приемного отца… — Тут Анне замолкла, потому что запуталась и уже совершенно безнадежно сказала: — Вот с чем я пришла к вам, милая Натали, и хочу теперь, чтобы вы прояснили мне ситуацию с тем же доверием, с каким я пришла к вам.

Наташа молчала.

Она смотрела в маленькие голубые глазки стареющей дамочки и не могла ни на что решиться. Как быть? Как? Что делать? Расскажет она этой Аннелоре, они, как говорится, отобьются с бароном, плюнут на нее, закроет барон ворота своего замка… А она? Она останется один на один с Динаром. Но ведь она посол! Давний дипработник! Она должна быть умной и хитрой — а что она? Сидит, как клуша, и ничего не может решить.

Что-то, видимо, ощутила Аннелоре, потому что вдруг положила свою сухую лапку на руку Натали и сказала проникновенно:

— Вы боитесь, что я не «то», что я слуга Динара? Нет, моя дорогая, клянусь моим покойным любимым отцом, его памятью, его искусством… — Анне уже не знала, чем еще поклясться, чтобы сидящая напротив нее усталая и враз постаревшая женщина поверила ей. Она внезапно поняла все сомнения и терзания Наташи — ведь та из России! Из этой жуткой страны, бывшей во власти КГБ. Натали из этой страны! Как Анне забыла об этом! Страх и подозрение у нее в крови! И Анне сказала тихо и ласково, как ребенку:

— Верьте мне, Натали, верьте, прошу вас.

— Анне, я вам верю. Успокоитесь, ничего страшного нет. Наш с вами друг хочет получить от барона в дар или как-то еще наши, русские, картины и вещицы Фаберже. Только всего. Но задействовал меня, потому что эта миссия каждый раз проваливалась, и он решил, что я сумею подружиться с бароном через вас, и вы поможете. И в дальнейшем тоже… — Наташа замолчала, понимая, что врет Аннелоре так же, как врал ей Динар — она сейчас вдруг точно это поняла.

Аннелоре, со своей стороны, смотрела на Наташу и думала: «А все ли сказала ей прелестная мадам? Ведь она посол этой державы, плоть от плоти, кровь от крови. Нет, никогда она не откроется Анне по-настоящему».

Ничего Аннелоре больше не скажет. А вот когда что почует, тогда и объявит мадам. Только надо быть в курсе всего!

Она встала, улыбнулась и сказала, что ей уже пора, что она очень задержала мадам Натали. «Уже не «милая Натали», — отметила про себя Наташа. Но задерживать Аннелоре не стала, только сказала, тоже вставая:

— Вы понимаете, милая Анне, я ведь русская, и идея возвращения картин мне тоже близка, хотя, возможно, не выдерживает критики с точки зрения свободы личности, частных владений, прав человека. — Наташа улыбнулась смущенно, неловко (так лучше!), взяла Аннелоре за руки и доверительно сказала: — Я, наверное, говорю, исходя из нашей, русской, логики, ведь она у нас — другая, но что делать? Я родилась там и выросла, и во мне все — тамошнее, исконное, что делать? Что?

Аннелоре несколько смягчилась: правда, Натали не виновата. Такова жизнь! И она, Аннелоре, далеко не святая! И она сказала:

— Я попробую вам помочь, Натали, но уверена, что все мои увещевания будут напрасны, так же, как и ваше приглашение. Рихард никуда не выезжает, разве на прогулки, в одиночестве. Значит, остановимся на том, что вы посылаете приглашение, а я постараюсь уломать Рихарда, — сказала Анне, как бы ставя точку на всем этом длинном и неясном разговоре. И не очень приятном.

Тут Наташа придумала кое-что. Она сказала:

— Я вам тоже пришлю приглашение, Анне.

Та покраснела:

— Но с какой стати? Кто я? Никто.

— Вы — моя приятельница и дочь великого художника. Приемная дочь барона. Недостаточно? — спросила суховато Наташа, давая понять, что это вовсе не взятка, а истинное положение вещей, при котором она, мадам посол, не только может, но и должна пригласить Анне на прием.

— Да-а, — протянула растерянно Аннелоре, думая о том, что для приема у нее нет платья и купить что-то приличное, подобающее случаю, она не сможет, ей просто не хватит денег…

Наташа мгновенно поняла ее растерянность и суховато, как о чем-то само собой разумеющемся, сказала:

— Если ваши вечерние платья несколько устарели, то в моем гардеробе найдется что-нибудь подходящее. Посмотрим. Хорошо? — и она улыбнулась, понимая, что сухой тон уже неуместен. Наташа вдруг в порыве какой-то тоски и радости наклонилась и легко поцеловала Анне в щеку, в мелкие поперечно-продольные морщинки. Та внимательно взглянула на Наташу и вдруг сказала:

— Все будет хорошо, вот увидите.

Что «хорошо» — Анне не сказала, а Наташа не спросила, но каждая поняла по-своему, и у каждой откликнулось что-то мистическое в душе: все будет хорошо. Как? С чем и кем?

Ничего. Тишина. Но — «хорошо».

На следующее утро после этого тяжелого разговора Наташа медленно шла по бульвару, глядя на приготовления к Рождеству и думая о том, что хорошо бы очутиться сейчас в Москве, на даче, забыть обо всем, может быть, даже примириться с Алеком, наплевав на Инку, и доживать свои годы там, среди снегов. Куда она денется в Рождество? Неужели будет сидеть здесь? С бароном? Да не нужен он ей! Домой! Как же ей захотелось домой, до дурноты, до головокружения… Она даже присела на скамейку и закурила. И не видела господина в сером ратиновом пальто и серой шляпе, довольно низко надвинутой. Господин как бы сначала не узнал ее, но подойдя поближе, убедился, что она — это она, и, усмехнувшись, пошел прочь.

Это был господин сыщик Проскурников собственной персоной, который вел дело об убийстве Марины.

Марья Павловна никак не могла прийти в себя после посещения Санька и Катюхи. Она металась по квартире, пила кофе, присаживалась, вскакивала. Она вдруг решила, что судьба заставляет ее принять решение и что именно ей дано как-то сгладить грехи других. Почему именно ей — она не представляла. Саньку она поверила однозначно — да, он отец, да, он искал, думал о сыне и наконец нашел его!

Наташа, рассказывая ей свою драматическую историю, конечно же исходила только из своей беды, называя Санька подонком, грязным тупым подонком… Конечно, Санек туповат, а откуда ему быть другим, если он живет в Супоневе, где ничего, кроме самогона да фермы, не видит…

И тут Марья представила их встречу — Сандрика и Санька!

Сандрик, красивый, умный, злой и пьяница Санек в своем рубище, с этой несчастной «сестрой».