- Арбайт!.. Арбайт!.. Арбайт махт фрей!.. - кричит он.

- Видно, не активно действовали, потому и дали себя перебить, - продолжает возражать Коля.

- Не активно?.. - Дядя Аверьян щурит глаза. - Милый дружок, не все здесь думают так, как мы с тобой. Другой может и шкурником оказаться. Вот тебе и провал.

- Ну чего же тогда ждать?.. Думаешь, они выпустят нас?.. Говорят, есть приказ Гиммлера: лагерь уничтожить при подходе наших войск… Уж лучше броситься на проволоку, как сегодня сделал это американец, чем ждать, когда тебя задушат в газовой камере…

Терпеливо выслушав Колю, дядя Аверьян качает головой:

- Об американце я слышал и другое: его загнали на проволоку.

- Все-таки он умер смело. А о нас кто хорошее скажет? Попали к ним в лапы, подохли в концлагере. Безвестно и бесславно!

- Не совсем так, Коля. Попадают при сложных обстоятельствах даже герои.

- Нет, прежде всего - трусы!

Дядя Аверьян снимает очки, оборачивается всем корпусом к парню:

- Стало быть, дорогой дружок, мы с тобой - те же трусы?

- Ну… я, например, попал… - Коля растерянно смотрит на камень, - попал нелепо. У нас было просто аховое, положение…

Видя, что Коля собирается объяснять, дядя Аверьян останавливает его:

- Об этом ты уже рассказывал мне… Знаю… Нет, друг, ты не вешай всем подряд ярлык труса и не выгораживай себя.

Коля перестал работать, сердито смотрит на старика. Потом упавшим голосом говорит:

- Ну и пусть. Пусть я трус, как думают некоторые. Все равно я не сдамся им в последнюю минуту. Зубами хоть одному да перерву глотку…

- Арбайт, арбайт! - кричит издали капо. - Арбайт махт фрей!

Не работающего Колю увидел эсэсовец. Крадучись, он пробирается меж каменных глыб, расстегивает кобуру-

Дядя Аверьян заметил, начал усиленно долбить камень. Коля понял, что близко опасность, оглянулся. Эсэсовец поднял пистолет.

- А-а… гад… - кричит Коля.

Он хочет спрыгнуть с камня, но не успевает. Гремит выстрел.

Работают каменотесы. Среди них и я. Несется трескотня долбежных зубил. Поднимается белая пыль.

Труп юноши лежит на каменной квадратной глыбе, которую он обтесывал.

Дядя Аверьян долбит камень. Рядом стоит эсэсовец. По щекам старика текут и текут слезы…

А рядом, в подземном цехе, тускло светят электрические лампочки, гудят станки и всюду тоже ходят надсмотрщики. Но и здесь люди не перестают думать о том, о чем думал Коля. Вот два станка: фрезерный и строгальный. Человек, работающий на строгальном станке, скептически замечает фрезеровщику:

- Брось, братишка, все это болтовня… Успеют наши подойти к лагерю - будем живы. Не успеют - всем каюк.

- Ну, если так рассуждали бы все, можно быть уверенным: нас давно бы передавили, как блох!.. А мы все-таки не блохи.

- Значит, ты считаешь, что они нас боятся и потому не могут расправиться? Так, что ли?

- В какой-то мере и боятся. А. что?

- А я так думаю: Гитлер хватается, как утопающий, за соломинку. На что-то еще надеется. Потому мы и нужны ему. По слухам, от Германии остались только клочья, а война все ж таки продолжается. Не будь мы нужны, нас бы давно испекли.

- Ну-ну, строгай, строгай усерднее. Да скажи прямо: не хочу, боюсь. А то развел антимонию… - Фрезеровщик зло сплевывает. - Попомни, найдутся, которые не испугаются!

- Дело не в страхе, - возражает строгальщик.- Я не понимаю одного, почему ты скрываешь от меня подробности?..

- А ты слыхал, есть такое слово: конспирация?..

- Если бы все это серьезно, я бы первый загробил этот станок! А то сыграешь в подпольную организацию и за эту игру повесят!

- Позволь тебя спросить, - сдерживая раздражение, говорит фрезеровщик. - Откуда мы получаем новости о положении на фронтах? Может, ты думаешь, что об этом любезно рассказывает сам Штофхен или его помощнички? Или их приносят новички, которые уже по году, а то и больше просидели вот в таких же пещерах?..

- Я не знаю, - смущенно признается строгальщик.- Можно, конечно, догадываться, что кто-то нас информирует… Но, пойми, все-таки очень трудно представить организацию в наших условиях.

- Трудно представить? А вот кто-то не представляет. Кто-то во всю действует! И от нас требуется только одно: подбирать подходящих людей.

Задумавшись, строгальщик не сразу отвечает:

- Люди, конечно, найдутся… Вот тут есть паренек боевой, камни обтесывает. Хоть сейчас пойдет на что угодно.

- Вот и поразмысли хорошенько, может, еще кого вспомнишь. И держи их на уме, пока при себе…

Мимо разговаривающих проходит высокий, изможденный узник. В руках у него какие-то детали, которые он несет к своему станку. Глянув на фрезеровщика и строгальщика, он на ходу, скороговоркой сообщает:

- Осторожнее разговаривайте. Сейчас только что эсэсовцы убили каменотеса. Паренька в синем берете… Тоже разговаривал.

Строгальщик широко открытыми глазами смотрит вслед прошедшему, шепчет:

- В синем берете?.. Колю?!.

Солнце скатилось за горы. Медленно цепляясь за сучья кустов, оставляя белые клочья на проволоке, в лагерь заползает туман. Около одного из бараков прогуливается Кленов. Когда он проходит мимо дверей, над которыми, покачиваясь на ветру, мигает лампочка, свет падает на его лицо. И на лбу четко выступает красная цифра три. Смывать ее запрещено в течение двух суток.

Арестантская одежда на Кленове аккуратно подогнана. Этим он слегка выделяется среди заключенных. Кленов ходит, озабоченно посматривая на переулочек. Брови его сдвинуты, в глазах напряженное ожидание. В сумраке появляется высокий Новодаров. Кленов взволнованно шагает навстречу, тихо говорит:

- Товарищ майор, уже думал, вы не придете.

Новодаров жмет его руку:

- Знаешь, я теперь в новом бараке. Надо было осмотреться, люди незнакомые.

- Перевели?

- Да. Часа два назад.

- Почему?

- Откуда ж мы знаем, - пожимает плечами Новодаров. - Кроме того, я - заложник. Может быть, хотят куда-то отправить, вот и сортируют… - Он кладет широкую ладонь на плечо Кленова: - Ну а у тебя что?..

- Генрих ждет вестей.

- Вести разные. - Новодаров берет Кленова под руку. Они медленно идут по переулочку между бараками.

- Опусти руку в мой карман, да смотри, не обожгись,- говорит Новодаров.

Кленов опускает руку в его карман и, дотронувшись до пистолета, удивленно поднимает глаза.

- Пойдем на «проспект», - смеется Новодаров.- Там все-таки меньше подозрений… Удивляешься, откуда эта штука? Н-да… Здесь ее достать можно лишь… - Он медлит, потом спрашивает с усмешкой: - Не понимаешь, в каком случае?

Кленов с недоумением смотрит на Новодарова. Лицо майора становится суровым.

- Я говорю, надо отнять у того, кто имеет!

- А-а! - вскрикивает ошеломленный Кленов.

- Тихо! - Новодаров прикладывает к его губам пальцы. - В двух словах скажу, как было.

Уже совсем стемнело. Над лагерем маячат черные трубы крематория. Они выбрасывают багровые языки огня.

«Проспект» ярко освещен. На сто метров в длину тянется густая проволочная сеть. На проволоке цепочка красных вперемежку с белыми электрических лампочек. Свет от них падает на асфальтированную панель, по которой ходят заключенные. В гладком влажном асфальте шеренга ламп отражается, как в зеркале.

По «проспекту» разгуливают преимущественно аристократы лагеря: капо, блоковые старосты, кухонные работники. У них свои дела: разработка комбинаций по добыванию продуктов и табака. Здесь они мало обращают внимания на рядовых каторжан, редко придираются к ним.

Глядя на мокрый асфальт, Кленов вздыхает:

- Зажмурить бы глаза и вдруг оказаться на Невском… Что можно за это отдать? Все! Кроме жизни… А как хочется жить.

- В моей части служил один ленинградец, твой земляк. Кажется, жил он на бульваре… Профсоюзов.

- Профсоюзов?! - восклицает Кленов и взволнованно продолжает: - Тихий, зеленый бульвар. Там мой дом. - Он останавливается и, закрыв рукой глаза, старается представить себе бульвар, дом, жену и маленькую дочку.,. Вот они идут по бульвару… Июль. Ветерок колышет над головой зеленую листву. «Пап, а ты надолго уезжаешь?» - «Глупышка, наш папа уходит на войну». - «На войну? А это интересно? Как в кино?»