Annotation
Гениальная авантюристка, актриса, танцовщица и куртизанка Лола Монтес была в центре внимания лучших мужчин своей эпохи — в нее были влюблены и Ференц Лист, и Александр Дюма отец. Король Баварии Людвиг I был полностью сражен — без памяти влюбленный, он пожаловал ей графский титул и приличное содержание.
Понятие Лолы о свободе танца было весьма неоднозначным. На сценах крупнейших театров трех континентов она танцевала практически нагой, и пластика ее была далека от классических канонов. Благодаря ей весь мир танцевал зажигательные фанданго, болеро и тарантеллу и был покорен ее экзотической красотой, откровенно эротическими выступлениями и скандальными поступками при монарших дворах.
Марион Орха
ПРЕЛЮДИЯ
МОНОЛОГ
АКТ I
Сцена первая
Глава 1
Глава 2
Глава 3
Глава 4
Сцена вторая
Глава 5
Глава 6
Глава 7
Сцена третья
Глава 8
Глава 9
Глава 10
Глава 11
Глава 12
Глава 13
Сцена четвертая
Глава 14
Глава 15
Глава 16
Сцена пятая
Глава 17
Глава 18
Глава 19
Глава 20
Сцена шестая
Глава 21
Глава 22
Глава 23
Глава 24
Глава 25
Глава 26
Глава 27
Глава 28
Сцена седьмая
Глава 29
Глава 30
Глава 31
ИНТЕРЛЮДИЯ
АКТ II
Сцена восьмая
Глава 32
Глава 33
Глава 34
Глава 35
ИНТЕРЛЮДИЯ
АКТ III
Сцена девятая
Глава 36
Глава 37
Сцена десятая
Глава 38
Глава 39
ЭПИЛОГ
БЛАГОДАРНОСТИ
notes
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
28
29
30
31
32
33
34
35
36
37
38
39
40
41
42
43
44
45
46
47
48
49
50
51
52
53
Марион Орха
Танец страсти
Я посвящаю эту книгу
моему отцу Джону Орхе
и его матери Элизабет О'Брайен.
Оба они отважились броситься в неизвестность в юном возрасте: в пятнадцать лет бабушка уехала в Англию, а отец сбежал из дома и нанялся на корабль.
Но что такое ложь? Простой ответ:
Не более как правда в полумаске.
Дж. Г. Байрон. Дон Жуан
(перев. Т. Гнедин)
ПРЕЛЮДИЯ
Оно явилось по снегу и льду, взъерошив метелки прошлогодней травы на лугах, и пробралось в окоченелые сады. Оно прокралось по притихшим улицам и скользнуло под двери в дома. Оно просочилось сквозь толстые зимние шторы, проникло в тончайшие щелки между плинтусом и стеной. От него погасли свечи и забеспокоились кошки. Чувство тревоги повисло над домами — неясное, смутное, падающее со стылого зимнего неба.
МОНОЛОГ
Лола стояла на сцене — за опущенным еще занавесом, в темноте, где тут и там шевелились черные тени, будто текучая сажа. Уже скоро бордовый бархатный занавес с шелестом разойдется, но не сейчас, еще через минуту-другую. Плюшевые кулисы чуть трепетали, будто поднятая ветерком рябь на воде — или словно нежная кожа от прикосновений возлюбленного. Лола глубоко вздохнула. В зале, отделенном от нее занавесом, раздавались нетерпеливые возгласы. Скрипач тихонько пощипывал струны; кто-то закашлялся. Зазвучали арфа и тимпан[1], занавес дрогнул. Когда ударили цимбалы[2], тяжелый занавес разошелся, словно Красное море — перед Моисеем.
Лола двинулась вперед, на освещенную часть сцены — осторожно, шаг за шагом. Как будто она прежде не умела ходить; или как будто все ее существо было пленено. Два, три, четыре — она поймала ритм арфы, вздохнула вместе с зазвучавшим контрабасом. …Восемь, девять! Она вскинула над головой кастаньеты. Делая круг по сцене, она плела замысловатый танец — движением рук, затем одних кистей. Она была молодой и беспечно влюбленной — а в следующее мгновение преисполнялась надменности. Она стала развязной, разгневанной, снедаемой страстью — словно ряд сменяющих друг друга картинок пронесся по сцене. Когда она отбила бешеную чечетку, зрители были потрясены стремительной дробью ее каблуков. Бесстрашно глядя в зал, она обрушила на зрителей свое искусство, устремилась на них в атаку, словно самая могущественная в мире женщина.
В этот вечер ее выступление пробудило в памяти величайшие минуты ее карьеры. Дрезден, Варшава, Париж — она снова танцевала в этих городах. Она снова была в Берлине, выступая перед королем Пруссии и царем Николаем I, императором всея Руси. Она снова покорила короля Людвига в Мюнхене. Ей опять было двадцать три года и она заново дебютировала на сцене — в Лондонском королевском театре.
Когда завершив выступление, она поклонилась зрителям Театра на Бродвее в Нью-Йорке, они поднялись на ноги. Зал рукоплескал, кричал, топал. Аплодисменты отозвались дрожью во всем теле. У нее болезненно трепетала каждая мышца, ныли кончики пальцев. Лола приглашающе раскинула руки, и на сцену полетели розы. Она послала в зал воздушный поцелуй, затем еще, еще. К ногам упала влажная, словно в каплях утренней росы, роза на длинном стебле. Лола подобрала ее и прижала к щеке. Темно-бордовые, алые, лиловые, почти черные розы усеяли доски сцены. К тому времени, когда занавес закрылся, цветов стало так много, что некуда было ступить. Растоптанные бутоны и смятые лепестки истекали сладким ароматом. У Лолы закружилась голова. Не упасть бы. Доски были влажноватые и скользкие от сока, вытекшего из нежных лепестков.
Лола прошла холодными пыльными коридорами, где стоял тяжелый дух немытых ног и нафталина. В своей уборной она первым делом скинула туфли, облегченно вздохнула. В камине язычки пламени долизывали уголья, над ванной с горячей водой поднимался пар. Комнату заполнили цветы — от нежных бутонов до увядающих букетов. Воздух был насыщен пьянящим ароматом гардении, смешанным с затхлым запашком протухшей воды. Лола расстегнула пояс, сбросила пышные юбки прямо на пол. Усевшись к туалетному столику с зеркалом, она взяла салфетку. Лицо выглядело жалко: грим потрескался, смазался, спекся. В крошечных складках у рта собралась пудра; грим стекал по блестящим потным щекам; черная краска с век расплылась вокруг глаз. Рядом на столике стоял букет тигровых лилий. Яркие лепестки широко раскрылись, бесстыдно обнажив пестик и тычинки, обвисли, готовые опасть.
В коридоре раздались тяжелые мужские шаги. Сорвавшись с места, Лола подскочила к двери, поспешно заперла ее на все три тяжелых медных засова. Не успела она снова сесть к столику, как кто-то попытался ввалиться в уборную. Бросив последний взгляд в зеркало на свое усталое, неопрятное лицо, Лола принялась смывать грим салфеткой, смоченной розовой водой.
Она щедро смазала кремом лицо и шею, и кожа с жадностью его впитала. Один-единственный бешеный танец теперь мог лишить ее последних сил, а ведь когда-то Лола была способна танцевать всю ночь напролет. Сейчас она накладывала на лицо больше краски, чем прежде, и лучше себя чувствовала при искусственном освещении. Каждое утро она выдергивала очередной седой волос из своей темной волнистой шевелюры. Эти ранние седые волоски она складывала в крошечную шкатулку; там же хранились молочный зуб и кольцо с красным камнем, скорее всего, поддельным. Шкатулка стояла возле стопки тетрадок, куда Лола записывала свои сокровенные мысли.
В газетах писали, что Лола прекрасна как никогда, но она знала, что это не так. Истинная красота — своего рода невинность, она источает особенный свет. Люди, которых считают красивыми, сохраняют детские черты лица, не утрачивая детской прозрачности кожи, губ и глаз. А Лола обладала притягательностью, чуть ли не ведьмовскими чарами; это было явное мошенничество, актерская игра, не больше.
