Поначалу Штольман не выглядел опасным. Шустрый сыскарь был игроком и повесой, каких поискать – словно искупал своим гусарством недостойную в глазах общества службу в полиции. Обезвредить его казалось просто. Втянутый в большую игру и повязанный огромным карточным долгом, чиновник для особых поручений больше не должен был представлять проблемы.

Только копать он не перестал. Штольман обладал природным чутьём ищейки и цепкостью бульдога. Отвязаться от него оказалось невозможным. И вот уже два года любая комбинация, предпринимаемая Жаном, включала в себя неизбежные составляющие: задача, ресурсы, исполнители – и Штольман в качестве тормозного механизма. Помеха становилась нестерпимой.

Князь попытался её устранить, вызвав сыщика на дуэль, но извечная русская глупость победила: Нина Аркадьевна выставила ультиматум – Штольман должен жить. Иначе она выходит из игры. Проще было уничтожить обоих, но князь питал к Нежинской некую слабость, какую может испытывать стареющий мужчина к молодой и красивой женщине, которая, к тому же, ему не отказывает. Штольман отделался простреленным плечом и отбыл в провинцию с понижением в чине, чтобы оказаться на пути уже в Затонске – самом эпицентре назревающих событий.

И вся любовно выстроенная партия споткнулась об одну нежелательную пешку. Устранить её с доски – и задача представала разрешимой. Но Нине нужен был Штольман, князю – Анна Миронова. Без которой сам Штольман жить уже не мог. И весь этот идиотский кордебалет топтался на пути у запущенной операции, которую Жан был уже не в силах остановить. Комбинацию надо было упрощать, устраняя лишние фигуры. Каким образом Штольман сделал так, что лишними оказались совсем не те?

***

Лассаль повстречал его в коридоре гостиницы, когда сыщик выходил из седьмого нумера. Жан не ожидал его встретить в этом месте и в это время, когда за ним охотилась вся затонская полиция, пущенная по следу господином Уваковым. Но факт оставался фактом: возле номера Нежинской стоял Штольман, держа в одной руке револьвер, в другой – картуз и плащ.

- Не надо резких движений, господин Лассаль, - предупредил сыщик. – Я не хочу поднимать на ноги всю гостиницу. Но если вы попытаетесь сопротивляться, я вас застрелю.

К счастью для Жана русская глупость существовала и вносила коррективы в любую комбинацию. Барышня Миронова вчера поселилась в этой же гостинице и обитала в четвёртом нумере. Жан улыбнулся и отступил к её двери.

Штольман занервничал и рванулся следом. Мгновенного его замешательства Жану оказалось достаточно. Почти незаметным движением кисти он послал в полёт тяжёлый нож. Сыщик шатнулся назад, но было поздно. Отточенное лезвие вошло чуть ниже и левее, чем Жан рассчитывал, но всё же достигло цели. Штольман посунулся на колени, зажимая ладонью бок с торчащей из него рукояткой. Лассаль мгновенно оказался подле, поднимая револьвер, выпавший из ослабевшей руки. Потом просто оттолкнул помеху с дороги. Им он займётся позже.

Нина Аркадьевна еще не спала. Кажется, потасовка в коридоре была не слишком шумной и не привлекла её внимания, потому что она не задала вопрос, неизбежный при других обстоятельствах. Жан уже мысленно готовился давать уклончивые ответы, но только после того, как спрячет подальше труп.

- Завтра мы никуда не едем, - раздражённо бросила Нежинская. – Папка всё еще у Якоба. Мне нужно время, чтобы его уговорить.

- Вы надеетесь его уговорить? – вкрадчиво спросил Лассаль, снова вынужденно принимая вид слуги.

- Без сомнения! – уверенно произнесла фрейлина, словно желая убедить сама себя. – Он мой и никуда от меня не денется.

В последнем Жан очень сильно сомневался. По её приказу он довольно долго наблюдал за Штольманом. Нина Аркадьевна совершенно напрасно не брала в счёт умалишённую Миронову. Штольман относился к этой девушке более чем серьёзно. Настолько серьёзно, что чары фрейлины, пожалуй, уже не имели над ним власти.

Но сказанное несколько меняло планы самого Жана. Полицейский, истекающий кровью под дверями седьмого нумера, нужен был ему пока ещё живым. Пока местонахождение папки было известно только ему.

Коротко кивнув, выслушал распоряжения Нежинской относительно завтрашнего дня – распоряжения, которые Жан не собирался выполнять. Хватит потакать глупости! Сейчас у него были дела поважнее: допросить Штольмана, пока тот не испустил дух. А сделать это в гостинице не представлялось возможным.

Из номера фрейлины Жан вышел величественным шагом, изо всех сил скрывая свою поспешность.

Сыщик пока ещё не умер. Напротив того, он ухитрился вытащить нож, доползти до двери четвёртого нумера и даже подняться на ноги. Кажется, бросок оказался не таким точным, как рассчитывал Лассаль. К счастью для обоих. Впрочем, счастье Штольмана было вещью исключительно иллюзорной, учитывая, что его ожидало впереди.

- Не двигайтесь, господин полицейский, - предупредил Жан. – Если вы попытаетесь сопротивляться, обещаю вам – прежде чем уйти отсюда, я войду в эту дверь. И вы не в том состоянии, чтобы мне в этом помешать.

Штольман замер, держась рукой за стену.

- Так-то лучше, - заметил Лассаль. – А теперь идите вперёд. Я держу вас на мушке, так что без глупостей!

Пролетка князя стояла за углом. Кучера Жан не захватил и теперь испытывал некоторое затруднение. Он должен был править сам, оставив за спиной раненого, но всё ещё способного двигаться Штольмана. И медлить было нельзя.

Русская глупость оказалась заразной: Жан не связал сыщика, уповая на то, что тот ослабел и не решится на активные действия. Даже проявил некоторое милосердие. Мороз к утру становился всё крепче, и Лассаль бросил пленнику его плащ и картуз. Оставлять всё это в коридоре гостиницы было бы верхом глупости.

Штольман забрался в пролётку и, кажется, потерял сознание. Он не доставлял Жану хлопот до самой реки. Но там, где дорога сворачивала к купеческим лабазам, экипаж вдруг ощутимо тряхнуло. Лассаль не сразу понял, что сыщик просто выпрыгнул на полном ходу. Чертыхнулся, придерживая лошадь, и тут из кустов на него кинулся какой-то человек, хватая Лассаля в медвежьи объятия.

- Бегите, Яков Платоныч! – пропыхтел седой крепыш, один из людей Штольмана, борясь с Жаном на козлах пролётки.

Охотничий нож второй раз за ночь сослужил французу службу. На сей раз вонзил он его обстоятельно, вспарывая филёру живот. Этот господин не был ему нужен совершенно.

Но в этот самый миг что-то тяжёлое ударило Жана по затылку. Мгновенно смерклось, а уже в следующее мгновение он обнаружил себя лежащим на снегу, и уже занимался рассвет. Рядом с ним никого не было, но заметный кровавый след вёл к пустующим лабазам. Жан двинулся по этому следу, чтобы в конце его обнаружить лишь умирающего филёра в одежде Штольмана. Он всё же выгадал своему начальнику время, необходимое для спасения.

Жан сгрёб комок снега и приложил к гудящему затылку. Хорошо, что у Штольмана не хватило сил ударить его посильнее.

Сил, чтобы уйти подальше, у него тоже не хватило.

***

И вот уже неделю Жан сидел, затаившись, и уповал на извечный идиотизм русских. С какого-то момента он стал обнаруживать для него свои приятные стороны.

Когда Нежинская приказала ему убить Миронову, он не сомневался в том, что выполнит приказание. Не было причин, чтобы не делать этого. Даже если забыть, что фрейлина отдала этот приказ не из интересов дела, а по причине банальной женской мести.

Но барышня, замерев у стены с совершенно белым лицом, вдруг спросила низким грудным голосом:

- Яков жив?

И Жан понял, что убивать её преждевременно. Сейчас она ещё не осознала свою потерю, не обессилела, не отчаялась. Нужно было дождаться, когда разлука сломит её волю к сопротивлению – и тогда она сама отдаст ему папку в обмен на возможность получить весть о Штольмане.