Только кто он был тогда, чтобы в это вмешиваться? Посторонний человек, предосудительное знакомство, а с некоторых пор и вовсе – персона нон-грата.

Да, но Александр Францевич для Мироновых посторонним и нежелательным лицом не был. Мог бы и приглядеться, и посоветовать. Если бы сам Штольман вовремя сообразил, что все эти духи всерьёз, а не забавные причуды эксцентричной барышни.

И пребывание на Тибете ситуацию не очень прояснило. Существовали там какие-то практики, но Анна, познакомившись с ними, сама углубляться в них не захотела, а значит – так тому и быть.

И вот теперь проблема встала перед ним во всей своей красе. Духи духами, бог с ними! Теперь речь о другом… Интересно, у Ани хоть одна подружка была, с которой бы они просто болтали о своём, о женском? Кажется, Виктор Иванович вырастил любимую дочь, как мальчишку, о котором явно мечтал: фехтование, книги, приключения, вечная борьба за справедливость. И Марья Тимофеевна к этому ничего добавить не смогла. Результат восхитительный, конечно…

Из всех Аниных подруг за всё время в Затонске он видел только страшненькую убийцу Машу. Да вот Элис ещё: бедная, затравленная, психически нездоровая девочка младше себя самой на много лет. Кажется, это Анино свойство – покровительствовать всем, кто слабее. И в итоге – кто её подружки? Дядюшка Пётр Иванович. Коробейников. И самодовольный, слепой индюк–следователь. Теперь вот ещё и Карим. М-да!

Поговорить с ней? Как об этом говорят-то?

Тётя Липа ему нужна – вот кто! При всей кошмарности этой мысли.

Штольман нервно потёр ноющий затылок.

А, может, он ошибается? Прошло же всё, она сама сказала.

Вообразил себе невесть что, размечтался. Что он вообще знает об этом? Кроме нескольких подробностей, рассказанных когда-то его подружкой. Ей было восемнадцать, она была очаровательна. И он – двадцатидвухлетний романтичный обалдуй, не думавший о последствиях. Потом, правда, сразу свататься пошёл. И вот тогда ему доходчиво объяснили, что ни он сам, ни, тем более, его служба, приличной девушке даром не нужны. Ровно пятнадцать минут после отповеди её маменьки он надеялся, что Машино слово всё изменит. Но она сообщила ему, что уже нашла бабку. И что родители ничего не узнают. Простилась и чмокнула в щёку.

И он стал тем, кем стал. Ни кола, ни двора, ни семьи. “Фараон”, картёжник, дуэлянт – никому не нужен, никому не должен. Так и жил до самого приезда в Затонск, где на него налетела на улице очаровательная «барышня на колёсиках»…

Ушла обиженная…

А он стоит истуканом, облокотившись на стол, предаётся фантазиям и думает, с чего это ему так не по себе. Да потому что башмак этот окаянный давно надо было снять, господин бывший надворный советник! И идти туда, где ждёт лучшая женщина во Вселенной!

Лучшая женщина во Вселенной лежала, отвернувшись от него. Когда он положил руку на хрупкое плечо, сдвигая бретельку лёгкой батистовой рубашки, до него донеслось непререкаемое:

- Господин Штольман, я устала и хочу спать!

Он вздохнул и убрал ладонь.

- Спокойной ночи, Анна Викторовна.

До хруста сжав зубы, сделал над собой усилие и закрыл глаза. Сейчас ему особенно остро хотелось обнять её, прижать к себе, завладеть и не отпускать как можно дольше. Доказать, что она принадлежит ему, что должна его слушаться во всём и всегда!

Яков дышал тяжело, стараясь совладать с собой. Он всю жизнь носил ледяную маску, чтобы прикрыть свой вулканический темперамент. Но были вещи, которые он никогда себе не позволил бы, просто потому, что они внушали ему отвращение. Заявлять сейчас свои права в его представлении граничило с насилием. Он был любим многими женщинами, но ни с одной из них не позволил себе грубости. Даже с Ниной, хотя той нравились жестокие игры. Но он так и не смог предложить ей ничего жёстче равнодушного хладнокровия, хотя она без конца провоцировала его, считая, что когда-то «фараон» не выдержит и покажет себя во всей красе.

Зачем сейчас он вспомнил о Нине? Было и прошло.

Анна, кажется, уснула – дышала глубоко и ровно. Он вновь открыл глаза, убедившись, что справился с собой. Не помешал бы ледяной душ, но ему не хотелось тревожить жену лишними движениями и звуками. К тому же, в этой стране нет ничего ледяного. Кроме вершин Гималаев, а они далеко.

Аня повернулась во сне, и непослушная бретелька всё же сползла с плеча. Каштановые пряди струились по подушке, манили зарыться в тёплый вьющийся шёлк лицом. Он мог смотреть на неё бесконечно. Полтора года только смотрел…

Рассвет добавил красок и деталей. Сквозь москитную сетку на окне просочилась прохладная струя воздуха, задув уже ненужный ночник. Яков осторожно, чтобы не разбудить, приподнял край простыни и набросил на обнажённое плечо жены. Она глубоко вздохнула, не просыпаясь, улыбнулась и пробормотала:

- Яшенька…

А потом потянулась к нему, уткнулась в грудь и задышала уже совсем умиротворённо.

Вот так. Днем он Яков, чаще даже Яков Платоныч. В минуты крайнего раздражения – господин Штольман. И лишь сейчас вдруг, совершенно неожиданно – Яшенька! Ни разу за два года он этого не слышал. А услышал – и сердце зашлось. Привыкнет ли он когда-нибудь, или так и будет замирать от восторга при каждом проблеске нежности, словно так и не поверил до сих пор, что может быть любим и счастлив?

Крепко прижал жену к себе, судорожно выдохнул, пережидая приступ сладкой боли. Анна вздрогнула и открыла глаза, чуть отстраняясь от него.

- Доброе утро, Анна Викторовна!

Она сонно улыбнулась ему, словно и не было никакой вечерней размолвки и этого гневного «господин Штольман».

Что ж, кажется, у него есть шанс просто и доходчиво объяснить ей, как он понимает «всегда вместе». Прежде чем она очертя голову ринется в очередную авантюру.

========== Сати ==========

- Вам плохо, миссис Штольман?

Анна Викторовна вспомнила безжизненное лицо женщины в сверкающем переливами золота красном праздничном сари. Завершение свадьбы, бесконечный круг сансары…

Она сморгнула слёзы и через силу улыбнулась:

- Кажется, я её понимаю…

***

В последнее время она слишком часто саму себя не понимала. Неужели это усталость? Иногда ей казалось, что эта дорога будет длиною в жизнь. И что у неё просто не хватит сил.

Потом Анна спохватывалась. Вполне могло статься так, что она провела бы всю жизнь в Затонске, её сосватали бы за какого-нибудь Сашеньку, Лёнечку, Ванечку из маминой коллекции, где они насчитывались десятками. Никакой дороги, никакой усталости. Никакого счастья.

Никакого Штольмана.

Это было бы ужасно!

Не было причины так раздражаться. И, кстати, Яков Платонович был прав: любоваться глубокой ночью на то, что ей привиделось в доме у губернатора, явно не стоило. И вообще, перенести это рядом с Яковом гораздо легче. Но почему-то ей показалось важнее настоять на своём. И чего она добилась? Он разозлился – и только!

Яков тоже умел обижаться. Приспосабливаться к его резкому, взрывному характеру она начала задолго до того, как стала его женой. Почему же её так понесло по кочкам, что она не смогла вовремя остановиться?

Он холодно пожелал ей спокойной ночи и больше не пытался прикоснуться. Анна вдруг поняла, что больше всего на свете ей хочется, чтобы он обнял её. Но теперь это было невозможно, и она замерла, уткнувшись в подушку, чтобы он не услышал, как она глотает слёзы.

Ну почему всё так?

Совсем под утро, когда стало свежо, заботливая рука осторожно набросила на неё покрывало. Анна поняла, что больше не может сдерживаться, и прижалась к мужу. Он её не оттолкнул. Тогда она сама отстранилась, чтобы заглянуть ему в лицо. Гнева там не было. Облегчённо вздохнув, она снова уткнулась ему в плечо, вдыхая родной запах. Яков осторожно начал ласкать её. Ласки хотелось, страсти – нет. Эта ночь почти без сна её утомила. Поняв это, Яков Платонович просто обнял её, прижав к себе, и она уснула, наконец, спокойным сном без сновидений.