«- Я ничего не стану ему передавать. Это бесполезно. Он сидит пьяный в трактире и размышляет, как свести счёты с жизнью, если вы его не простите».

И тут Миронова содрогнулась. Не от жалости – от отвращения. Преподнеся правду таким образом, Нина безошибочно унизила Штольмана в глазах влюблённой дурочки. Это ничего! Бедному Якобу хуже не станет. Зато эта девица никогда впредь не будет стоять между ними. А Якоб с его безответной любовью станет еще более уязвим.

И тогда он вернётся к ней.

Он не вернулся. Несколько торопливых свиданий не в счёт. Нина Аркадьевна прекрасно понимала, для чего он это делает. Он просто платил таким образом за безопасность своей драгоценной Мироновой. И Нина эту плату молча принимала. Кажется, тогда она начала его потихоньку ненавидеть.

Миронова Штольману так и не простила. Никогда больше она не относилась к нему с таким безмятежным доверием, какое стояло в её глазах, когда Нина увидела её впервые. Любовь Якоба превратилась для него в сплошную муку.

И всё же «Джек выбрал Энни». Почему? Зачем?

Разве не проще было ему с ней – принимающей всё, как есть? Рядом с ней он мог бы не мучиться в поисках ответов, как поступить, чтобы не быть ни в чём виноватым. Нина ничего от него не требовала. Миронова требовала, чтобы он был совершенством. Он – так далёкий от всякого совершенства и такой восхитительным именно этим!

И всё же сегодня он был с Анной. Это с ней он уехал на поиски проклятого рубина в Бхаратпур – бессмысленная затея, ведь рубин был в Калькутте. И Ральф поехал следом за ним. Нина знала, что это означает. Челси, как и прочие, поверил её рассказам о невероятных талантах Штольмана. Он собирался Якоба убить.

И вот теперь она ждала. Ждала, когда откроется дверь, и кто-то войдёт в неё. Кто это будет? Челси? И тогда это будет означать, что её жизнь безвозвратно кончена, что она должна будет погрузиться с головой в немыслимую грязь, из которой не будет спасения.

А ещё это будет означать, что Якоб погиб. Погиб чудовищной смертью, как и все прочие, кого Челси умертвил на пути к сокровищу.

А может быть, дверь откроется – и на пороге возникнет Штольман. Уже знающий всё и обо всём. Даже о том, что два года назад Нежинская приказала убить Миронову. И тогда пощады не будет!

Или он снова пощадит её, и Нина Аркадьевна должна будет опять выбирать и решать, как ей жить дальше? Эта возможность тоже пугала.

Девятая кошачья жизнь подходила к концу. Царапаться больше не было ни сил, ни желания.

*

Канонада под окнами вырвала Нину из оцепенения. Закат окрасил комнату в траурно-лиловые цвета, словно изливавшиеся из пурпурной глубины рубина, лежащего на скатерти. Нина Аркадьевна встала, подняла камень, завернула его в платок и спрятала за корсаж. Что бы ни происходило на улице, это имело отношение к ней и к этому камню. Наступал судный день. Ей оставалось только ждать.

Она подошла к окну, вглядываясь в мимолётные тропические сумерки, но на самом деле ничего не видя. Ей казалось, что она ко всему готова. Но когда позади застучали решительные шаги, её плечи дрогнули. Потом обернулась непринуждённо и грациозно, сохраняя очаровательную улыбку на губах.

В комнату вошёл Штольман. За ним угадывался кто-то ещё, но в полутьме он не был виден отчётливо.

Итак, значит Штольман!

- Здравствуй, Якоб! Рада тебя видеть!

Он ничего не ответил. Грубый фараон не утруждал себя общепринятой вежливостью. Он просто стоял в дверях, дыша тяжело и шумно, словно после быстрого бега. Или просто сдерживал ярость? В сумерках не видно было лица. Нина подошла к столу и неторопливо зажгла свечи.

Потом подняла глаза и посмотрела на него с кокетливой улыбкой. Один бог ведает, чего ей стоила эта улыбка.

Штольман был небрит и страшен. Никогда еще она не видела его таким. Лицо в ссадинах, сюртук испачкан и порван на плече. Прежде Якоб даже в самых немыслимых обстоятельствах всегда выглядел с иголочки.

- Хочешь чаю? Или, может, шампанского – за встречу?

Она должна была бояться. По затянувшемуся молчанию, по тяжёлому дыханию, вздымавшему грудь, она понимала, что к ней явился судья, возможно, даже палач. Но она никогда не боялась Штольмана.

- Нина Аркадьевна, где рубин?

Он почти овладел своим голосом. Вот только голос звучал резко и холодно.

Нина изумлённо покачала головой:

- После двух лет, когда я считала тебя мёртвым, ты пришёл сюда за этим? Тебе нечего больше мне сказать?

Левое веко дрогнуло, но больше ничто в ледяном лице не выдало волнения.

- Отвечайте!

- Почему Я должна это знать? – Нина презрительно скривила губы.

- Потому что ваш любовник сдал вас с потрохами. Вашему мужу. Полковник Робинсон велел передать, что если вы не уберётесь до его возвращения, то вас будут судить. Так где рубин, Нина Аркадьевна?

Нина поняла, что притворяться бесполезно. Что ж, она сама втянула в эту историю лучшего сыщика на свете. Чему теперь удивляться?

Он расценил её молчание по-своему:

- Выбираете, что попросить у камня: скоротечную лихорадку или злокачественную опухоль?

Ни время, ни обстоятельства не могли отнять у него этой невыносимой насмешливости.

Нина презрительно усмехнулась:

- Ты же знаешь, что я не верю!

Знакомая колючая улыбка на мгновение раздвинула губы:

- Я тоже не верю. Итак!

Дальше тянуть было бессмысленно. Нежинская вынула камень из-за корсажа и, развернув платок, положила рубин на стол. Штольман сделал шаг, несколько мгновений вглядывался в пурпурную глубину камня, потом решительно завернул его, пряча в карман.

И в этот миг Нина поймала его руку. Не могла она дать ему уйти, не коснувшись этой руки. Тогда, две недели назад, когда было принято решение о карательной экспедиции, а Челси принёс ей проклятый камень, Нина Аркадьевна перехватила Штольмана на выходе из местного полицейского управления. Единственное, что она успела ему сказать: «Якоб, я прошу тебя, не берись за это дело!» Но коснуться не успела. Кругом были люди.

Сейчас рядом не было никого. Даже если и был, это больше не имело значения. Значение имела только эта теплая рука, которую она сжимала, лишь теперь убедившись окончательно, что он жив.

В полуосознанном порыве она коснулась губами его пальцев. Эта красивая, безупречной формы рука столько раз ласкала её тело. Сейчас костяшки пальцев были опухшими и сбитыми в кровь, словно у какого-нибудь матроса-забулдыги. Но пальцы на мгновение сжали её руку.

Этот мимолётный отклик словно прорвал плотину, и весь страх и отчаянье, которые она так долго копила в себе, вырвались наружу. Нина обхватила руками шею Штольмана и горячо зашептала сквозь слёзы:

- Яков, спаси меня! Умоляю! Ты можешь!

Тёплые руки легли ей на плечи, рождая надежду, что не всё ещё потеряно.

- Давай уедем отсюда! Просто уедем – ты и я. Оставим этот камень, бог с ним!..

Она почувствовала, как под её ладонями его мускулы деревенеют. А потом он отстранился. Лицо было неподвижным, как у статуи. Только веко снова едва заметно дрогнуло.

- Спаси меня!

- Нина Аркадьевна, вам никогда не приходило в голову что-то сделать для спасения самой?

- Когда-то ты обещал мне помощь!

- Ровно то же предлагаю сейчас. Уезжайте!

- И это всё, что ты можешь мне сказать, вернувшись из мёртвых?

Её фраза остановила Штольмана в дверях. Он медленно обернулся, придавив её тяжёлой усмешкой:

- Интересно, сколько было заплачено Лассалю, чтобы я из мёртвых не вернулся?

Нина всплеснула руками:

- Якоб, нет! Я никогда не отдавала ему такого приказа. Я не хотела, чтобы ты умер!

- Нина Аркадьевна, вы когда-нибудь определитесь со своими желаниями?

- Да!

Бровь так знакомо иронически вскинулась в ожидании ответа.

- Я хочу, чтобы ты был со мной!

Штольман устало вздохнул:

- Вы, как всегда, забыли осведомиться о моих желаниях.

- Якоб, я люблю тебя!