Поклонился Лучик Хорсу, пошёл на коня посмотреть. Стоит у поилки солнечный конь. Сам рыжий, грива золотом блещет – аж глазам больно. Попил солнечный конь, глянул на Зорь-зарениц, что его хлебушком в стойло манили, фыркнул, встал на дыбы, заржал, перемахнул через высокие дубовые ворота – только его и видели. Выбежал Лучик за ограду, да где же человеку за конём угнаться, что солнце по небу носит. Далёко где-то мелькнул золотой сполох, да и пропал.

Закручинился Лучик. Сел на завалинку, думу думает. Подходит к нему Перунов пёс и молвит человеческим голосом: «Не угнаться за конём без коня».

Весь день, пока Хорс-солнышко Землю объезжал, Лучик его табуны осматривал – коня выбирал. Понравился ему один жеребец – сильный, да быстрый. Взнуздал его Лучик, привязал у ворот, стал ждать, пока Хорс-солнышко домой воротится. Приехал Хорс, отпустил своего солнечного коня к поилке. Как вчера, испил конь водицы, зыркнул на Зорей, перемахнул через ворота. Лучик только этого и ждал. Вскочил на своего коня, хлестнул его по крутому боку, кинулся в погоню. По полю скакали – не отставали. По горам скакали – не отставали. Через реки скакали – отставать начали. Взобрался Хорсов конь на высокую кручу, прыгнул и поскакал дальше по воздуху. Осадил Лучик своего коня, да обратно поехал.

Весь день думал Лучик, как ему за конём волшебным угнаться. Когда вернулся Хорс-солнышко, затаился он у поилки. Подошёл солнечный конь водицы испить, вскочил Лучик на широкую спину, ухватился за гриву шёлковую, к шее крутой припал, обхватил ногами бока. Заржал солнечный конь, встал на дыбы, взбрыкнул, крутится, пытается сбросить Лучика. Но крепко Лучик ухватился. Побрыкался солнечный конь и помчался прочь от Хорсова двора.

Скачут полями – держится Лучик. Скачут через реки – крепко держится Лучик. Скачут горами – ещё крепче держится Лучик. Взобрался солнечный конь на кручу, прыгнул с нее. Перехватило дыхание у Лучика, замерло сердечко, чуть не упал. Так сильно коленями бока сжал, что заржал конь жалобно. Вдруг слышит Лучик, будто эхо – отзывается кто-то. Проскакал конь по лунной дорожке, остановился у берега реки. Слез Лучик, прислушался. Ржёт солнечный конь – вторит ему кто-то. Пошёл Лучик за конём. Смотрит, лежит под ракитовым кустом кобылица, морду к Хорсову коню тянет.

А рядом с ней жеребёночек малый. Сам, как кобылица, белый, а гривка так золотом и плещется. «Вот куда бегает солнечный конь! К подруге верной, к сынку маленькому!»

Встала кобылица, подошла к солнце-коню, мордой в крутую шею уткнулась, плачет будто, а солнечный конь её успокаивает. Обернулся Лучик к жеребёнку. Тот лежит, молча, да на родителей смотрит. Слабенький совсем, не встаёт.

Понял Лучик, что солнечный конь каждую ночь сам сюда прибегает – не может подругу с сыночком с собой забрать. Взял Лучик жеребёночка на руки. Посмотрел на него Хорсов конь, кивнул головой, пошёл медленно. Долго ли шли, коротко ли – не знал Лучик. Не выходил на небо Хорс-солнышко, потому что конь солнечный с Лучиком и кобылицею шёл – дорогу назад показывал.

Подходят они к Хорсову двору. Разгневанный бог у ворот ходит – высматривает вора-Лучика. Глянул Хорс на добра молодца, на коня своего верного, на кобылицу белую, на жеребёночка, что Лучик на руках принёс. И пропал у Хорса гнев.

Обнял Хорс своего коня, погладил кобылицу, взял у Лучика жеребёночка, кликнул сестёр своих – Зорь-зарениц, поручил им за жеребёнком да за кобылицей присматривать. Оседлал коня – долгонько солнышко уже на небо не всходило. Зори-зареницы накормили Лучика да спать его уложили.

Вернулся вечером Хорс-солнце. Отпустил коня к подруге. Подошёл к Лучику. Благодарит Хорс Лучика и молвит: «Бери себе, Лучик, что пожелаешь! Ничего мне для тебя не жалко!» Подумал добрый молодец – попросить коня, что по воздуху бегать может, любые кручи одолеет и устали не знает. Да передумал. Другое Лучику важнее: «Одного прошу у тебя, Хорс-солнышко. Скажи, где суженая-милая моя? Кто похитил её, где скрывает?»

Нахмурился Хорс-солнце, говорит: «Похитила твою милую сила тёмная. Под землёй, в пещерах смрадных от глаз моих прячется».

Поклонился Лучик Хорсу, пойти уже хотел. Остановил его светлый бог. «Погоди, – говорит, – не хочу я тебя совсем без подарка отпускать. Эй, сёстры мои ясные, Зори-зареницы, ведите Лучику коня быстрого, что по горам-долам без устали скачет, да по небу, как по земле ходит. Глянул Лучик, ведут Зареницы жеребца-красавца. Сам весь белый, а грива золотом льётся. «Не узнаёшь? – Хорс спрашивает. – Это жеребёночек, которого сам ты принёс. Его сёстры мои тридцать три раза в рассветной росе искупали, тридцать три раза вечерним дождём напоили, да ночью вместе с отцом гулять отпустили. А поутру ветер в гриву вплели, бликами солнечными подковали, да по лунной дорожке домой привели. И стал не слабенький жеребёночек, а конь-огонь, в скорости моему солнечному коню соперник! Бери, Лучик, коня – он тебя и в беде не бросит и верным помощником будет. И темной силы, что милую твою похитила, не побоится. Ты его спас – тебе им и владеть!»

Поклонился Лучик Хорсу-солнышку. Подошел к коню, погладил, потрепал шелковую гриву. Конь к Лучику тянется, за рукав теребит – лакомство выпрашивает. Достал Лучик из котомки горбушку, дал другу новому, обхватил шею, запрыгнул на спину без седла. Зачем узду на друга набрасывать? И так чувствует волшебный конь, куда хозяину надобно. Да не уронит он хозяина, хоть браги на пиру перепьет, хоть в сече порублен будет – даже мертвого вывезет.

Хорс в небесах, орёл в облаках, пёс на следу, конь на скаку. Дайте Лучику глаз верный, удар точный, ум быстрый, путь чистый. Слово Жданкино крепко будь: как нитка к веретену, так ты к дому моему!

Визарий

Эрик это диво назвал сложным оборотом – «магический артефакт». Я выпучил на него глаза, он ухмыльнулся и смущённо потёр нос:

- Это значит «что-то кем-то сделанное с магией вперемежку». Так мой шибко умный дружок говорит. А тебе не нравится?

Мне не нравится шибко умная задача, которую ты нам задал. И то, что сам ты эту задачу не упрощаешь.

По части упрощения тут никто не постарался. Аяна нынче ходит странная: тихая, как утро, всё улыбается. Это моя жена, грозная, как легион в строю? Похоже, её болезнь серьёзнее, чем думал, но когда спрашиваю, ответа не даёт. Прежде она никогда не выдавала любви напоказ. Было такое - я даже думал, что нужен ей лишь на время, пока излечится от боли, от страха перед мужчинами. Меня она не боится, вот и доверилась. Нежность принимал за благодарность, и сам благодарил тем же: за то, что не пренебрегла любовью, отогрела. Всё казалось, что придёт час – она вскочит на свою вороную и умчится на волю в ночь, которой сама сродни. Я ждал этого часа со страхом и смирением.

А дождался непонятного. Неистовый степной пожар обернулся мирным очагом, кажется, разожжённым для меня. И в этой её тихой нежности было что-то пугающе беззащитное, так, что сжималось сердце от страха за неё. Тем более что бояться были причины.

Рейн встретил меня одного, когда я шёл из священной рощи. Знаю, что у германцев строго на этот счёт: заходить туда имеют право лишь жрецы, склонив голову, с покорностью, чуть ли не в оковах. Я, понятно, особым пиететом по части германских богов не страдал, а в святилище влез от полной безысходности и отсутствия свидетелей. Мне нужно было посмотреть место, откуда пояс пропал.

Хаген проговорился, что после кражи Тотила почти из дому не выходит. И пытался внушить мне мысль, что коварный слепец стережёт там похищенное. Похищенное у себя самого? Нелогично.

Другим источником сведений был говорливый грек Теокл. У наблюдательного держателя таверны на всё своё мнение, и я склонен к нему прислушаться. Корчмарь удачлив, едва ли он мог бы вести дела, не разбираясь в людях. Его объяснение поведению Тотилы существенно разнилось с Хагеном.

- Слепец стал ходить неуверенно. Прежде, когда пояс был на нём, он разбирал дорогу лучше, теперь тычется, как щенок в мамкину титьку.