- В тех краях кочевали вольные скифы. А Геракл как раз скотину гнал. И какая-то ушлая девица у него стадо увела. Геракл – он кто? Правильно, герой! А скифы все до единого - пастухи. И девки у них, как огонь. В общем, погнался Геракл за коровами, а догнал тёлку. То да сё, повалялись в траве, она ему, значит, и говорит: «А если я от тебя мальца рожу? Дай мне на память чего-нибудь, чтобы сыну показать – от папки, дескать!» А у Геракла в те поры пояс был – большая ценность. Кожаный, с чеканными накладками. Накладок тринадцать штук – по числу самых славных подвигов.

Тут Эрик явно путал.

- Подвигов двенадцать было.

Псевдо-германец качает головой:

- Тринадцать. По дороге в сад Гесперид он ещё одно деяние совершил.

Я не успел спросить, Лугий перебил:

- И что девушка?

- А ничего. Хорошенькая была, говорю же. Уговаривать умела. Геракл и размяк, подарил, стало быть. А девица, как и уговорено, отдала подарок сыну.

Я эту историю у Геродота читал, только по скифской легенде героя звали Таргитай, а младший сын его Колаксай унаследовал плуг, секиру и чашу из чистого золота. А вместе с ними и царство. Но Эрик – откуда он-то знает? Грамотный германец – большая редкость.

- Три дара Колаксая?

- Ну, дар был один. И сын один, вправду, Колаксаем звали. Но дело не в этом. Скифы передавали пояс царям из поколения в поколение, пока их не раздавили пришедшие с востока сарматы. Те унаследовали семьи побеждённых, а с ними сказание и пояс. Потом поясом заинтересовались готы, к которым Геракл тоже забредал и что-то на память оставил. Только готы звали его не Таргитаем, а Донаром. В общем, по прошествии лет пояс оброс диковатой легендой – вроде он делает непобедимым своего обладателя. Нужная вещь по нашим временам, а?

- Так ведь пояс и сам легенда.

- Нет, Визарий, это ты зря! Пояс был. Греческий кузнец делал по имени Деифоб. Того кузнеца Аполлон поцеловал, такие у него вещи чудные получались. А Гераклов пояс он вместе с другим мастером изготовил, великим умельцем по части металла. Накладки из особого сплава - лёгкие, прочные и стойкие, как золото. Совсем не тускнеют. Драгоценная, в общем, вещь – откуда ни посмотри.

Лугий морщится скептически:

- Откуда ты знаешь?

Эрик отвечает серьёзно:

- А видел я его – вот как тебя! У готского вождя, к которому в дружину вступил. Рейн – вождь лихой, - он щёлкнул языком и ухмыльнулся. – Одна незадача! Гераклов пояс, он не каждому впору. А умелец сделал его так, что лишнюю дырку не проколешь. Так его, не представляешь, все последние века вместо знамени носят – видал такое? Нацепят на палки и в бой, чтобы, значит, непобедимость даровал!

Лугий хмыкнул:

- И как, дарует?

Эрик криво усмехнулся:

- А кто бы его знал! Только у Рейна его спёрли пару недель назад. Предполагается, сарматы спёрли. Их гунны давят, жизни не дают. Наши тоже стеной стоят. Чёрненькие как между молотом и наковальней, неужто им пояс Таргитая не пригодится? Вот так наш вожак и рассуждает. Вернее, Рейн рассуждать особо не способен, потому как нечем ему. Думает за него жрец Тотила. Вот и надумал – войной на похитителей идти, чтобы своё исконное отнять. А ты говоришь, герои! Знал бы Геракл, он бы, поди, свои пожитки по свету не раскидывал.

Честно скажу, я просто блаженствовал от его сочной речи. И Геркулес был любимым героем моего детства. А вот Лугий сразу ощутил подвох:

- Хорошо, Эрик, а нам-то ты это зачем рассказал?

Великан усмехнулся совсем трезво:

- Умный ты парень, Лугий – это хорошо! Вы же Мечи Истины, так? С вами – воля Древнего. Вам и наши доверяют, и те, что по ту сторону. Нашли бы цацку, пока кровь не полилась, а?

Я готов был согласиться тут же, но мой друг уже встал, качая головой:

- Извини, приятель, но я на твою байку не клюну, и Длинного не пущу!

- Что так?

- А так. Ты, Эрик, не тот, за кого себя выдаёшь. Таким у меня доверия нет. И к твоей сказке доверия нет. А если дело пахнет кровью, то и Визарию там делать нечего. Ему совсем недавно чуть кишки на клинок не смотали. Бывай, как тебя там… Эрик!

У меня есть странное свойство: я пленяюсь интересными людьми. А Эрик был, без сомнения, интересным. Я видел всё, о чём мой друг сказал, возможно, даже лучше него. По крайней мере, богатую греческую речь вкупе с подробностями, о которых не всякий историк знает, должен был заметить. Но странный варвар меня увлёк, я бы с ним пошёл. Галл разумом трезвее меня. Или выпил меньше в тот день.

А всё же нам не удалось от этой истории увернуться. И вот мы едем цветущей степью прямиком в легенду о поясе Геракла. И Лугий страшно не доволен. Интересно, чем?

Лугий

Тошное это дело – возвращаться по кровавым следам. Длинный этого не понимал, ему сейчас от всего хорошо. Маков нанюхался, едет со счастливой рожей. И думает, что я сержусь на него, что он по зову сарматского вождя за дело взялся. Чувствует себя виноватым, а когда он виноват, то пытается искоса в лицо заглядывать. Забавно так, при его-то росте. Пару дней заглядывал, потом перестал, теперь наслаждается степью. А чего не наслаждаться: лето, сам живой, жена рядом. Мне бы такое счастье – я бы по свету не таскался. И уж всяко сюда бы в последнюю очередь заглянул.

А ведь думал, удалось отвертеться от всей этой истории с дурацким поясом. Визарий навеселе был, спорить не стал, да и тот, который Эрик, не очень настаивал. Но пару дней спустя в нашем доме появился сарматский посыльный с всё той же байкой. Длинный без дела прискучал: по весне ему римский вояка живот вспорол, а всё неймётся. Сармата выслушал со всем вниманием, а потом спрашивает:

- Так, одного не понял. У готов пропало, а какой сарматам интерес?

Посыльный был царского рода, смотрел орлом. Думал вначале не отвечать, потом опамятовался. У Визария, когда он так спрашивает, глаза такие спокойные бывают: то ли улыбнётся сейчас, то ли зарежет - сам ещё не решил. Так уж, будь добр, любопытство его удовлетвори! Царевич сел за стол, прежде-то он всё стоя разговоры вёл, и брыкался, как норовистый конь. Поглядел в голубые глаза напротив, ещё поглядел, а потом начал рассказывать. И нарисовалась страшненькая такая фреска. Сармат, понятно, не всё знал, но я и сам повидал кой-чего, так что сложилось без труда.

Не при нынешних насельниках степи, при их отцах, гуннская орда разрушила государство готов на реке Танаис . Местным от того одна радость – германцы здорово мешали торговле боспорских греков. Потому боспорцы вступили в союз с узкоглазыми и прогнали готов на запад, в границы Империи. Пока за Понтом копили силы для новой большой войны, изгнанники-готы попросили убежища у императора и обещались служить. Гонорий им поверил. И зря. Готский вождь Аларих обманул владыку и нынче хозяйничал в Риме.

Но на Рим отсюда ушли не все. Остальные порскнули в разные стороны, как тараканы из-под сандалии. В том числе и в сарматские степи. Кто сумел, укрепились понадёжнее и замерли в ожидании гуннов, которые продолжали кочевать вдоль Понта. Иные хотели вступить с сарматами в союз, надеясь совместно отразить врага с востока. Те, правда, сами ещё не решили, с кем играть. Гуннам пастбища нужны, но с ними боспорцы в союзе, а с Боспором у сарматов вражды не было. Иные же надеялись вовсе на чудо.

Никто не знает, откуда взялся воевода Рейн, он пришёл года четыре назад. Занял крепость, где прежде стояла удачливая сбродная дружина Эйнгарда. Эта дружина примучила окрестные земледельческие племена, с сарматами не ссорилась, крепость содержала в порядке. Жить бы да радоваться. Эйнгард был из римских дезертиров, в войске навёл дисциплину, учил строю. Коней у сарматов брал, и конников половина из них же. Пехотинцами германцы были и прочие по мелочи. Хороший вождь, в общем. Всё рухнуло в одночасье, когда какой-то дружинник из своих же прирезал Эйнгарда. Говорят, из-за девки.

Вот тогда появился Рейн с готами. И с ними пояс Донара. Сарматы, зная чудесную силу реликвии, в бой вступать не стали, хотя пришельцы вели себя не слишком мирно. Дружину Эйнгарда частью перебили, кто сдался, к себе взяли.