Но не сегодня. Сегодня безотчетное чувство страха и напряженное ожидание опасности растворилось в небытие.

Сквозь полузакрытые веки Гермиона разглядела темно-синий ободок окна, едва различимый во мраке комнаты.

— Спи, — произнес знакомый мужской голос над самым ухом.

Гермиона послушно закрыла глаза, ощущая, как мужчина сильнее прижимает ее к себе. Она лежала к нему спиной, но знала, что это был Грим. Его голос, его крепкие объятия, покой, который она ощущала, лишь находясь рядом с ним.

Он был рядом. Остальное не имело значение.

Хотя нет.

Единственное, что сейчас имело для нее значение — жажда. Она задыхалась от жажды обладать им. Уставший мозг требовал отдыха, но тело желало иного…

Гермиона распахнула глаза. Ее окружала тьма — тяжелая, сладкая, как и бесстыдные желания, разгорающиеся внутри.

«Я ослепла», — эта мысль позабавила ее.

— Я хочу тебя, — поцеловала его куда-то в уголок губ и опустила руку ниже, проверяя его желание.

— Ненасытная, — сказала темнота голосом Грима.

Она и была ненасытной. Ее тело горело. Жажда была дикой, безудержной. Настоящий голод. Если он не утолит ее голод, она умрет.

Он резко вошел в нее. С ее губ сорвался крик. Жажда отступила на миг и накатила снова удушающей волной.

Новый толчок — новая волна удовольствия, смешанная с болью.

Вокруг темнота, но Гермионе и не нужно зрение, главное — ощущать, каждой клеточкой ощущать его внутри себя. Внизу живота разгорался пожар.

— Сильнее, — застонала она.

Она двигала в такт бедрами вмести с ним, но, даже ощущая его внутри себя, продолжала хотеть его. Безумие. Настоящее безумие.

Гермиона кончила, и тут же тяжелая полупрозрачная пелена, сотканная из образов и видений, накрыла ее с головой. Она не видела, не слышала, перестала чувствовать что-либо. Вакуум.

Остались только сны — болезненные видения, в которых выдумка слилась с реальностью в бесконечный гнетущий кошмар. Темные силуэты с горящими огнями вместо лиц, крики диковинных зверей, теплый дождь с приторно-сладким вкусом.

Кап-кап.

Капля капает на губы, язык, попадает в горло.

Боль.

Удушье.

Горло изнутри будто покрылось волдырями. Гермиона закашлялась, на глазах выступили слезы, мир вокруг бешено завращался, врываясь в сознание проблесками неяркого света.

— Одевайтесь скорее, Драко! — произнес Флитвик.

Серебристые обои на стенах, темно-зеленые бархатные шторы, знамя Слизерина рядом с листком расписания седьмого курса. В поле зрения Гермионы Малфой с голым торсом на ходу застегивал брюки. Его спину украшала угольно-черная татуировка, но девушке не удалось ее разглядеть — слизеринец набросил на себя рубашку.

— Что здесь происходит?

— Мисс Грейнджер, вы очнулись! Прекрасно. Вам, кхм, также необходимо одеться.

Гермиона заглянула под одеяло. Ее худшие опасения подтвердились — на ней не было одежды. С губ сорвался нервный смешок.

— По дороге Драко вам все объяснит, по возможности, одевайтесь скорее, — прокричал Флитвик и закрыл за собой дверь.

В комнате повисла тишина. Малфой зашнуровывал ботинки, уделяя исключительно все свое внимание обуви. Наконец, он закончил с одеждой, выпрямился и в упор посмотрел на бледную, испуганную Гермиону, прижимающую к груди одеяло — свою единственную защиту.

— Ты слышала, что сказал Флитвик? Одевайся, — слизеринец наклонился и кинул ей в лицо брюки.

— Почему я голая? Почему я в твоей постели? — чуть не плача, закричала Гермиона.

— А что два человека делают в постели обнаженные? Наверное, играют в шахматы, — голос Малфоя сочился ядом.

— Ты опоил меня, чтобы воспользоваться?

— Если бы я захотел трахнуть грязнокровку, то взял бы ее силой, — Драко швырнул на кровать мантию с гриффиндорской нашивкой, — чтобы эта грязная тварь извивалась подо мной и молила о продолжении. — В лицо Гермионе полетели собственные бюстгальтер и трусы. — Но тебя не пришлось заставлять.

По лицу Гермионы текли слезы. Она чувствовала себя грязной. Она переспала с Малфоем. Пасть ниже невозможно.

— Отвернись, Малфой, — глотая слезы, произнесла она и, заметив на его лице появляющуюся саркастическую улыбку, добавила: — Пожалуйста.

Слизеринец отвернулся.

— Что ты помнишь?

— Я ничего не помню. Мое последнее воспоминание — я захожу в библиотеку.

Гермиона мельком поймала свое отражение в большом зеркале в медной оправе. И замерла в ужасе: обнаженная дева с опухшими губами и с россыпью синяков на шее и груди.

— Ясно.

— Ясно??? Тебе ясно! А мне ни черта не ясно! Объясни мне, в конце концов, что происходит? Почему Флитвик так взволнован? Почему я переспала с тобой?

— И почему я трахнул истеричную грязнокровку, — добавил Малфой. — Флитвик считает, что всему виной Ящик Пандоры.

— Что? Это же древнегреческий миф.

— Это не миф. Ящик Пандоры — поразительный по силе темный артефакт. Последний раз его использовали в начале девятнадцатого века. Тогда же он и исчез, и многие посчитали, что артефакт уничтожен. В Ящике Пандоры заключены семь грехов: гордыня, обжорство, зависть, гнев, уныние, жадность, похоть.

— Похоть, — эхом откликнулась Гермиона.

«Не думай об этом, не думай!» — мысленно приказала себе она, чувствуя, как в душе поднимается волна отвращения к самой себе.

— Да, именно похоть. Нас с тобой поразила похоть, остальных в замке — какие—то другие грехи. Единственный способ привести их в чувство — специальное зелье. Слизнорт сейчас готовит его.

— А на Флитвика артефакт не подействовал?

— В нем течет гоблинская кровь, — ответил Малфой. — Он прибыл в Хогвартс только ночью, увидел, что здесь творится, нашел в запасах нашего декана нужное зелье, напоил им Слизнорта, и теперь наш зельевар варит новую порцию этой обжигающей гадости.

— А нам придется приводить в порядок остальных, — произнесла Гермиона. — Идем.

Малфой повернулся к ней, на его лице мелькнуло и мгновенно исчезло выражение боли. А может, Гермионе показалось. Скорее всего, это было отвращение, то же, что сжигало ее изнутри.

«Я переспала с Малфоем. Я переспала с Малфоем».

Отвращение.

«Но моему телу это понравилось».

Стыд.

Не сказав друг другу больше ни слова, они дошли до комнаты профессора Зельеварения. В центре комнаты стоял котел с булькающим и распространяющим приторно-сладкий аромат зельем. На крошечном участке возле котла стоял Слизнорт, его внимание было сосредоточено на страницах огромной книги, которую он с трудом удерживал в своих пухлых холеных руках.

Остальное пространство комнаты занимали пустые винные бутылки из темного стекла, бочки медовухи с этикеткой в виде трех скрещенных метел, огневиски пятнадцатилетней выдержки в дубовых бочонках с железными обручами, продолговатые бутылки с вермутом, маленькие — с коньяком, разноцветные — с самбукой, джином, водкой или бренди, большие ядовито-зеленые — с абсентом. Бутылки — полные, пустые, недопитые — были везде: на полу, в мягких, обитых синим ситцем, креслах, на скамейках для ног, пуфиках, между книг, в пустых котлах.

— А где профессор Флитвик? — потрясено спросил Малфой.

— Говори тише. Филиус отправился приводить в порядок остальных преподавателей, — произнес Слизнорт, поворачиваясь к старостам. Он был каким-то помятым, будто сдутый воздушный шарик. Затуманенные глаза, хмурое отекшее лицо, выражение бесконечной усталости и ненависти к жизни и, в частности, к громким звукам.

— Профессор, что здесь произошло? — робко произнесла Гермиона, обводя взглядом гору алкогольных напитков.

— Gula. Обжорство, чревоугодие — переводите, как желаете. Слава Мерлину, Филиус успел вовремя.

— Вовремя? Это когда? — поинтересовался Малфой, осматривая гору бутылок.

— До того, как я полностью ослеп. У грехов Пандоры есть неприятное свойство: те, кого они поражают, сначала слепнут, затем начинается агония, а потом они умирают.

От зелья повалил оранжевый дым, и Слизнорт опять повернулся к котлу. Манящими чарами он призвал несколько пустых бутылок, очистил их от остатков алкоголя и наполнил зельем.