— У Анабель была похожая реакция. Я устал постоянно врать о моих отлучках. Она не пожелала оставаться с убийцей. Я не виню ее.

С убийцей… Грим — убийца. Не правда.

Правда оказалась хуже досужих предположений. Оглушенная рассказом, она не желала верить, отчаянно цепляясь за любые неточности.

— Если ваша миссия состоит в уничтожении зла, то почему в мире столько войн, убийств, Гриндевальда, Пожирателей смерти, разных ублюдков?

— У меня был период, когда я возомнил себя вселенским палачом и решил навсегда искоренить зло, обезглавив его. Но мне быстро объяснили, что я не прав.

— Кто объяснил?

— Об этом я не буду говорить, — по его тону Гермиона поняла, что расспрашивать бесполезно. — Назначение Грима было изначально придумано для отдельных личностей, а не для всего человечества. Мы не убиваем каждый день и специально не ищем жертв. Каждая встреча случайна: в кафе, театре, на квиддичном матче.

Я не настолько черств и бездушен, чтобы убивать и ничего не чувствовать после. Это тяжело. Каждый раз пересекать собственную природу и раскалывать душу. Я могу заливаться алкоголем, прятаться на безлюдном острове, но зло находит меня даже на дне бутылки.

Мы не можем идти против заведенного порядка и не должны светиться. Я думаю, прежний Грим не был равнодушен, когда разразилась Вторая Мировая война, к власти пришел Гриндевальд и были убиты миллионы человек. Но мы не можем вмешиваться в ход истории.

Грим — теневой игрок. Он уничтожает мелкий сор, но в основы мироздания ему нет дороги. Это наше наказание, а не попытка изменить мир.

— Наказание?

— За безразличие, за серость. Я рассказал вам достаточно. Теперь пришло время проверить ваш рассказ.

Хлопок — и Филипп растворился в воздухе.

*

Восемь дней, пятнадцать часов и сорок четыре минуты, как Гермиона жила в тысяча девятьсот пятьдесят девятом году.

«Не жила, а существовала», — поправила бы она вас.

Жизнью последние два дня было назвать сложно. Однообразное существование, сводящееся к пробуждению по утрам, бесцельному хождению по номеру без возможности выйти на улицу и долгим попыткам уснуть под тихие всхлипы соседки по комнате.

Анабель — в пучине собственного молчаливого отчаяния и апатии, Филипп — в поисках неуловимых врагов. А Гермиона — в одиночестве. Взаперти, наедине с собственными мыслями. С криком внутреннего голоса в голове.

Она не сходила с ума, не боялась, не страдала.

Правда оглушила ее, обнажила страхи и подозрения. И сделал призраки реальными.

— Ты не боишься? — спросил он.

— Он был чудовищем. Наверное, если бы единственным выходом было убить Фенрира — я бы убила.

Гермиона знала, что оборотень пал от рук Грима. Не боялась и не осуждала.

Мантия Грима, его руки, даже та часть лица, не скрытая капюшоном, были в крови.

— Мерлин, — потрясенно произнесла Гермиона, по ее телу пробежали мурашки. — Это твоя кровь?

— Нет, — произнес Грим и исчез.

Слишком много крови. Чудовищные убийства в Министерстве. «Дело рук зверя» — гласили заголовки газет.

Она не спросила, смолчала, похоронила в памяти.

Чем же ситуация отличается сегодня?

Правда озвучена. Слова произнесены, и забыть их не удастся.

Она влюбилась в тень, затем оказалось — в преступника, а позже выяснилось, что и в убийцу. У судьбы не плохое чувство юмора, а патологическая ненависть к Гермионе Грейнджер.

Как же жить после всего этого? Как примириться со своей любовью? Как заставить себя не любить, не ждать, не надеяться?

Как объяснить глупому сердцу, что любить убийцу страшно? Страшно не за свою жизнь, за свой свет в собственной душе, данный при рождении, который так легко погасить, но зажечь снова почти невозможно.

Хлопок трансгрессии вывел ее из задумчивости.

— Я нашел. Он в тюрьме, — Филипп бросил газету. — На четвертой странице.

Краткая газетная заметка рассказывала о двойном убийстве известного ученого, министра здравоохранения Мексики, и его помощника. Убийцей был гражданин США — Аарон Фишер.

— Аарон Фишер? Так зовут друга Анабель.

— Который на мальчишнике потерял права, — уточнил Филипп. — Согласно воспоминаниям одного из присутствующих гостей, их взял твой Малфой. Не понимаю, почему, но он в магловской тюрьме около пяти дней, и, зная их законы, его скоро начнут убивать.

Я попробую вызволить его без шума. Ты пойдешь со мной, иначе он мне не доверится. Идем.

Не тратя время на разговоры, Гермиона взялась за протянутую руку.

Вопли заключенных, выстрелы, крики. Лужи крови и мертвые тела на полу. Реальность, в которой жил Грим, реальность, в которой из-за него жила Гермиона.

Филипп зарычал и мановением руки вызвал посреди площадки смерч, закрывший волшебников от чужих глаз. Гермиона бросилась к Малфою, судорожно сжимающего отвратительную рану на животе. Драко невидяще взглянул на Гермиону, и его глаза закатились. Филипп легко, словно куклу, взвалил Драко на плечи. Гермиона схватилась за его плечо, и они трансгрессировали.

Со всех сторон к ним бросились целители в зеленых халатах и подхватили умирающего Малфоя. Филипп объяснял им что-то, размахивал руками. Затем он подошел к Гермионе, сказал что-то о заключенных и воспоминаниях и растворился в воздухе. Она устало кивнула, не в силах оторвать взгляда от капель крови на светло-голубых плитах, выстилающих коридор лечебницы.

По ее щекам заструились слезы, сдерживаемые последние несколько дней. Милая старушка-сиделка с сочувствующей улыбкой отвела ее в зал ожидания и протянула успокаивающее зелье, прибавив напоследок, что в их больнице самые лучшие целители во всей Америке.

Но Гермиона и без ее слов знала, что Драко спасут. Если он с такой раной уложил стольких охранников, то выжить для него не составит трудностей.

Столько трупов, столько крови.

Чудовище. Он — чудовище.

*

Девять дней два часа и семь минут.

Целитель зовет навестить пациента, Филипп подает руку и молча следует за ней.

Ни скрыться, ни исчезнуть, а так хочется развернуться и убежать.

Драко лежал на больничной койке, руки, лежащие поверх белоснежного одеяла, почти сливались с тканью. Под его глазами залегли глубокие синяки, а челюсть была неестественно раздута.

— Драко, слышишь меня? — собственный голос показался Гермионе деревянным. —Мы тебя вытащили! Ты в безопасности.

— Кто такой Драко?

Темные глаза Малфоя смотрели настороженно и чуточку равнодушно. Гермиона растерянно оглянулась на целителя.

— Драко, — мягко произнес целитель. — Что из вашей жизни вы помните?

— Последние пять дней, — буркнул Малфой в ответ.

— Вы помните, кто вы?

— Что за глупый вопрос? — Драко устало прикрыл глаза. — Я человек.

— И все? — уточнил целитель.

— А что вы хотите от меня услышать? Что я гребаный клоун? — с тихой злостью поинтересовался больной. — А тебя я видел в воспоминаниях. Мы ссорились.

Гермиона, застигнутая врасплох, смогла лишь выдавить:

— Мы часто ссоримся.

— Я попрошу вас оставить меня наедине с пациентом, — попросил целитель. — Необходимо диагностировать степень амнезии и постараться ликвидировать заклятие забвения, не повредив основы его личности.

— Сколько времени займет лечение? — спросил Филипп.

— В зависимости от степени амнезии. Идите домой, а утром возвращайтесь в больницу, — посоветовал целитель и захлопнул за ними дверь палаты.

Секунды складывались в минуты, минуты — в тягостные часы ожидания.

Девять дней три часа и семь минут.

Взгляд на часы на прикроватном столике.

Девять дней семь часов и двадцать девять минут.

И никакой возможности уснуть.

Оставив Анабель под защитой десятков охранных заклинаний, Филипп и Гермиона вернулись в больницу. Дежуривший ночью целитель ушел домой, а заступивший на пост поведал им радостные новости: пациенту частично восстановили память.