Убеждается, что есть такой поэт — М. Талов. Тогда комиссар решил получить
от меня кое-какие сведения, попросил рассказать ему об экономическом
положении России. На это я дерзко предлагаю ему описать мне сначала
экономические положения Австро-Венгрии. Тут комиссар рассмеялся, поставил
печать мне в паспорт и разрешил следовать дальше.
Приехав в Париж, я сразу же отправил Корсунскому его паспорт. Потом я
понял, что это было ошибкой — я остался без всяких документов. Корсунский
же говорил мне со смехом, когда через много лет мы вновь встретились в
России: «Для чего мне был документ с печатью Австро-Венгерской
жандармерии?! Я заявил в полицию, что потерял паспорт, и через 10 дней
получил новый».
Тот же агент, что привел меня в полицию, взял у меня деньги, купил билет в
Вену и проводил до поезда. В Вене я провел два дня. Наконец денег осталось
только на билет до Парижа.
Приезд в Париж. Неожиданная встреча.
«Теофраст Ренодо». У Оскара Лещинского.
Литературно-художественный кружок
В парижский поезд я сел без копейки денег, голодный, грязный, не зная ни
слова по-французски. Твердой цели у меня не было, никаких планов на
будущее не строил, чувствовал себя перышком, унесенным ветром неизвестно
куда и зачем. Все надежды я возлагал на рекомендательное письмо редактора
«Одесских новостей» к парижскому корреспонденту этой газеты Теофрасту
Ренодо (Дмитриеву), тому самому, который в 1932 году покончил с собой, так
как счел позором, что русский эмигрант Горгулов убил президента
Французской республики Поля Думера.
18
В столицу Франции я прибыл холодным вечером 24 ноября (7 декабря) 1913
года. Очутившись один на огромном, шумном, залитом огнями Восточном
вокзале Парижа, я растерялся, сжался в комок. Куда пойти? Где хотя бы
переночевать? Если бы даже и нашелся сердобольный человек, готовый
помочь, я не сумел бы ничего ему объяснить...
Удрученный этими мыслями, я не сразу заметил, что мне усиленно машет
платочком белокурая девушка. Рядом с ней — высокий мужчина. Неуверенно
подошел, терять все равно нечего. И вдруг она обратилась ко мне по-русски,
удивилась, что я ее не узнал. Девушка напомнила мне, что лет восемь назад она,
моя дальняя родственница, целое лето жила у нас в Одессе, приезжала лечиться
на лиманах. Летом родительский дом никогда не пустовал: семья славилась
гостеприимством, останавливались родственники и знакомые, денег с них мои
родители никогда не брали. По молодости я ее, конечно, не запомнил, но сейчас
сделал вид, что все вспоминаю. Оказалось, что она вместе с кузеном встречает
брата, который должен был приехать этим поездом из России. Брат не приехал,
вместо него прибыл я. На вопрос Нади (так звали девушку), где я собираюсь
остановиться, я ответил, что нахожусь в том же положении, в каком была она,
приехав в Одессу. «Тогда вы остановитесь у нас», — пригласила меня Надя. Я
не мог мечтать ни о чем лучшем!
Представьте себе наивного юношу из провинциального города царской
России, внезапно попавшего в огромную блистательную столицу мира, в город-
спрут Париж. Все время своей поездки я мечтал, что как только приеду в
Париж, сразу пойду в Лувр. Но было уже 10 часов вечера, музей, конечно, был
закрыт: «Лувр вам еще надоест, — смеялась Надя, — лучше я провожу вас
завтра по тому адресу, куда у вас есть письмо». И мы спустились на станцию
метро «Восточный вокзал». Я был изумлен, мне казалось, что я попал в
фантастическую сказку из «Тысячи и одной ночи». Ведь в 1913 году не только
провинциал, но и житель Санкт-Петербурга или Москвы не мог себе
представить, что в подземелье вместо кромешной тьмы тебя окружают
сияющие огнями залы, что под землей кипит жизнь, движутся лестницы!
Мы вышли из метро где-то на окраине Парижа, название улицы я не
разобрал из-за темноты да и незнания языка. Меня
19
накормили, дали постель. Утром после завтрака, получив на расходы 50
сантимов, я вместе с Надей отправился на другой конец города к Дмитриеву.
Найдя нужный дом и квартиру, Надя позвонила в дверь и спустилась вниз,
чтобы там подождать меня.
Дмитриев появился где-то через час. Прочитав письмо, он воскликнул:
«Почему они считают возможным направлять именно ко мне всех
приезжающих из Одессы?» Я было собрался уйти, ведь у меня уже было
пристанище. От двадцати франков, предложенных мне на первое время, я тоже
отказался. «Мне нужна работа», — твердил я. Наконец, Дмитриев предложил
мне место ревизионного корректора в своей еженедельной газете «Парижский
вестник». Конечно, я согласился, и уже как коллега был приглашен к обеду. Тут
я сказал, что меня ждут внизу. «Неужели вы думаете, что парижанка будет вас
столько времени ждать на улице?» — изумился Дмитриев. Действительно,
Нади внизу не оказалось. За 10 лет моего пребывания в Париже, я так и не
видел больше этой девушки, ведь ее адреса я не знал. На вешалке в ее доме
осталось мое замызганное грязью пальто.
Дмитриев помог мне снять номер в дешевом рабочем отеле, однако
положенного жалованья мне на жизнь явно не хватало, и я решил разыскать
студента Бориса Горбачева, адрес которого дал мне в Одессе композитор
Мельмейстер. В тот же вечер, а было это на третий день по приезде в Париж, я
познакомился у Горбачева с поэтом и художником Оскаром Лещинским. У
Горбачева собралась компания русских студентов Сорбонны. По их просьбе я
прочел свои стихи. Оскар не только вызвался рекомендовать меня в члены
парижского Литературно-художественного кружка, но и предложил поселиться
в своем ателье. Я тут же перебрался к нему. Встретила меня его жена,
художница Лидия Николаевна Мамлина1. Здесь я наконец скинул с себя
сорочку, кишащую вшами. Оскар дал мне свою чистую. Со времени отъезда из
России я ни разу не сменил белья. У меня ведь ничего с собою не было, ехал я,
не имея даже узелка или чемодана.
Прожил я у Оскара недолго. Приближался конец декабря — последний срок
оплаты квартиры, в которой Оскар жил с женой и маленьким сыном,
зарабатывая на жизнь семьи вышиванием подушек. В те времена
домовладельцы в Париже взимали со съем-
20
щиков плату за жилье сразу за три месяца, причем платить можно было не
вперед, а в конце срока. Как и многие эмигранты, Лещинский этим пользовался
и удирал, не дожидаясь конца триместра. Я помогал Оскару по ночам тайком
переносить вещи в другую квартиру. Новое жилье Лещинских было совсем
маленьким, и скоро я остался без пристанища.
Но пока я жил у Оскара. Стол его был завален гранками книги его стихов
«Серебряный пепел», второго номера журнала «Гелиос». Кроме того,
готовились к печати книги П. Чичканова «О творчестве Ходлера» и Эренбурга
«Поэты Франции», книга стихов В. Немирова «Вечерний сад», дебют Веры
Инбер — книга «Печальное вино». Все эти издания финансировал Валентин
Немиров, прожигавший одно за другим «наследство всех своих родных». Здесь
я впервые услышал имя Ильи Эренбурга, склонявшееся у Лещинских во всех
падежах.
Литературно-художественный кружок, куда меня в ближайшую субботу
привел Лещинский, собирался раз в неделю в кафе на авеню d’Orleans, 2. В том
же кафе по другим дням встречались русские политэмигранты. Часто бывал там
Ленин, когда жил в Париже. Его я не видел, это было до моего приезда, знаю об
