А. Гингер, Г. Евангулов, В. Парнах (председатель) С. Шаршун, М. Талов,

придумавший само название (хотя, если верить Кнуту, это имя группе дал

Евангулов). В устройстве вечера принимали также участие Л. Гудиашвили,

С. Судейкин, А. Вермель, А. Левинсон, Е. Зноско-Боровский. Собрания эти

проходили сначала по воскресеньям, а впоследствии по четвергам.

Успех «Гатарапака» и его преемника — «Палаты поэтов» был огромным. 15

марта 1922 года был объявлен очередной вечер «Гатарапака», уже 35-й по

счету. Собрания этих объединений служили центром притяжения для

творческой русской молодежи, на которую начала обращать внимание

тогдашняя критика. По мысли собравшихся в дешевых ночных кафе

эмигрантских литераторов, «русский Монпарнас» с его ночными бдениями

продолжал традиции прерванных революцией вечеров в знаменитых

петербургских артистических подвалах — таких, как «Бродячая собака» или

«Привал комедиантов». Как вспоминает Довид Кнут, «одной из колоритнейших

фигур русского Монпарнаса был в те времена поэт Талов». И действительно,

Талов — человек эрудированный и поэтически одаренный, начинал с блеском

свою парижскую поэтическую карьеру. В 1919 году он начал переводить стихи

Стефана Малларме, увлекался переводом старофранцузских поэтов; его стихи

печатались в элитарных французских журналах. Его книгу стихов «Любовь и

голод», изданную в Париже в 1920 году, французский поэт и критик Ж.

Шюзвиль назвал «пронзительным сборником». Его вторая книга лирики

«Двойное бытие» выходит в 1922 году. Обе книги были отмечены критикой, в

том числе и требовательным Марком Слонимом. Собратья по перу стали

относиться к М. Талову как к мэтру, «властителю дум».

Но весной 1922 года Талов, величавший себя «Менестрелем России», с

самого начала испытавший на чужбине невыносимую тоску по родине,

одновременно с Валентином Парнахом решил вернуться в Россию. Он

возвращался через Берлин, где познакомился с Ремизовым, Белым, Соколовым-

Микитовым. В то же время Евангулов и Шаршун, как и он, собравшиеся на

родину, застряли на 14 месяцев в Берлине — и как впоследствии признавался

Шаршун, «к счастью». «Повинуясь инстинкту», он вернулся в Париж, где уже

на закате дней стал знаменитым художником.

8

7 августа 1922 года Талов прибыл в Москву. Начался советский период его

жизни. Во Франции Талов прожил почти десять лет, насыщенных

«электричеством», выступлениями, встречами, общением с интереснейшими

творческими личностями. Словом, то были самые яркие годы в его жизни.

Можно только себе представить, как часто он вспоминал Францию, Париж,

ночной Монпарнас на протяжении своей дальнейшей жизни в Советском

Союзе, где он был просто переводчиком. За все эти годы только

одноединственное стихотворение вышло в сборнике «День поэзии» 1964 года.

Зато в антологиях и хрестоматиях были опубликованы больше 170 его

переводов французских, итальянских, испанских, португальских и английских

поэтов. Но делом всей своей жизни он считал труд воссоздания Малларме на

русском языке. Благодаря стараниям его вдовы Мери Александровны и дочери

Татьяны, в 1990 году было издано собрание стихотворений Стефана Малларме

в переложении Марка Талова, а в1995 году в издательстве «МИК» сборник

избранных стихов поэта.

Останься Талов в Париже, он безусловно стал бы видной поэтической

фигурой русского Зарубежья и «Парижской ноты», печатался бы в «Числах»,

ходил бы на «воскресенья» к Мережковским, посещал бы собрания «Зеленой

лампы». Благодаря своему отличному знанию французского языка он мог бы

играть значительную роль в попытке сближения русских писателей и

философов с французскими в конце 20-х годов, когда начались «Франко-

русские встречи» при участии Н. Бердяева, Б. Вышеславцева, Г. Федотова, Б.

Зайцева, Н. Тэффи, М. Цветаевой, Г. Газданова, Н. Берберовой, Г. Адамовича,

В. Вейдле, Б. Поплавского... а со стороны французов П. Валери, А. Мальро, Ж.

Бернаноса, Г. Марселя, С. Фюме, Р. Лалу... Увы! Этого не случилось. Критик и

поэт Юрий Иваск в предисловии к уже упомянутой книге воспоминаний А.

Бахраха пишет: «Бахрах вспоминает незаслуженно забытых «чудаков» —

Талова, Божнева, Зданевича, («Ильязда»)...».

К сожалению, как ни парадоксально это звучит, не суждено было Талову

стать поэтом знаменитого «незамеченного поколения» (по меткому выражению

В. Варшавского), но он не стал и советским поэтом, а лишь представителем

«погубленного» поколения советских интеллигентов. Ведь между поэтами

Диаспоры и советскими авторами лежало и лежит фундаментальное разли-

9

чие в понимании сути подлинной поэзии. Для поэтов-эмигрантов творчество

было «единственным священным делом на земле», духовной исповедью,

страстным стремлением к «победе над материей», к «высвобождению» из

удушающего плена повседневности; тогда как в советской литературе

возобладал, по мнению критика-эмигранта Г. Адамовича, «технологический»,

«производственный» подход к поэзии, доминирующими стали реалистичное и

рационалистичное

отображение

социалистической

действительности.

Непримиримо разошлась поэзия русского зарубежья с советской поэзией тех

лет. Этим и объясняется творческое одиночество Талова, оказавшегося

«несозвучным» и даже чуждым новым порядкам, требованиям и карьерным

устремлениям.

Уехав из Парижа в 1922 году признанным русским и французским поэтом, в

Москве Талов был вынужден кормиться переводами. Но он всегда поступал

согласно своим внутренним убеждениям и как поэт никому никогда не

продавался, не писал верноподданнических стихов. Даже воспоминаний по-

настоящему, к сожалению, он так и не смог написать в вакууме «застойных»

лет: зачем? для кого? кто и когда их напечатает? Поэтому его воспоминания,

собранные наконец-то в книгу, представляют собой, увы, только разрозненные

фрагменты. Тем не менее их прочтут с увлечением не только специалисты и

литературоведы, но все, кому интересно заглянуть в затерянный, безвозвратно

ушедший мир. Благодаря редчайшим документам эпохи, чудом сохранившимся

до наших дней, среди которых фотографии, инскрипты, письма,

пригласительные билеты на вечера поэзии и выставки, этот волшебный мир

вновь оживает перед нашим внутренним взором.

Вот почему сейчас самое время извлечь из небытия незаслуженно забытую

жизненную эпопею этого странствующего рыцаря поэзии, показать его жизнь в

обрамлении и контексте нашей с вами эпохи.

Ренэ Герра,

Париж, декабрь 2004 г.

10

ВОСПОМИНАНИЯ

Юность на окраине Одессы. Первая книга.

Встреча с Федором Сологубом. Переход границы

Я родился в Одессе 1 (13) марта 1892 года в семье столяра. Всего в семье

было семеро детей. Мы жили на Молдаванке в доме Базили, занимавшем целый

квартал. Наша квартира находилась прямо над пороховым складом в том крыле

дома, где жила преимущественно беднота, сезонники и артельщики,

приезжавшие на заработки из калужских деревень. В каждую квартиру

набивалось до тридцати-сорока человек, располагавшихся на нарах. Я заходил к

ним. Воздух густой, хоть топор вешай. «А ну, почитай нам чего, Марко», —

просили они. Я читал им Некрасова «Кому на Руси жить хорошо». Рабочим

нравилось: «Эта книжка про нас писана...».

Воспоминания 1905 года: казаки проносятся мимо дома и стреляют в наши