– Эй, Нечаев, не пори горячки! – одернул товарища Воротынский. – С ним селиться не след, живо тебя втравит в новую пакость. Или ты не знаешь, кто он таков?

– Знаю. Игрок первостатейный. Ты заметил – он уж не в мундире, а в кафтане?

– Как не заметить! Долгонько его преображенцы терпели. Должно быть, последнюю совесть потерял. А что тебе сказал?

– Что по болезни подал в отставку.

– Да на нем пахать можно.

– На воды в Спа собирается…

– Врет.

– Однако куда-то ж надо деваться?

– В трактир, куда ж еще…

– В Московском предместье поселимся, – решил Михаэль-Мишка. – Помнишь, купец сказывал – там-де русские трактиры, немецкого слова не услышишь? Вот туда нам. А я каждый день буду приезжать на почтамт – должно же быть письмо!

– Там нас, пожалуй, искать не станут, – согласился Воротынский. – Но ежели Бергман сообразит, кто вмешался в игру…

– Как ему сообразить? Ему для того надобно вернуться в столицу и расспросить всех, кто имел к этому делу отношение, хоть и малейшее. Нет, в Московском предместье мы будем безопасны. Фрау Герте все равно, где жить и ходить за девкой. А девке – там тем паче все равно! Будем ее кормить пряниками, куклу ей купим, лошадку деревянную, лент всяких – и будет сидеть тихо.

Они сели на притомившихся коней, объяснили кучеру, что должен следовать за ними, и покинули крепость через Карловские ворота.

И через четверть часа оказалось, что оба были правы, и Михаэль-Мишка, и Воротынский. Первый – утверждая, что сам Господь им помогает, а второй – беспокоясь, что Бергман, кинувшись в погоню, первым делом станет искать похитителей в Московском предместье.

Здраво рассудив, что огромный дормез незачем таскать за собой по всему предместью, они оставили его на берегу, меж двумя недавно выстроенными амбарами, и поехали искать себе пристанища. В первом же трактире они и услышали от бабенки с метлой, наводившей порядок у крыльца:

– Ой, а не вас ли, господа хорошие, тот немец домогался? Скачите по Московской, догоняйте своего приятеля!

– С чего ты взяла? – спросил Воротынский.

– А он говорил – двое, один молоденький, беловолосый, другому лет под пятьдесят, и по роже видать, что выпить не дурак! И оба – конные!

– Взял след… – прошептал Михаэль-Мишка. – Надо было поскорее из Митавы убираться, подхватить там нашу фрау – и в Ригу, а не устраивать целую дневку!

– Спасибо тебе, голубушка, – сказал бабенке Воротынский. – Коли вернется – передай ему, что мы будем искать себе приюта у Благовещенского храма.

И, развернув коня, послал его вперед крупной рысью.

– А что, тут есть Благовещенский храм? – спросил, догнав товарища, Михаэль-Мишка.

– Должен быть. Или тут не русские живут?

– Куда ж нам податься?

– Одну ночь можно и в гостях у Пушкина провести, – решил Воротынский. – А завтра – будет день, будет и пища. Найдем убежище! Бергман ведь не знает, что нам тут ждать письма. Помечется, помечется – и поскачет в столицу с донесением.

– Не только ждать, но и самим отправить… – начал было Михаэль-Мишка.

– Нет. Мы и на почтамт будем кого-нибудь подсылать. Там не ангелы трудятся – за пятак твое письмо Бергману отдадут с превеликой радостью.

– И то верно…

Эрика порядком заскучала в дормезе. Развлекла ее уловка фрау Герты – добрая женщина изготовила из ленты петлю и надела на Эрикину руку, а конец привязала к своей руке, чтобы мирно подремать.

В окошко видна была амбарная стена – и ничего более. Оставалось только придумывать наряд для будущей свадьбы. А это очень увлекательное занятие. Жаль, что драгоценности остались дома, к рыжеватым волосам очень идут старинные изумрудные серьги, подарок бабушки фон Гаккельн, а бабушка их унаследовала от «того самого» фон Гаккельна, который вряд ли купил их за деньги…

Забавно иметь в роду настоящего корсара, подумала Эрика, или флибустьера, или как эти господа называются. На уроках географии, которые давала ей домашняя учительница, образцовая старая дева, таких слов не произносили. Но Эрика отлично знала, что на портретах прадеда – три абордажные сабли. Это не было его официальным гербом, скорее знаком, принятым среди своих. Была история рода, которая предназначалась для всего окружающего мира, и была своя история – в ней водились даже чернокнижники, искатели кладов, изобретатели философского камня. Мистика в Курляндии всегда была в большой моде – вот и в роду Медемов, из которого нынешняя герцогиня, она в большом почете…

Пожалуй, прадед бы одобрил этот побег. Прадед, на портрете – молодой и красивый, причем красоте даже не повредила неопытная кисть бродячего мазилы, и он сам, говорят, по амурной части был не промах. И он бы не пожелал иметь в родне барона фон Оппермана. А Валентин бы ему понравился – Валентин пылок и отважен, чуть что – хватается за шпагу…

Дверца дормеза отворилась, связка маковых баранок влетела и шлепнулась прямо на колени Эрике. Михаэль-Мишка улыбнулся во всю ширину своего лягушачьего рта. Вот уж редкий случай – лицо, которому не идет улыбка. Когда этот человек пребывает в задумчивости – черты просто мраморные, точеные, хотя нос тонковат и длинноват. Что-то в этом носу кроется античное, эллинское – историю Древней Греции и Рима Эрика тоже читала и смотрела картинки, срисованные со старинных ваз. Белобрысый эллин… хотя ведь греки, девять лет осаждавшие Трою, кажется, как раз были блондины, если верить Гомеру…

Дормез колыхнулся и повез Эрику, вспоминающую Гомера, и спящую фрау Герту из Московского форштадта в Петербургский. Она поглядывала в окошко, видела деревянные дома, видела скромно одетых людей и недоумевала: это тоже Рига? Раньше она гостила в крепости, бывала на великолепных концертах в Доме Черноголовых, куда сходилась вся рижская знать, весь магистрат. О том, что к востоку и к северу от крепости тоже кто-то живет, она знала – но знала так же, как про африканских пигмеев: бегают по непроходимым лесам маленькие человечки, которые завелись там лишь затем, чтобы учительнице было о чем спрашивать.

Можно было запросто добраться до Большой Песочной, едучи краем эспланады – немалого пространства между городским рвом и первыми домами предместий. Но Михаэль-Мишка с его молчаливым товарищем предпочли протащить дормез по узким и ухабистым улицам, по всем лужам от недавнего дождя.

Потом экипаж несколько времени простоял в шумном месте – там у больших поилок собирались извозчики, немцы и русские, ругань стояла неимоверная. Эрика подумала – вот такое наверняка звучало на фрегате «Артемида», когда он сцеплялся с испанским судном и курляндские моряки пускали в ход те самые абордажные сабли. Ее путешествие нравилось ей все больше – когда бы еще девице, живущей в усадьбе, достались баранки с маком?

Дормез тронулся с места, проехал с полсотни шагов, повернул, опасно накренился, протиснулся в какой-то двор, залаял пес, закричала женщина. Оказалось – задавили курицу.

Фрау Герта проснулась, стала зачем-то успокаивать Эрику. Потом Михаэль-Мишка помог им обеим выйти, провел через грязный двор, доставил в комнатку с двумя кроватями. На своем дурном немецком он объяснил фрау Герте, что тут придется прожить по меньшей мере два дня. Женщина осведомилась насчет денег и провианта, Михаэль-Мишка обещал, что за все будет уплачено, а хорошую еду принесут в комнату из трактира. Тогда фрау Герта потребовала новые чулки и туфли для Эрики, умывальный кувшин с тазом, мыло, льняные полотенца и вообще все то, что необходимо опрятным женщинам.

Эрика села на кровать, сбросила с ног пантуфли, рассмеялась. Нужно было проделывать что-то, не дающее усомниться в ее младенческом рассудке, – она выбрала смех.

– Чего тебе принести, обезьянка? – спросил по-немецки Михаэль-Мишка. – Хочешь куклу?

– Дай! – сказала Эрика и подумала, что следует понемногу умнеть. К слову «дай» можно бы добавить слова «нет» и «кушать»… то-то смешно будет рассказывать Валентину про эту комедию!..