– Это – усадьба приятеля моего, барона фон дер Стаффен. Мы вместе ездим охотиться на фазанов.

– А эта дорога?

– На Терветен.

Вошел Гарлиб с подносом. Спутник Михаэля-Мишки выпил два бокала красного вина и вздохнул, всем видом являя полное блаженство. Затем он откинулся на спинку кресла и сдвинул треуголку до кончика носа – как человек, который всем показывает, что хочет подремать.

– А тут можно пройти лесом? – спросил Михаэль-Мишка, который, судя по всему, был неутомим.

– Если не провалишься в болото.

– Уж не забрела ли она в болото?…

– Кто?

Михаэль-Мишка покосился на своего товарища.

– Карл Федорович, тут такое дело – поклянись, что никому не расскажешь!

– Клянусь! – тут же ответил любознательный Гаккельн.

– Тут дело такое – может, самые близкие к государыне лица в него замешались.

– Да мне тут, милый Михаэль, и разболтать-то некому.

– Это было еще при прежней государыне. В одном семействе дитя родилось, девочка. И ее выкрали. Кто выкрал – не скажу, это была месть, и месть не напрасная. Девочку вывезли к вам в Курляндию, тут она и росла. Знали про то немногие – почитай что никто не знал. А росла она убогонькой – от рождения такова была. Что лопочет – не разобрать, взрослой девкой стала, а разум – как у трехлетнего дитяти. И вот ее родители прознали, где ее прячут. И про то узнали, что дитя неудачное. Ну, мать решила так – нужно дочку тайно привезти в столицу, показать врачам. Глядишь, удастся помочь, тогда ее объявят – мол, нашлась. А не удастся – поместить в хороший дом, чтобы жила под присмотром. И нас с Воротынским, товарищем моим, за этой девицей послали. Мы ехали в дормезе, у самой государыни такого дормеза нет! Думали – заберем девицу, привезем в Санкт-Петербург… А она, дурочка, как на грех, из дому убежала, не устерегли…

Тут-то Гаккельн и понял, кого его люди вытащили из пруда. Но сразу докладывать об утопленнице не стал.

– Так вы объезжаете окрестности – вдруг ее кто-то видел или даже приютил? – спросил он.

– Да, Карл Федорович, для того нам и карта потребовалась. Когда бы мы ее, бедняжку, поймали – то сразу бы и помчались с ней в Митаву, а из Митавы – в Ригу.

– А заехать к тем добрым людям, что ее растили и кормили, не собираетесь?

Тут Михаэль-Мишка немного смутился.

– А что к ним заезжать? Они за нее немалые деньги получили, а не уследили! Нет, мы бы – сразу в Митаву, даже в Добельн не заезжая, и там бы взяли для нее девку, чтобы за ней ходила. Хорошо, мы с собой верховых лошадей вели, как знали, что пригодятся!

– Так… Если вы сейчас поедете по лесным тропам, то непременно окажетесь в болоте. Этого я не хочу. Сейчас пойду, подыму своих людей, велю седлать коней и всех разошлю искать девицу. Какова она собой, знаете? – спросил Гаккельн.

Михаэль-Мишка пожал плечами.

– Портрета нам с собой никто не давал. Коли поможешь отыскать дуру-девку, я твой должник навеки, – сказал он. – И доверши благодеяние – позволь прилечь хоть на диван! Меня ноги не держат.

– Изволь, любезный друг. Сейчас отправлю своих людей на поиски и вернусь.

Гаккельн вышел из кабинета, прошел к парадному крыльцу, оказался во дворе, но не свернул к хозяйственным постройкам, за которыми жили работники, а прокрался вокруг дом к саду и поднялся по ступеням к той двери, что вела в спальню.

На прикроватном столике осталась гореть свеча – и уже обратилась в маленький огарок. Эрики нигде не было. Гаккельн осторожно вошел, огляделся, – нагнулся – где ж ей быть, как не под кроватью? Прижав палец к губам, он беззвучно отступил назад, оказался на террасе. Эрика на четвереньках последовала за ним. Оба молчали и двигались совершенно бесшумно.

Гаккельн отвел родственницу к беседке и там лишь заговорил.

– Ты слышала? – спросил он.

– Я по-русски не поняла…

– Они ищут девицу, которая сбежала от своих опекунов. Девица тронулась рассудком, даже не умеет внятно говорить. Им велено найти ее и доставить в Санкт-Петербург. Это ты поняла?

– Это поняла.

– Они ее никогда не найдут.

– Почему?

– Потому что она забрела ко мне в сад и свалилась в пруд. Мои люди ее вытащили уже мертвую. Сейчас она в погребе. Эрика, они не знают, как выглядит эта сумасшедшая девица, они вообще о ней ничего не знают, только то, что ее нужно доставить в российскую столицу… ты понимаешь?…

– Да!..

– Тише, ради Бога. Сейчас я вынесу тебе ночную рубаху и чепец, возьму у фрау Минны. Ты переоденешься, свои вещи оставишь в беседке… На всякий случай я дам тебе нож и немного денег. Сделаем из веревки пояс, повесишь все это под рубахой. Потом ты выйдешь на дорогу, что ведет к Терветену, и будешь ждать, пока тебя найдет мой Герман. Он парень толковый, он тебя не выдаст. Скажет, что видит впервые в жизни. И ты уедешь.

– Дядюшка!..

– В Митаве тебе наймут служанку, купят платье. Главное – постарайся все время молчать. В Санкт-Петербурге ты найдешь способ убежать от них к жениху. Все. Больше я ничего для тебя сделать не могу.

Гаккельн обнял Эрику и поцеловал в лоб.

– Только сразу же, как найдешь своего Валентина, повенчайся с ним. В тот же день. Чтобы моя совесть была спокойна.

– О, да, да! Дядюшка, я тебе обо всем напишу!

– Молчи.

Он вошел в дом с черного хода и отыскал комнатку экономки. Фрау Минна не очень удивилась ночному визиту, а вот просьбе удивилась – на что хозяину женская рубаха и чепец впридачу? Но Гаккельн обещал купить ей новые, велел не выходить из комнатки до утра, взял вещи и вернулся к беседке. Потом он поспешил будить конюхов. Объяснив Герману, что от него требуется, Гаккельн вернулся в кабинет и вздохнул с облегчением – Михаэль-Мишка спал на диване. Гаккельн сел за стол и принялся за «Жиль Блаза…». Он прочитал вставную историю дона Помпейо де Кастро вплоть до женитьбы на племяннице магната Радзивилла, которая его порядком развлекла – курляндцы знали, кто такие гордые паны Радзивиллы и как нелегко иностранцу проникнуть в их род путем брака. Потом он просто глядел в окно, примечая, как понемножку светлеет небо. Наконец был подан условный знак – Герман трижды ухнул по-совиному. Это означало, что он уже у пруда и через несколько минут въедет в ворота. Оставалось благополучно выпроводить гостей и убедиться, что они уехали прямиком в сторону Митавы.

– Вставай, чертяка, – по-русски разбудил Михаэля-Мишку Гаккельн, тряся за плечо, и перешел на немецкий: – Мои люди нашли ее! Идем, идем!

Давний приятель сел на диване, протирая кулаками глаза.

– Господь надо мной сжалился! Вставай, Воротынский!

Втроем они вышли к воротам, где стоял почтенный дормез, целая комната на колесах. Там же были привязаны два оседланных коня. Рядом сидел на чурбане старый сторож Ганс, держа на коленях старый мушкетон – орудие не столько огнестрельное, сколько схожее с дубиной: если взять за ствол, то прикладом можно отбиться от тройки грабителей.

Увидев хозяина, Ганс встал и поклонился.

– Что же ты не подпускаешь их к дому? – спросил Гаккельн, подняв повыше фонарь и осветив двух всадников справа от дормеза. Перед одним на конской холке сидела девица в длинной рубахе. Ее лицо было наполовину закрыто съехавшим и покосившимся чепцом.

– Кто ее знает, что за девка, милостивый господин, – отвечал сторож. – Говорят, у болота поймали. А сами изволите знать, кто водится на болоте, особенно у нас…

– Давай ее сюда, Герман! – приказал Гаккельн.

Младший конюх Петер спешился и принял на руки девушку, сидевшую перед Германом. Ее бережно поставили на землю и подвели к Гаккельну.

– Вот, милостивый господин, – сказал Герман. – Уж не знаю, та девица или не та. От нее слова не добиться, бормочет, как малое дитя. Взяли на опушке – сидела в траве.

– Это она, – отвечал ему Гаккельн. – Молодцы, парни, вы заслужили награду.

– Да, наградить их надо, – Михаэль-Мишка полез за кошельком. – Ливонезы тут у вас имеют хождение?

– В корчме могут и не принять, но в Митаве их еще можно обменять на талеры и фердинги, – отвечал Гаккельн. – Хотя русских денег у нас не любят.