– Таннер, не сейчас, – отозвался Хеннесси.

– …тьте, прика… ы слышите?

– Не сейчас! – заорал Хеннесси.

К этому моменту стены и потолок уже были полностью испещрены символами, из незанятых поверхностей оставался только пол. Отдельные куски того, что было телом Дантека, он сложил в командирском кресле. Хотел пристегнуть их ремнями, но быстро понял, что в этом нет никакого смысла. Все в порядке, убеждал себя Хеннесси, батискаф никуда не плывет. Они стоят на месте и не двигаются.

Кровь почти вся иссякла, а та, что еще оставалась на полу, начала свертываться. Но он все равно макал в нее пальцы и продолжал записывать символы тонкими экономными штрихами, чтобы зря не расходовать «чернила». Совсем скоро на полу также не осталось свободного места.

Как же Хеннесси хотел, чтобы рядом сейчас был брат, чтобы он подсказал, как поступить дальше. Правильно ли он сделал? Не предал ли Шейна? Хеннесси стоял на коленях и смотрел невидящим взглядом.

В батискафе было жарко, как в нагретой духовке. Черт, откуда здесь такая жара? Хеннесси поднялся, стащил рубашку и швырнул на свободное кресло. Это помогло, но мало. Ему по-прежнему было ужасно жарко. Он снял ботинки и водрузил их поверх рубашки, потом стянул штаны и нижнее белье. И вот Хеннесси уже стоял обнаженный и рассматривал свое тело.

«Бледное, – думал он. – Словно простыня. Нет, не простыня. Белое, как лист бумаги».

И тут его осенило – он понял, что делать дальше.

Вот только крови больше не было ни капли. Дантека он использовал всего, без остатка, и не сохранил даже самой малости, чтобы записать окончание.

Хеннесси огляделся по сторонам. Где-то здесь наверняка найдется кровь. Разве на батискафе не должен быть солидный запас? Вдруг возникнет необходимость сделать переливание прямо на борту? Как вообще можно отправляться куда-либо без крови?

Взгляд его блуждал по рубке и вдруг наткнулся на собственную руку. Под кожей пульсировала синяя жилка.

– Ага, – широко улыбнулся Хеннесси, – вот где вы ее прячете.

Заставить кровь течь оказалось не так-то просто, но в конце концов Хеннесси удалось вспороть руку острым краем того самого кронштейна, которым он проучил Дантека. Вначале жидкость весело струилась из раны, так что Хеннесси оставалось только окунать в нее палец и выводить символы на своем обнаженном теле. Однако вскоре поток ослаб, и кровь начала сворачиваться. Хеннесси пришлось расширить рану – один раз, потом другой.

К тому времени, когда Хеннесси закончил, он сам будто бы стал отображением Обелиска. Он был прекрасен: с головы до пят покрыт многочисленными символами; на коже запечатлелось все знание Вселенной. Он выпрямился, вытянул руки по швам и замер в неподвижности. Он – Обелиск. Он чувствовал, как сила Обелиска струится в жилах.

Сколько времени он так простоял, Хеннесси сказать не мог. Из полумедитативного состояния его вывели резкий звук и сильная головная боль. Он покачнулся и, сжимая виски, повалился на пол. Когда неприятный звук стих, Хеннесси поднялся на ноги и едва не упал снова. Он вспомнил в замешательстве, что еще многое предстоит сделать. Он обязан все рассказать, должен предупредить.

Хеннесси включил экран, встал прямо перед ним и настроил таким образом, чтобы одновременно шли запись и трансляция в эфир на всех частотах. Послание предназначалось всем и каждому – Шейн недвусмысленно высказался на сей счет. Он должен будет рассказать всем, если, конечно, передача сможет пробиться через толщу скалы и грязи.

– Привет, – начал он, глядя на экран. – Говорит офицер Джеймс Хеннесси, временно исполняющий обязанности командира дивизии СС «Обелиск». Если верить тому, что мне сообщил мой брат Шейн, все мы должны кое-что узнать.

Голову пронзила острая боль, будто кто-то тыкал в зрительный нерв кончиком тупого ножа. Хеннесси сжал виски и вынужден был опереться на панель. После того как боль утихла, он некоторое время стоял и не мог вспомнить, где находится. Потом открыл глаза и огляделся, пытаясь хоть что-нибудь понять. И тут внезапно до Хеннесси дошло: да его же показывают по телевизору!

Он выпрямился и сверкнул в камеру самой обворожительной улыбкой, на которую был способен. Так, а что он, собственно, сейчас делает? Ну конечно же! Спасает человечество!

– Мы слышали враждебный шепот, – начал свою речь Хеннесси. – Времени осталось мало, и мы слушаем, что они говорят. Но Шейн утверждает, мы не вправе им подчиняться. Голоса нас обманывают. Мы должны противостоять прошлому, пока еще не слишком поздно. Пока не наступило Слияние.

Он взглянул прямо в камеру и вновь одарил зрителей обаятельной улыбкой. Все, кто смотрит сейчас трансляцию, поймут, что Хеннесси обращается непосредственно к ним. Они должны осознать, насколько это важно.

– Я нарисовал карту, – продолжил он, указывая на свое тело. – Не знаю, этого ли хочет Шейн, но я смотрел и смотрел на Обелиск, а потом почувствовал, что должен рисовать. Нам нужно переменить нашу жизнь и научиться понимать его. – Хеннесси сделал паузу и смущенно покачал головой. Он что, потерял нить рассуждения? – Или не понимать, – неуверенно произнес он.

Ощущение было такое, словно внутри борются две силы и пытаются им завладеть, а сам Хеннесси уже не мог сказать наверняка, какая из них какая и к которой нужно прислушиваться.

И тут его взгляд упал на Обелиск. Хеннесси долго стоял и наблюдал за пульсацией. Потом он посмотрел на левую руку, на правую и медленно свел их вместе на уровне груди.

– Слияние, – произнес Хеннесси и показал на Обелиск, а затем на символы, начертанные на теле. – Нам нужно его понять. – И хотя какая-то часть Хеннесси буквально вопила и просила прекратить, он продолжил: – Это единственное, что сейчас важно: приобщиться к его знаниям. Так должно быть. Нам предстоит понять его, а не уничтожить.

Он отошел от иллюминатора и выключил камеру. Он чертовски устал, болела голова. Ему требовался отдых. Да, он сейчас отдохнет – минутку, не больше, – и отправится домой.

Хеннесси улегся прямо на пол. Его бросало то в жар, то в холод. Обнаженному телу было очень некомфортно на гладком полу рубки. Он стал подтягивать ближе руки и ноги, пока наконец не свернулся в комочек и не задрожал.

Уже в самом конце у Хеннесси на короткое время прояснилось сознание. Он догадался, что чувствует себя таким усталым из-за нехватки кислорода; он понял, что кто-то (или что-то) контролировал все его действия и все слова. Но только к тому моменту, когда Хеннесси это осознал, было уже слишком поздно.

«Еще секундочка – и я встану, – убеждал он себя. – Поднимусь и буду выбираться на поверхность. А когда выберусь, то и разрешу все проблемы».

Через мгновение он потерял сознание.

Еще через пару минут Хеннесси был мертв.

– Сколько времени прошло? – спросил Полковник.

– Слишком много, – хриплым голосом ответил Таннер. Мышцы лица словно одеревенели. – Уже почти сорок восемь часов.

Сам Таннер бодрствовал без малого двое с половиной суток. Бо́льшую часть времени он пытался связаться с «Ф-7». Несколько раз, буквально на пару секунд, сигнал все же пробивался через толщу камня и воды, и, вероятно, иногда разведчики в батискафе видели Таннера. Так или иначе, доложить обстановку они не смогли. А когда он уже почти потерял надежду, вдруг пришел сигнал, причем сразу во всех доступных диапазонах. Принять удалось опять же далеко не все, но люди Таннера провели огромную работу и собрали по крупицам те кусочки, что смогли выловить на разных частотах. Сейчас специалисты пытались из обрывков сложить общую картину. Таннер надеялся, что к этому времени они уже получат результаты, – потому и связался с Полковником, – но дело еще не было закончено.

– Они могут быть живы? – спросил Полковник.

– Нам уже известно, что один мертв.

– Хеннесси?

– Нет, Дантек. – Таннер яростно потер глаза. У него уже несколько дней – а может, и недель – раскалывалась голова. Ему даже казалось теперь, что она болела всегда.