— Величие, — назвал он пароль и вместе с Гермионой, не сумевшей сдержать короткий смешок, нырнул в гостиную.
Там тоже было пусто: доходила половина одиннадцатого, и большинство учеников преспокойно спали в своих постелях. Тео толком не знал, радует его это или огорчает. С одной стороны, он, как типичный слизеринец, предпочитал тайное явному и потому, найдя гостиную безлюдной, внутренне возликовал. Не хватало ещё надоедливых расспросов, пошлых комментариев и скабрезных шуточек со стороны его «тактичных» однокурсников. Но, с другой, заметь их с Гермионой кто-нибудь, слухи в этом серпентарии поползли бы уже ночью, а за завтраком вся школа бы гудела, обсуждая парадоксальные и оттого ещё более пикантные отношения героини войны и сына Пожирателя смерти. На самом деле, Тео подсознательно хотел афиширования этих отношений хотя бы ради удовольствия покрасоваться перед всеми с лучшей девушкой в школе (да что там мелочиться — во всём мире!) и посмотреть на разинутые рты Уизли, Патил и Томаса. Он прекрасно понимал, что всё это больше походит на глупый детский каприз; разница состояла лишь в том, что вместе с этим желанием было ещё одно, диаметрально противоположное: он не собирался хвастаться Гермионой как самым дорогим бриллиантом в своей коллекции, а, напротив, хотел всеми возможными способами беречь её от чужих глаз.
Дружище, да ты противоречишь сам себе.
А всё почему? Почему ты до сих пор не поставил её перед выбором «Я или твои друзья»? Почему не забил на все её колебания и не набросился на неё с поцелуями, скажем, в Большом зале при всех?
Да потому что ты уважаешь её, а значит, и её выбор.
Он поднялся по лестнице, ведущей к спальням девочек, ногой распахнул последнюю дверь слева по коридору и, поставив наконец Гермиону на пол, принялся запечатывать дверь целой пачкой мощных заклинаний.
— Послушай... — неуверенно произнесла она, в поиске опоры едва ощутимо касаясь его локтя. Несмотря на усталость, в Гермионе бурлила целая гамма эмоций: она боялась оставаться с Ноттом наедине, да ещё на его территории, в слизеринских подземельях, но одновременно жаждала этого; хотела спать, но в то же время мечтала провести всю ночь напролёт за разговорами с этим человеком, который, как и прежде, во многом оставался для неё загадкой и которого она стремилась разгадать, узнать как можно ближе...
Или вовсе не за разговорами?..
От этой мысли щёки Гермионы вспыхнули, а сердце забилось так громко, что, казалось, его стук гулким эхом отдаётся от тёмно-зелёных стен спальни.
Таких же, как его глаза.
— Да, я тебя внимательно слушаю, — с хитрой улыбкой откликнулся Тео, всё это время наблюдавший за Гермионой. Её смущение бросалось в глаза, и он решил дать ей фору, неспешно снимая своё пальто и присаживаясь на одну из кроватей.
Однако продолжения реплики не последовало, поэтому Тео в пригласительном жесте похлопал ладонью по шерстяному пледу.
— Присядь, Грейнджер. А ещё лучше — ложись.
Кровь схлынула с лица Гермионы, а глаза негодующе засверкали.
— Что... что ты себе позволяешь?! — взорвалась она. От непривычной обстановки и непосредственной близости Нотта все чувства обострились, поэтому её кидало из крайности в крайность, плюс ко всему прочему примешивался недосып.
Как он умудряется не спать по три ночи кряду? Это же... спятить можно.
Тео тем временем спокойно поднял палочку, с её помощью снял с Гермионы пуховик, шарф и шапку и отправил это вслед за своим пальто в шкаф тёмного дерева, стоящий в дальнем углу.
Теперь она осталась в одной школьной форме: строгая юбка, кристально белая рубашка и галстук в красно-золотую полоску. Тео достаточно было одного взгляда, одной недопустимой, но такой искусительной фантазии, как его захлестнуло долго сдерживаемое возбуждение. Он дико хотел эту девушку, которую — он это знал — сегодня вновь пообещает не трогать.
— Я не позволяю себе ничего лишнего, просто ты выглядишь так... — он специально затянул паузу, откровенно поедая Гермиону глазами, а когда уловил в её взгляде немое ожидание комплимента, поспешил спустить её с облаков на землю: — Так... измученно. Поэтому ложись. Тебе нужен отдых.
Тут уже Гермионе не к чему было придраться, и она скромно опустилась на краешек кровати, осматриваясь вокруг. Тео внимательно следил за ней: её природная скованность вызывала в нём почти умиление, но и эта черта характера не могла побороть в Гермионе её главное качество — неуёмное любопытство.
— Где мы? — требовательно спросила она. — Чья это комната?
— Гринграсс-старшей. Ах, нет, она же теперь Забини... Кстати, какова судьба букета? — внезапно перевёл тему Тео.
— Стоит дома в вазе, — Гермиона пожала плечами, вспомнив, какой неожиданностью для неё стал прилетевший прямо в руки букет невесты, и зачем-то добавила: — Засушенный.
Тео усмехнулся.
— Я о том букете, что дарил тебе четыре месяца назад. Он всё так же свеж?
На этот раз Гермиона промолчала, но её полный недовольства взгляд был красноречивее слов. Нотт снова дразнил её, заставляя испытывать неловкость и растерянность.
— Значит, мои чары до сих пор действуют, — самодовольно заключил он и откинулся на подушку, вольготно развалившись на кровати, но при этом даже не коснувшись Гермионы, которая и без того пребывала в смятении. — Так вот, о комнате... Курса с шестого Забини был здесь частым гостем, поэтому все соседки Дафны: Булстроуд, Паркинсон, Дэвис, — он отметил про себя, как от звука этой фамилии помрачнело лицо Гермионы, и по его венам разлилось приятное тепло, — разъехались по другим спальням. Гринграсс никогда особенно не ладила с нашими самопровозглашёнными «принцессами», будь они прокляты...
Он на секунду замолчал, не отрывая взгляда от Гермионы.
Интересно, как ты отреагируешь на правду?
— А ты ревнуешь, — заявил он с лукавой улыбкой.
— Вот ещё! — мгновенно вскинулась она.
Улыбаясь ещё шире, Тео приподнялся на кровати и сел ближе к Гермионе.
— Это очевидно, малышка. А твоё бойкое сопротивление лишь ещё больше убеждает меня в этом, — вкрадчиво прошептал он ей на ухо, вызывая целый сноп мурашек на бархатной девичьей коже. — И мне это чертовски нравится.
Не говоря больше ни слова, Тео одним рывком притянул Гермиону к себе и без лишних прелюдий завладел её губами. Она обвила его шею, бессильная бороться с ним и той жаждой, что мучила её в тайном предвкушении его ласк, а сейчас окончательно окутала её с ног до головы, и ответила на поцелуй с таким пылом, которого сама от себя не ожидала. Тео едва не зарычал, чувствуя податливость Гермионы и слыша сорвавшийся с её губ тихий, полный блаженства, стон; одной рукой он высвободил её рубашку из-за пояса юбки, пробрался под тонкий хлопок и уверенным жестом обнял за талию, прижимая к себе. Её близость, сладость её губ и учащённое дыхание сводили его с ума. Он целовал её горячо, властно, показывая тем самым, что считает себя единственным, кто имеет на неё права. Сунув за ремень палочку, которую всё ещё держал в другой руке, Тео потянулся к пуговицам — правда, на этот раз своей рубашки; он слишком хорошо помнил, как сильно испугалась Гермиона, когда он начал раздевать её в учительской...
Я не повторю этой ошибки. И больше никогда не напугаю тебя.
У самой же Гермионы голова шла кругом от всего происходящего, и вмиг ослабшие руки, обнимающие Нотта за шею, расцепились и легли на его напряжённые плечи, безотчётно их поглаживая; затем опустились ниже, и кончики пальцев очертили контуры ключиц. Оказалось, что прикасаться к Тео невыносимо прекрасно, и хотелось, чтобы эти минуты продлились как можно дольше.
Из памяти, словно заколдованные чьим-то Обливиэйтом, стирались воспоминания о неуклюжих «чмоканьях» с Роном и стыдливых касаниях губ — с Виктором. Теперь в душе Гермионы, её сознании и мыслях был только один мужчина, невероятный, фантастический, который прямо сейчас и прямо здесь держал её в своих объятиях и дарил ей упоительное наслаждение.
Отвлекшись от ключиц, Гермиона спустилась ещё чуть ниже и нежно обвела пальцем ареолу затвердевшего соска, вынудив Тео легонько укусить её, чтобы сдержать рвущееся из горла звериное рычание. Опомнившись, что хватила через край, она просто приложила ладонь к его груди, но и тут её ждало фиаско. Ощущение разгорячённой кожи и выпуклых мышц ударило в голову пьянящим сумасшествием; Гермиона вновь застонала, протяжнее и громче, и Тео понял, что вот-вот переступит грань между самоконтролем и безумием.
