— Пахнет.

Когда там стоял неприятный запах, он все равно радовался:

— Пахнет дешевым, — говорил он. Ел он быстро, рывками, но выбирал не спеша: присматривался, принюхивался, надоедал раздатчицам:

— А можно понюхать?

— У нас все хорошо пахнет.

— А сколько стоит?

— Семь копеек.

— Отлично пахнет, — говорил он.

— А это сколько стоит?

— Тринадцать копеек.

— Неважно пахнет… А это много стоит?

— Тридцать две.

— И берет кто-нибудь?

— Берут.

— Оно ж несъедобное.

— На, попробуй.

— Ну давайте. Ему давали порцию, он ее съедал, хлебом вымакивал все и говорил:

— Хорошее мясо.

— Плати.

— Если б было чем, — с сожалением говорил он.

Мы старались не играть с Пасом, но иногда он подлавливал нас.

— Понюхай, — вытаскивал он новую колоду карт, все нюхали по кругу и подлавливались. Карты новые, мы шли мыть руки. Было по-разному: иногда спешили, только руки под струю сунешь — и вытирать, чтоб сесть побыстрее, а бывало, что умываешься не спеша, и к лицу приложишь пару пригоршней с водой. Играть, конечно, побыстрей тянет, но терпения хватает. Иногда Пас приносил несколько пачек папирос — пять или шесть:

— На всю ночь хватит, — и снова покупал нас. Мы садились, и Пас прятал одну пачку.

— Зачем прячешь? — спрашивал Шут.

— Эту пачку трогать нельзя. Я ее должен. Хорошо еще, когда он бывал должен всего одну пачку. Правда, под утро, когда папиросы кончались, Пас открывал запретную пачку и закуривал.

— Дай, — тянулись к нему с трех сторон.

— Не дам. Теперь главное было выждать. Когда он выкуривал три-четыре папиросы, тогда тоже угощал. Только получше попросить надо:

— Ты что, вурдалак? Давай одну. Чем лучше попросишь, тем щедрее Пас будет угощать. А если плохо просить, то можно без ничего остаться.

— Угости.

— А что я отдавать буду?

— Три штуки будешь отдавать, что ли?

— Да.

— Утром купишь пачку и отдашь, — говорил Потап.

У Потапа были иногда какие-то просветления. Иногда под утро к нам заходил кто-нибудь и требовал у Паса пачку папирос.

— Осталось полпачки, — говорил он резко.

— Давай хоть половину.

— Отдаю, и не должен.

— Ладно. Когда счастливчик уходил, у Паса оказывалось еще несколько папирос. Он их припрятать успевал. Мы курили с наслаждением. Иногда вместо пачки Пас отдавал всего несколько папирос. Но нам все же оставлял хоть одну в потайном кармане. Однажды она у него высыпалась — даже Шут расстроился.

Но со временем мы придумали «козью ножку». Ее изобрел Шут. Открыл заново. «Козья ножка» из окурков. С тех пор мы никогда не оставались без никотина. Мы делали ножки из своих окурков, но их не хватало. Пас дополнил открытие:

— Лестничная площадка, — осенило его.

Там окурки все были как на подбор, не то, что у нас. Шут стал специалистом по скручиванию. Первое время «козьи ножки» получались чересчур крепкими. Но он быстро освоил ремесло: скручивал ножки почти мгновенно, как на мануфактуре. А когда было настроение, то он накручивал целую горку. Бери, сколько хочешь. Шут ничего не припрятывал. Каждый брал по «папироске», и праздник продолжался. Светало.

Вечером к нам пришел вакуумщик. У него было много денег, потому что он вел правильный образ жизни. Он с нами никогда не играл. Он был серьезный на вид, больше о нем мы ничего не знали. Было заметно, что проигрывать он не собирается. В это время у нас у всех не было денег. У меня и у Шута ничего не было. Только по приличному виду Потапа мы догадывались, что у него найдется чем расплатиться в случае неудачи. У Потапа была новая рубашка, и она вселяла в нас уверенность. Но, как выяснилось потом, Потап тоже был без денег. А его уверенность исходила из голодного желудка. Но, чтобы не соврать, все проходило по правилам. У Потапа были знакомые, которые ему могли занять в случае чего.

Мы настроились на игру, как никогда. И серьезный вид вакуумщика, так мы его окрестили — он в лаборатории вакуума работал, — и Потап, собранный больше обычного, и небольшой голод — все сбилось в кучу. Мы чувствовали себя прекрасно — бодро, как волки в стае. Голод потихоньку увеличивался. Мы сели. Карты, кажется, были новые. И нам везло. Нам страшно везло. Так нам больше никогда не везло. Вакуумщик играл без одной, без двух или без трех, а на распасе, когда не надо брать взяток, все — к нему. Это был рок. И звезды не светили. У него были какие-то хорошие сигареты, и он нас угощал всю ночь. Он проигрывал крупно. Сигарет у него было много, потому что они не кончились. Мы ими угощались реже, чем папиросами Паса в подобных случаях, чужой человек, но к утру две горки окурков были приличной высоты. Хорошо ли, плохо ли играл вакуумщик, мы так и не поняли. Но проигрывал он безбожно. Мы подумали, что у него не хватит денег, чтобы рассчитаться… Но у него хватило. Даже с запасом. Он вынул бумажник, громадный бумажник, раскрыл его и вытянул оттуда пачку десяток. Мы поняли, что денег у него хватит. Это было уже после всего, когда он собирался уходить.