Разделась Ксения – ладная вся такая: титечки – в обморок можно упасть, ляжечки гладенькие, внизу живота волосы курчавятся.

– Давай, – говорит, – Филя, я на тебе сверху буду. Люблю сверху.

Филипп дара речи лишился, только головой кивает. Принял он Ксению на себя, глаза закрыл от наслаждения. А как открыл – чуть сознание не потерял: не Ксения сидит на нем, а страшная-престрашная старушенция.

Филипп сразу мужской силы лишился. А Обдериха (это она образ Ксении приняла) соскочила с него и давай мужика крапивным веником охаживать. А тут и Баенник вылез из-под лавки, оборотился из собаки в свой собственный вид, пьет коньяк прямо из горлышка да подзуживает:

– Кончай его, Обдериха! Дери его до смерти!

Но Баенник ведь и таракашков жалел, а тут – на-ко! – своего хозяина угробить?! Кто коньяк-то носить ему будет?

Когда Филипп совсем без чувств на полке распластался, взяли его Баенник с Обдерихой за руки да за ноги и в сауну перетащили.

Обдериха быстренько в своей баенке порядок навела, всю крапиву на улицу повыкидала.

Ксения потом долго дивовалась: откуда в ее баньке новые мужские ботинки оказались (остальную-то одежду нечистые унесли), по деревне ходила, спрашивала. Никто не признался, а Филипп Ксению даже на порог своей избы не пустил, на крючок закрылся и занавески на окошках задернул.

И париться ее в свою сауну больше не зазывал…

Михаил Волостнов, Республика Карелия

Коротка у нас на Севере пора сенокосная. Того и гляди, дождь пойдет. А уж дожди-то у нас затяжные. Пока ведро стоит – успевай, хозяин, пошевеливайся.

Вот Иван Лукич и пошевеливался: косил, сушил, ворочал сено, стоговал.

Словом, дневал и ночевал на покосе. Радовался: будет теперь чем скотину кормить.

И ведь как ладно получилось – за неделю управился. И ни одного тебе дождливого денечка.

А как последнюю охапку сена на зарод бросил, радости было – через край. Успел-таки до набежавшей тучи.

Прикрыл зарод, а из тучи как хлынет.

– Успел, успел! – кричит он и в небо фигу показывает: дескать, вот, опередил, обманул небесную канцелярию.

Но тут молния до самой земли сверкнула. Да в зарод ударила.

Вспыхнуло сено и все в каких-нибудь пять минут сгорело, будто бы его и не было вовсе.

Чудеса, да и только!

Это не придумка какая-нибудь, а так на самом деле было.

История эта случилась в Верхнетоемском районе Архангельской области.

Ольга Батолина, г. Северодвинск

В 1934 году в деревне Щеглята умер молодой мужик, и его, по обычаю, увезли на три ночи в село Вой, в холодную церковь на моленье (церковь у нас тогда еще не совсем была закрыта, службы в ней велись).

Отчего мужик умер – никто не знал, но сам он неведомым образом воскрес ночью в холодной церкви. Встал из гроба и заметался по пустому храму, ища выход. По существовавшему тогда поверью считалось, что в воскресшего человека вселялась нечистая сила, и, если его не убить, умрут три попа. «Покойник» об этом знал и понимал, что живым его из церкви не выпустят.

Утром в дверях церкви заскрипел замок, и в храм вошел ничего не подозревавший сторож. Только он переступил порог, как мужик в белой похоронной одежде налетел на него, ударил – и был таков.

После этого сторож онемел на всю жизнь. Мужик, как есть весь в белом, выскочил на улицу, а там – хлебный обоз мимо идет, лошадей 10–12. Он подбежал к обозу и кричит:

– Дайте мне тулуп!

Люди на возу удивились, но тулуп ему бросили.

Кое-как мужик добежал до родного дома и забарабанил что есть мочи в ворота – ноги-то в лаптях мерзнут.

Старик отец, убитый горем, спал на печи. Стук в ворота услышал младший сын. Удивился, кто бы это мог прийти в такую рань? Открыл ворота, и как увидел брата, так и повалился.

А «покойник» вбегает в свой дом и кричит:

– Скорее пускайте меня на печь! Скорее!

Старик со сна толком понять ничего не может: его усопший сын, весь в белом, холодный, лезет к нему на печь со словами:

– Тять, пусти меня на печь, я больно замерз!

У отца сердце не выдержало, и он тут же отдал Богу душу.

Рассказывают, что в войскую церковь старика отпевать не допустили. Пришлось везти его в другую.

А как сложилась дальнейшая жизнь воскресшего тогда мужика, теперь уже и не помнит никто.

Д.М. Казаков

У Миши Попова умерла жена. А еще неделю назад я говорил с ней, молоденькой смуглолицей красавицей. Меня, как фоторепортера и друга семьи, уговорили поснимать похороны. Отказаться было неудобно.

Еще не закончились поминки, как я уже проявил обе скорбные пленки. А ночью напечатал около полусотни фотографий.

На следующий день проснулся поздно, была суббота. Занимался какими-то делами, смотрел телевизор, ближе к полуночи потушил свет и лег спать.

И только закрыл глаза – в углу напротив кровати появилась она. Мишкина жена! Покойница молча стояла в своих белых туфлях и безмолвно смотрела на меня. Хоть в ту пору я был коммунистом и атеистом – озноб пробежал по коже. Потом вскочил с кровати, включил свет – видение исчезло…

Покурил, лег снова – покойница уже ожидала, когда я закрою глаза, чтобы появиться снова!

Уж какой тут сон! Включил свет.

И тут меня осенило! Я, схватив из холодильника кусок мяса, выбежал во двор и заорал в темноту:

– Уголек! Уголек! Уголек!

Так звали бесхозного черного пса, которому иногда перепадали от меня остатки холостяцкого обеда. Я не надеялся, что он услышит меня. Но через минуту-другую пес уже вилял хвостом передо мной.

Я дал ему понюхать мясо и повел к себе домой. Бросил кусок возле кровати, залез под одеяло. Запустил пальцы в теплый собачий загривок и моментально уснул.

Следующая ночь прошла так же. Хоть без света, хоть со светом – незваная гостья тотчас появлялась в углу, как только я закрывал глаза. Хорошо, что в холодильнике еще оставалось мясо, и Уголек опять услышал мои крики о помощи…

О третьей ночи я стал думать уже с утра на работе, хотя работа на ум не шла. И тут я услышал в коридоре зычный голос фотографа из местного комбината бытового обслуживания, Юры Шамрило. Я к нему: так, мол, и так, может, посоветуешь что?

Юра расхохотался:

– И у меня такое бывало! Беги, пленки сожги, а фотографии отдай Мишке. И больше покойницу не увидишь.

Я бегом домой. Спалил негативы, схватил фотки – и к Мишке. Но того дома не оказалось. Я растерялся было, а потом рванул к Саше Козакову, нашему общему другу. Отдал ему фотографии и попросил передать их Мишке…

Наступила третья ночь. С опаской, поглядывая в угол, я лег в постель. Закрыл глаза и… незаметно уснул. Больше я покойницы не видел.

К сожалению, и нынче людей мрет немало. И может быть, опыт старых фотографов поможет кому-то избавиться от незваных гостей с того света.

Валерий Земной

…У моей соседки из армии в отпуск пришел сын. И угораздило его приехать как раз 6 января, перед Рождеством Христовым.

По такому случаю соседей пригласили – Нину да Сашу. А солдата тоже Сашей звали. Выпили на четверых две бутылки водки.

Тут Нина и говорит солдату Саше: Святки, мол, начинаются, так можно суженую-ряженую увидеть.

Сашу, конечно, любопытство разобрало: а как?

– Да вон, – говорит Нина, – свечки есть, возьми две штуки, два зеркала, одно сзади себя поставь, другое – спереди, открой трубу у печи и скажи в трубу: «Суженая-ряженая, приди и покажись».

Разошлись они в первом часу ночи. Сашина мама с дочерью пошли спать в другую комнату, а он в зале остался.

Мать-то только ноги в постель занесла, а в зале-то как сбрякало! Только грохот по всей избе пошел. Дочь говорит, что, мол, наверное, Сашка упал.

Прибежали они в зал в худых душах и увидели такую картину: Саша сидит на диване, а волосы у него дыбом стоят. А посуда из серванта вся вылетела и разбилась.