После нас еще оттуда жители уехали, и в Стойлове остался жить только дедушка Александр Осинин. Он там зимой и летом жил в своей избе, за хлебом ходил в деревню Артемово, за четыре километра, в лесу.

Ему одному в Стойлове страшно было жить, особенно зимой. Один раз к нему ночью постучался и попросился ночевать знакомый мужик Василий Шумилов из деревни Ловзанги. Дедушка Саша пустил его, постелил ему на широкой лавке спать. А утром проснулся – нету никакого Василия. Вот он и ломал голову: то ли привиделся ему Шумилов, то ли на самом деле был. А тот проснулся среди ночи, да и ушел домой, не сказавшись.

А дедушка Осинин рассказывал такой случай. Однажды зимней ночью кто-то постучал ему в раму и громко-громко крикнул:

– Эй, товарищ!

Он потом до утра заснуть не мог, сидел на кровати – душа в горсти.

Утром вышел во двор – ничьих следов чужих около избы не нашел…

А. Воронин

…Во время войны мы жили очень плохо. Особенно худо было зимой, когда все работы в колхозе завершались. У нас был большой, просторный дом, по вечерам собирался народ. Керосину принесут, сидят прядут.

Если керосина не было – рассказывают в темноте всякие страшные истории и сказки. Молодые мужики и ребята все ушли на войну, в деревне только девки да бабы остались. Молодых вдов было много – похоронки приходили.

Есть было нечего, печи топить нечем. У кого какая скотина была – от бескормицы пала. Воровать в колхозе боялись – за одну картофелину давали год тюрьмы, за свеклину – тоже год. А за два килограмма пшеницы давали семь лет. Охранники ездили на лошадях день и ночь – мужики! – колхозное добро сторожили.

И вот один охранник до того был вредный – его Поганкой прозвали. Он на тех, кто чего-нибудь стащит, свою «управу» придумал.

Поедет в поле на коне, коня спрячет где-нибудь и сам залезет в стог или скирду. Пойдут бабы сено для своей скотины воровать – он вылезет, разгонит всех, а одну сцапает и сделает с ней все, что хочет. Снасильничает то есть. И поди попробуй кому пожалуйся – посадят ведь за воровство.

И вот одна баба от Поганки забрюхатела, родила. За аборты тогда тоже в тюрьму сажали, но несколько баб от него аборты подпольно сделали. И до чего все злые были на этого Поганку – сказать словами нельзя.

И однажды, после того как он одну девку бабой сделал, решили ему женщины отомстить.

Один раз, специально, чтобы Поганка видел, человек восемь баб пошли с веревками в поле – будто сено воровать. Дело было в начале зимы, поземка уже мела, смеркалось на улице. Ну, Поганка на коня – да потихоньку за ними.

И когда он внезапно выскочил на баб возле скирды в темноте, те, вместо того чтобы разбежаться, всей кучей навалились на него. Навалились, наподдавали ему как могли. А потом взяли палку длинную и просунули ему в рукава, чтобы он как чучело был, чтобы руками не мог пошевелить. Вдобавок сняли штаны и все его «хозяйство» оголили. Штаны-то не совсем сняли, а спустили до колена, чтобы они ему идти мешали. И бабы разбежались кто куда.

Поганка пока таким макаром, с растопыренными, как у пугала, руками и снятыми штанами, до деревни добирался – «хозяйство»-то у него подмерзло, подпортилось. Две недели он в больнице лежал. Но потом ни на кого из баб не указал. Да и не стал доказывать: стыдно, наверное, было, что его таким посмешищем выставили, без штанов.

Потом война еще года полтора шла, и Поганка опять охранником работал.

Но никто из женщин уже больше не брюхател от него и абортов не делал.

А после войны мы в Архангельскую область переехали.

Н.И. Писанчина, п/о Емецк, Холмогорский район

Я хочу поведать одну бывальщину, мне ее рассказала одна 85-летняя бабуля, которой уже нет в живых.

В деревне жила молоденькая девушка со своими родителями. Девушка была на выданье. За ней ухлестывал местный паренек. И стал ее звать замуж. Но девушка и не отказывала, и согласия не давала. Понял паренек, что за этим что-то скрывается, а ему уж больно девушка нравилась.

Раньше по деревням ходили странницы. Парень нарядился в одежду странницы и поздним вечером пожаловал к родителям девушки. «Странница» попросилась переночевать. Естественно, в ночлеге ей не отказали. Накормили, напоили чаем, расспросили о житье-бытье, куда она направляется, и стали укладываться.

Вскоре все улеглись спать.

«Странница» повела тихий разговор с девушкой. Ходишь ли на вечеринки? Есть ли задушевная подружка, дружок и т. д. и т. п. Девушка призналась, что есть паренек, который ей очень нравится, зовет замуж.

– А ты как на это смотришь?

– Да не могу решиться.

– Так в чем же дело?

– Есть у меня дефект: на причинном месте сидит бородавка.

«Странница» сказала, что это не причина.

– Я до старости прожила с бородавкой, замуж вышла, детей нарожала, всех вырастила. А ты потрогай мою бородавку. – «Странница» взяла руку девушки и положила на свою «бородавку».

Девушка аж испугалась, насколько велика была «бородавка», и подумала: «Надо же, с таким дефектом странница прожила всю жизнь».

На этом они закончили разговор, отвернулись в разные стороны и заснули.

«Странница» утром раненько встала и довольная отправилась в путь-дорожку. А вечером нагрянули сваты и безо всяких проволочек высватали девушку за того самого паренька.

Пенсионерка Н. К., с. Карпогоры, Пинежский район Архангельской области

Чем старше становишься, тем чаще детство вспоминается: родная деревня, речка, из которой мы в летние месяцы вылезать не хотели, лес, куда по грибы да ягоды ходили… И еще почему-то вспоминаются… волки.

Случай, о котором я хочу рассказать, произошел очень давно, и было мне тогда годочков семь или восемь. Стояла зимняя ночь. И наша семья как-то вдруг разом проснулась. А проснулись-то мы из-за гармошки. Где-то в ночи на подходе к деревне она не играла, а как-то странно то ли рыдала, то ли всхлипывала.

И все мы с тревогой подумали об одном: о Сашке. Сашка – мой старший брат. Он дружил с девушкой, которая жила в пяти километрах от нас. Сашки дома не оказалось. Он вечером ушел к невесте на посиделки. А уже поздняя ночь. Мы прильнули к окнам и стали гадать: Сашкина ли это гармонь «рыдает»? Вроде бы нет. Сашка никогда так не играл…

А ночь была лунная, и мы увидели брата издалека. Он шел по улице, играл на гармошке, а за ним след в след – два волка. И эти два волка, плетясь за братом, жутко подвывали.

Отец встрепенулся, схватил топор – и на улицу.

А я в окно видела, как отец распахнул перед Сашкой калитку и, едва тот оказался во дворе, захлопнул ее.

А потом я видела, что брат мой сделал еще два-три шага, выронил гармонику и, как подкошенный, повалился в снег.

Оказывается, Сашка потерял сознание.

А когда он пришел в себя, то вот что рассказал…

Волки его встретили, когда он возвращался домой. Они стояли у него на пути, будто заранее поджидая, и угрожающе скалили зубы.

Погибель была неминучая. И тогда мой братец схватился за свою хромку, заиграл что-то плясовое и пошел на зверей. Волки расступились и двинулись за ним. И тут Сашка услышал волчье подвывание, звери как бы подпевали гармошке. Так втроем они и шли целых два километра. Потом братец мой уж и мелодии-то все забыл, и просто дергал туда-сюда свою гармошку.

Вот такая история произошла с моим братом. И я до сих пор не пойму, почему волки не тронули Сашку. Неужели звуки гармоники их заворожили?

Вот слышала я, что медвежьими углами захолустные места называют. А мою родину можно было бы назвать углом волчьим.