Разумеется, все это не могло не оставить печати некоторой умозрительности на многих рассуждениях гениального мыслителя, а в известном смысле и на его классическом произведении в целом. С этой точки зрения прав был Павлов, когда он, отмечая неизгладимое влияние труда Сеченова на него самого, писал: «В этой брошюре была сделана — внешне блестяще — поистине для того времени чрезвычайная попытка (конечно теоретическая, в виде физиологической схемы) представить себе наш субъективный мир чисто физиологически» [²⁵ И. П. Павлов. Полн. собр. трудов, т. III, стр. 18 (здесь и далее курсив мой.— Э. А.).].

Смелую и плодотворную идею о рефлекторном происхождении и сущности психической деятельности Сеченов отстаивал п развивал в ряде последующих трудов. Особое внимание он уделял обоснованию и освещению своих воззрений под углом зрения учения Дарвина и теоретических положений Спенсера об эволюции психической деятельности, с новой силой подчеркивал приспособительный характер рефлекторной деятельности мозга, развивающейся в процессе видовой и возрастной эволюции организмов под воздействием факторов внешней среды. Многообразие рефлексов рассматривалось им как важнейшее средство видового и индивидуального приспособления организма к условиям его существования.

Нейрофизиологической предпосылкой к возникновению исследований Павлова по условным рефлексам должны считаться также некоторые интересные факты, полученные в конце XIX в. Экснером, Шеррингтоном, Н. Е. Введенским и свидетельствующие о возможности коренного изменения характера рефлексов головного мозга. Эти ученые установили, что если временно повышается возбудимость какого-нибудь пункта мозга прямым или рефлекторным стимулированием, то при этом раздражения умеренной интенсивности разных периферических органов, чувствительных нервов или даже других пунктов мозга вызывают вместо адекватных им рефлекторных реакций тот именно рефлекс, который характерен для мозгового пункта с повышенной возбудимостью. Этот последний как бы проторяет пути, по которым к нему направляются возбуждения, возникающие в разных частях мозга, вместо того чтобы идти по своим естественным маршрутам. Отсюда и название явления — Bahnung (проторение путей). Не касаясь деталей и механизмов этого феномена, отметим лишь основную его суть: в определенных условиях раздражители вызывают не присущие им рефлексы, а рефлексы, обычно вызываемые другими раздражителями.

Идея о рефлекторной природе работы большого мозга не ограничивается рамками физиологии. Клинические, анатомо-гистологические и сравнительно-морфологические исследования мозга, овеянные идеями Дарвина и рассматриваемые нами как особые ветви предыстории учения Павлова о высшей нервной деятельности, благодаря достигнутым во второй половине XIX в. результатам, создали в каждой из этих отраслей знания благоприятные предпосылки для проникновения в них идей рефлекса. Во второй половине XIX в. П. Брока, а затем К. Вернике выявили в коре большого мозга человека определенные участки, поражение которых каким-нибудь болезненным процессом влекло за собой расстройство речи (так называемая моторная афазия при поражении центра Брока, локализованного в области второй и третьей лобных долей коры левого полушария, и так называемая сенсорная афазия при поражении центра Вернике, локализованного в задней части первой височной извилины коры того же полушария). Эти выдающиеся открытия, стимулировавшие в те времена исследования физиологов, клиницистов и морфологов по проблеме локализации функций в коре большого мозга у животных и человека, в после- | дующем были дополнены классическими исследованиями Джексона по эпилептическим припадкам, в частности по локализации патогенного очага в коре большого мозга при этих припадках. Убежденный последователь Спенсера и Дарвина, он на основе богатого клинического материала развил свои знаменитые теоретические положения об эволюции и диссолюции нервной системы. Не имея возможности рассказать здесь об этих положениях подробно, я ограничусь лишь упоминанием о том, что, несмотря на определенный эклектизм в вопросе о психическом и физиологическом в работе мозга, Джексон считал, что все уровни центральной нервной системы, в том числе и самые высшие, работают по принципу рефлекса.

В XIX в. известные достижения в познании функции и строения мозга были сделаны также психиатрами и морфологами. Вот некоторые из наиболее значительных достижений такого рода. Бец выявил гигантские пирамидные клетки в так называемой моторной зоне коры. Рамон и-Кахал установил индивидуальную целостность нервных клеток с их разновидными отростками. Мейнерт сделал первый набросок относительного послойного строения коры большого мозга. Флексиг установил коррелятивную связь между ходом покрытия миэлиновой оболочкой проводящих путей к определенным участкам коры большого мозга в процессе онтогенетического развития организма и динамикой функционального созревания этих областей. Совместными усилиями психиатров и морфологов были описаны случаи, когда у душевнобольных удавалось посмертно выявить значительные изменения в строении тех или иных частей большого мозга. И завершением всего этого явилось то, что психиатр Гризингер также высказал мысль о рефлекторном характере деятельности мозга.

Влияние физиологии, в первую очередь физиологии нервной системы, распространилось и на психологию. В ней зародилось экспериментальное направление, которое сразу же стало в оппозицию с веками господствовавшей в ней интроспекцией как методом познания психических явлений. Весьма показательно, что основоположник экспериментальной психологии, знаменитый психолог Вундт назвал свой капитальный труд «Основы физиологической психологии». Его последователи среди психологов многих стран разделяли и развивали эти его установки, хотя и по-разному. Во всяком случае, среди психологов конца XIX в. были такие, которые так или иначе считали, что большой мозг работает по принципу рефлекторной деятельности (например, известный американский психолог Джеймс).

К предыстории работ Павлова по физиологии большого мозга относится также возникновение и развитие идеи об ассоциации как важнейшей форме деятельности мозга. Эта прогрессивная идея была введена в науку еще в XVII в. английским материалистически мыслящим философом эмпирического направления Локком. Она оказалась весьма жизненной и привлекала также внимание многих врачей и естествоиспытателей тех времен и последующих столетий. Некоторые из них стремились под идею ассоциации подводить общеизвестные или же ими наблюденные отдельные конкретные факты деятельности мозга. Известное с незапамятных времен явление «слюнки текут» (слюноотделение при виде пищевых продуктов, особенно сладких и кислых или даже при одной мысли о них), в XVIII в. стало предметом специального внимания ученого Р. Уитта. Его современник Д. Хартли уделял особое внимание идее ассоциации и многие явления деятельности мозга интерпретировал под этим углом зрения. В XIX в. на основе идеи об ассоциации развилось мощное специальное направление в психологии с такими выдающимися представителями, как Вундт и Джеймс (традиционная психология человека), Морган и Торндайк (экспериментальная психология животных). Ими и другими психологами исследовались различные виды ассоциации, производилась их дефиниция, классификация и систематизация, разрабатывались общие и частные закономерности их формирования и протекания и т. п.

Таким образом, до Павлова благодаря упорной работе многих ученых XVIII и в особенности XIX в. было установлено, что психическая деятельность есть функция высших отделов центральной нервной системы. Чтобы от наивных догадок древнегреческих мыслителей дойти до строгого фактического обоснования этой основной для естествознания и материалистического мировоззрения научной истины, а также для установления факта структурной и функциональной неоднородности коры большого мозга у высших животных и человека, факта превалирования перекрестных связей между полушариями большого мозга и симметричными половинами тела, пытливый ум человека проделал долгий, зигзагообразный и тернистый путь. Но как бы значительны ни были эти и некоторые менее существенные факты, установленные многочисленными физиологами, клиницистами и морфологами в течение двух столетий, особенно во второй половине XIX в., как бы ни было значительно познавательное, мировоззренческое и практическое значение этих фактов для физиологии, биологии, медицины и философии, в них нельзя было пайти ответа на важный вопрос, который в конце прошлого столетия уже приобрел значение главного, основного для физиологических исследований — на вопрос об интимных механизмах, о природе и закономерностях работы мозга, о лежащих в основе его деятельности фундаментальных нервных процессах. Даже в физиологии, некоторые важные разделы которой достигли значительного уровня развития и которая в изучении функции мозга шла в авангарде других биологических и медицинских дисциплин, казалось практически невозможным перейти от феноменологического изучения явлений к изучению их сущности. Это объяснялось недостатками экспериментальных приемов и методик, отсутствием научного метода, соответствующего характеру и сущности возникших новых задач эпохи.