Украшением этих встреч был К. А. Марджанов, Котэ Марджанишвили, как его называли в Грузии. Как-то он и Южин наперебой рассказывали Анатолию Васильевичу о театре в дореволюционной Грузии. Южин с восторгом вспоминал об Алексееве-Месхиеве, вспоминал заслуги режиссера Яблочкина, отца Александры Александровны, возглавлявшего в Тифлисе Театр русской драмы, говорил о врожденной «театральности» грузин; он от души приветствовал деятельность Марджанова, хотя и упрекал его в формализме.
В честь приезда Александра Ивановича местный театр возобновил «Измену», и на одном банкете было сказано:
— Ты покинул Тифлис, сделался любимым московским артистом, но твою измену мы прощаем, увидев твою «Измену».
С трудом вырвался Александр Иванович из пылких объятий своих земляков и отправился отдыхать в Кисловодск. А через неделю и Анатолий Васильевич уехал лечиться в Боржом.
Осенью 1924 года выяснилось, что репертком категорически возражает против возобновления «Бешеных денег», как идеологически чуждой и вредной пьесы. Запрещена была также «Василиса Мелентьева», которую собирались поставить с А. А. Яблочкиной в главной роли.
Анатолий Васильевич, провозгласивший свой знаменитый лозунг «Назад к Островскому!», под вой и улюлюканье «леваков» продолжал решительно и систематически отстаивать появление пьес Островского в театральном репертуаре. На сцене Малого театра и тогда шли «Бедность не порок», «На бойком месте», «Снегурочка», «Сон на Волге». «Снегурочка» удержалась в репертуаре очень недолго, вероятно, из-за сложности и громоздкости постановки. К сожалению, «Бешеные деньги» пришлось временно отложить.
Этой же осенью студия, возглавляемая Эггертом, получила помещение на Триумфальной площади (теперь пл. Маяковского, театр «Современник») и превратилась в Театр русской драмы. К. В. Эггерт кроме работы в этом театре снимался в «Межрабпомфильме» и из-за перегруженности подал заявление в Малый театр о своем уходе. Он говорил, что ему больше всего жаль расстаться с Южиным. В своем театре Эггерт поставил «Испанцев» Лермонтова и новую пьесу Луначарского «Поджигатели», в которой сам играл эсера Рагина, Н. М. Церетелли — коммуниста Руделико, Р. А. Корф — барона Соловейко, В. Р. Игренев — Дурцева, а я — французскую актрису Диану де Сегонкур. К этому времени ЦК Рабис начал противиться тому, чтобы актеры совмещали работу в нескольких театрах. Мне пришлось выбирать между Коршем и Малым театром. Несмотря на все заманчивые перспективы, открывавшиеся мне в театре Корша, я выбрала Малый. Нужно сказать, что я сохранила наилучшие воспоминания и дружеские отношения с театром Корша и коршевцами.
Так как роль Дианы де Сегонкур была написана для меня и даже сюжет «Поджигателей» был навеян написанным мною сценарием, Южин в виде исключения разрешил мне участвовать в «Поджигателях», но посоветовал войти как можно основательнее в репертуар Малого театра, порекомендовав мне тут же учить роль Абигайль в «Стакане воды».
— Я охотно помогу вам в работе. Ведь репетиций вам дадут немного.
К сожалению, я не видела первого состава в этом спектакле, когда королеву играла Ермолова, герцогиню — Лешковская, лорда Болингброка — Южин, Артура Мэшема — Максимов, Абигайль — Леонтович.
В сезон 1924/25 года, когда я репетировала роль Абигайль, ни Ермолова, ни Лешковская уже не играли, Максимов служил в Ленинграде, Леонтович уехала за границу. Но новые исполнители: королева — А. А. Яблочкина, герцогиня — Н. А. Смирнова и Е. И. Найденова, Мэшем — Аксенов и Ашанин — вошли в спектакль, восприняв очень многое от своих предшественников, а главное украшение спектакля, А. И. Южин, был по-прежнему неподражаем. Позднее я играла со многими «лордами Болингброками» после Южина: с Лениным, Радиным, Зубовым, Максимовым, — но никому из них не удалось добиться в этой роли легкости, тонкости, ироничности Южина. Думаю, что и сам Скриб не подозревал какие возможности дает его Болингброк такому художнику, как Южин. Жуир, кутила, промотавший не одно состояние, талантливый журналист, едкий памфлетист — все это только личины хитрейшего политикана и честолюбца. Но как ловко носил Южин — Болингброк эти личины! Ему так удавался тон светской любезности, куртуазности дамского кавалера. Даже со своим смертельным врагом, герцогиней, он неизменно изысканно и почти преувеличенно вежлив. Он делает юную, обедневшую родственницу герцогини, Абигайль Черчилль, орудием своей политической и придворной игры, но в сценах Болингброка с Абигайль в манере Южина чувствовалось, что юная мисс в его глазах не только сообщница и исполнительница его замыслов, но прежде всего хорошенькая, привлекательная девушка. Вот этих тонких оттенков не было ни у одного из знаменитых исполнителей этой роли, с которыми мне довелось играть. Южин в полной мере владел искусством диалога, которое свойственно лучшим французским актерам. Позднее, после смерти Александра Ивановича, роль Болингброка в очередь с М. Ф. Лениным играл Н. М. Радин, тоже редкостный мастер диалога; но Радин и в этой роли при всех своих блестящих качествах был типичным буржуа, а Южин — аристократом с головы до пят.
Этот вельможа в вышитом золотом камзоле, этот уже немолодой, тяжеловатый, но представительный сановник, красноречивый оратор в Палате лордов, жонглирует страстями и слабостями и своего врага — герцогини, и недалекой, безвольной королевы, и влюбленной девушки. Моментами из-под пышного парика сэра Джона Болингброка глаза Южина сверкали так озорно, лукаво и вместе с тем весело, что сочувствие зрителей к ловко проведенной им интриге вызывало бурю рукоплесканий среди акта.
Говорят, Ермолова играла королеву грустной, безвольной, влюбленной в красивого юношу, увядающей женщиной. Конечно, возможное и такое толкование этой роли. Но я, будучи в течение ряда лет партнершей Яблочкиной, не могу себе представить лучшую исполнительницу роли королевы Анны, чем Александра Александровна. Яблочкиной вообще присуще большое чувство юмора, она всегда особенно хороша в комедийных ролях, а королева в «Стакане воды», на мой взгляд, — ее коронная роль. Недалекая, наивная, влюбчивая и робкая женщина, она готова сдать все свои позиции, все прерогативы монархини властной и честолюбивой герцогине… но уступить ей молодого офицера?! Тут при поддержке Болингброка в ней просыпается мстительное чувство к своему недавнему тирану — властной, заносчивой герцогине. Королева умеет быть величественной и неприступной, и чувствуется, что интонации и жесты коронованной особы, привитые ей воспитанием, вовремя приходят ей на помощь; надо только, чтобы чья-то умелая рука управляла этой марионеткой на троне. Эта умелая рука — лорд Болингброк, которого она делает своим первым министром.
Слушать диалоги Южина и Яблочкиной было истинным наслаждением, и, может быть, еще большей радостью было самой играть с ними. Взгляд Южина — Болингброка, то беспокойный, то торжествующий, то насмешливый, заставлял партнеров «верить» ему на сцене и подчиняться тому ритму высокой комедии, который пронизывал весь спектакль и придавал ему особое изящество.
Хочется еще раз подчеркнуть, что в «Стакане воды» Южин передавал ум, волю, авантюризм Болингброка, скрытые под оболочкой безукоризненного придворного.
Эту куртуазность Южин сохранял и в быту, в повседневной жизни.
Как-то, ожидая своего выхода в «Стакане воды», я подошла к кулисе. В тяжелом, блестящем камзоле, в пышном завитом парике Южин сидел на стуле, поданном ему помрежем. Увидев меня, Александр Иванович тотчас вскочил и предложил мне стул. Я отказалась; он обиженно настаивал:
— Вы — дама. Что ж, по-вашему, я совсем уж немощный старик? — Он покраснел; это было заметно, несмотря на грим.
Чтобы прекратить эту сцену, я под каким-то предлогом перешла в другую кулису. Вдруг за своей спиной я услышала тяжелое дыхание, какое-то сопенье; я оглянулась — за мной стоял Южин, принесший мне свой злополучный стул. Чтобы не обидеть его, пришлось сесть… По счастью, скоро был мой выход.
Люди, страдающие повышенной подозрительностью и недоверием, могут сказать:
