…Куросаки уже сотню раз за это утро обозвала его «идиотом», в то время, как сам Пантера упрямо величал себя «гордецом».

- Это не гордость, а тупость! – Возмутилась она на неподобающие еще и пререкания со стороны Джагерджака, решившего вчера уединиться от всех и подумать о насущном непременно под лучами палящего солнца. Теперь, может, мозги он и привел в порядок, зато бонусом получил «первоклассный загар», который, учитывая шальную красноту всего тела, сойдет с него в лучшем случае лет через десять. – И каким ты местом думал только?

- Головой! Я всегда думаю головой, Куросаки! Не нарывайся!

- А то что? – Она беспощадно провела пальцем по сгоревшей спине, отчего арранкар взвыл мгновенно… – То-то же. Лежи и не двигайся. – Она картинно вздохнула: – Ах, нескоро мы сумеем побороться... – Ичиго склонилась над ухом Пантеры и томно прошептала: – И в игры на раздевание побаловаться… А я еще много красивых вещиц прихватила с собой… – Она провела живительным влажным язычком по горевшему краю уха, заставляя Сексту вздрогнуть и покрыться мучительными сейчас для обожженной кожи мурашками.

- Садюга… – Простонал он, поклявшийся в который раз отомстить дерзкой девчонке, но знал наперед, что это всегда плохо у него получалось.

Гриммджоу обреченно прижался тяжело болевшей головой к дивану и стал наблюдать полуприкрытыми глазами за передвижением своей мучительницы. Она специально расхаживала по комнате в одной только его майке без ничего, дразня стройными бедрами, а иногда и половинками ягодиц, которые явно нарочно являла ему, то задевая край майки, то, как сейчас, наклоняясь за чем-то. Пантера глухо простонал… Как же он хотел ее сейчас… Нет, не убить, просто хотел ее… Во всех позах, бесконечно целуя и чувствуя ее всем телом. Но сейчас это его тело предательски заныло жаром кожи, а не желания, и изо рта Сексты вырвался вовсе не соблазнительный, а огорченный и все проклинавший стон.

И какого черта он вчера и впрямь решил выдернуться? Ну, потерпел бы этих чудаковатых друзей Куросаки, да и недругов ее тоже, не облез бы… За день раздражения – ночь удовольствия: вполне равнозначный обмен, даже превосходящая все ожидания плата. Да и «чудики» эти были не так уж ему и противны… К «принцессе» он вообще уже привык, даже называл ее этим дурацким прозвищем, вовсе не подкалывая. Орихиме и впрямь была такой – светлой, доброй, воспитанной, нежной, изящной, как, наверное, и должны быть все принцессы. Чего не скажешь про ее «рыцаря сердца»… Заносчивый, надменный, самоуверенный, бесстрастный, и даже отмороженный – он и в человеческом миру не утратил свои самые раздражающие Сексту черты. С другой стороны, стоило только вспомнить его «подвиг» на крыше во имя спасения души Куросаки, да и трогательное прощание с рыжей пленницей, в котором они с Иноуэ усмотрели обретение души Куатро… Не потому ли он и согласился собирать его по крупицам? Так о чем жалеть теперь? Вопреки, своей нарочитой неблагодарности, от Шиффера все-таки не веяло злобой или агрессивностью ни в адрес другого Эспады, ни в сторону временной синигами. И, пожалуй, последнее обстоятельство – единственное, что должно было заботить Пантеру, а вовсе не моральный облик переродившегося Улькиорры.

Относительно парочки влюбленных синигами – Гриммджоу вообще не собирался париться: он едва знал их, даже Гина, с которым в Лас Ночес старался не пересекаться, а здесь и подавно не стремился заводить дружбу. Все, что ему импонировало в их тандеме, так это амурное безумство, накрывавшее этих двоих, плавившее их, точно воск, и растворявшего их в атмосфере неописуемым ощущением эротизма и вечной весны. От подобного зазывного, вязкого, дурманящего, будто фимиам, чувства окружающим становилось жарко, и душно, и непонятно радостно на душе. Кажется, Куросаки однажды рассказывала ему об этом тоже, когда повстречала ожившего Гина в торговом центре... Странная любовная аура исходила от этого сплава золота с серебром. И за такие вот безвозмездно подаренные эмоции Секста готов был стерпеть все, даже их бесцеремонное вмешательство в его мир с Куросаки.

Задумавшийся Гриммджоу, лежавший совершенно обнаженный, почувствовал тут мягкое прикосновение полотенца на единственно необожженных солнцем бедрах, а потом и вес забравшейся на них Куросаки.

- Что? Снова будешь издеваться?.. – Промычал он.

- Еще как, – томно прошептала она, но с нотками искреннего сожаления. – Увы, по-другому никак… – Ичиго выдавила крем от ожогов на руку и, зная, сколько не согревай его в руке, он все равно покажется сгоревшей кожей уколом тысячи иголок, приступила незамедлительно, уже представляя в своей голове последующий после этого дикий рев Пантеры…

- Нужно было сразу меня позвать, – застенчиво поглядывая на мощную спину голубоволосого арранкара, Орихиме все же хорошо делала свое дело: ее Сотен Киссюн медленно, но уверенно заживлял, одновременно меняя степень красноты кожи и снижая градус жара в теле.

- Не нужна мне твоя помощь, – Джагерджак по обыкновению отверг чары «принцессы». Ичиго закатила глаза: невыносимый упрямец и гордец был этот Пантера, а говоря попросту – идиот, ее любимый великовозрастный идиот.

Орихиме не обиделась, лишь мягко улыбнулась норовистому Сексте: как и у Куатро, их арранкарская даже не гордость, а своенравность, порой просто не давала им являть миру свои истинные эмоции и чувства, будто они все продолжали следовать за тем ярлыком, цифрой, припечатанной к их телу, давно переставшей говорить об их характерах и аспектах смерти. Ведь теперь-то они были живые с бьющимися сердцами, с чувствующими душами, с любящими глазами…

- Ну, что вы, Гриммджоу-сан, – робко возразила девушка, – за то, что вы помогли спасти Улькиорру-куна, я всегда буду лечить вас…

- Всегда? Это звучит, скорее, как приговор… – Поёрничал Джагерджак.

- Попридержи-ка язык, Секста, и скажи спасибо…

Иноуэ непроизвольно покосилась на сидевшего в кресле Улькиорру и перехватила его участливый взгляд. Она, естественно для себя, смущенно ему улыбнулась, а он – вот так сюрприз – выдал нечто похожее на полуулыбку: Шиффер всегда со скрытым восхищением наблюдал удивительные силы человеческой девушки, но теперь никто не мог воспретить ему открыто гордиться ею и защищать от нападок нахалов вроде Джагерджака.

- Тебя это тоже касается… – Проронил шестой Эспада.

- Хм? – Зеленоглазый спокойно встретил дерзкие огоньки в голубых глазах. – Что тебе нужно?

- Ну, как? А благодарность за то, что я тоже приложил руку к твоему спасению?

- Вот как? – Не меняясь в лице, переспросил брюнет, но, без лишних раздумий, тут же выдал: – Спасибо.

У Гриммджоу рот приоткрылся: мало того, что он ожидал как минимум часового препирательства от Куатро, еще больше предполагал, что тот выдаст за благодарность свое снисхождение, но… Желаемое слово было произнесено так твердо и уверенно, что мгновенно обескуражило голубоволосого «героя поневоле» и он просто не нашелся, что ответить…

- Ну, дверь, кажется, починили! – Довольно хлопнул в ладоши Гин, войдя в номер к его хозяевам.

Мацумото, мирно развалившаяся во втором кресле, убрала руку с подлокотника, и серебряноволосый присел с ней рядом. Его рука привычно обняла ее за плечи, окунаясь в пушистые золотые локоны на спине.

- И как ты объяснил персоналу это происшествие? – Хмыкнула Куросаки.

- Сказал, что Секста вышвырнул одного портье, посмевшего засмотреться на его девушку. Странно, – хихикнул он, – но мне все поверили, даже без лишних расспросов. – Ичимару склонил голову набок: – Хм, Гриммджоу-сан, и какая у вас тут репутация в отеле?

Пантера фыркнул: нормальная у него тут репутация. Куросаки потрепала его за шевелюру:

- Он у нас тут – VIP-клиент и первый гость здешнего ресторана.

- Вот оно что? А я-то думаю, чего это нам пообещали бесплатный ужин в знак извинения.

- «Нам»? То есть, мне и Куросаки – ты это, явно, хотел сказать? – Поднял голову Джагерджак, но серебряноволосый отрицательно покачал головой и еще больше улыбнулся, отчего даже у дико скалящегося Гриммджоу свело челюсть.