— Потому что… — начал я, обрывая свою речь.

Искренне сказать человеку то, что мы тысячи раз пели в своих песнях, которые вовсе и не мы писали, оказалось гораздо трудней. Мой пульс участился.

— Потому что, черт возьми, я люблю тебя, Мэри!

Я крикнул это так громко, чтобы она могла услышать, и сам не заметил, как сильно дрогнул мой голос. Мэри остановилась. Я увидел, как сумка вываливается из ее рук, и поспешил поддержать ее. Она обернулась ко мне со слезами на глазах. И мне потребовалось несколько секунд, чтобы осознать, что мои глаза такие же красные.

— Что? — ее шепот отправил разряд по моему телу.

— Я…

— Нет, — она перебила. — Извини, я ведь всё слышала. Ты не обязан повторять это.

— Я люблю т…

Мне потребовалась пара секунд на осознание того, что Мэри заткнула меня своими губами. И, обвив руки вокруг ее талии, я поднял ее в воздух. Ее губы были холодные и сухие. Она не стала сопротивляться, когда я запустил язык в ее рот, и опустила ладони на мои щеки. Я неохотно опустил ее на землю, продолжая крепко прижимать к себе за талию даже тогда, когда наш поцелуй оборвался. Мэри положила голову мне на грудь, и мы простояли так довольно долго, но недостаточно. Всего было недостаточно. Мне нужно было заполнять каждый из этих двадцати восьми дней чем-то особенным и запоминающимся для нас. И сейчас, понимая, что поезд ушел, я ощутил отчаянный скрежет в груди.

— Я плачу как девчонка, — я попытался пошутить.

Мэри едва выдавила из себя смешок сквозь слезы. Ее руки обвили мою талию еще крепче. Я чувствовал, как моя рубашка мокла под ее щекой, и мне бы хотелось, чтобы у нас было чуточку больше времени так стоять. Мы даже не замечали, как летит время. И никто из людей больше не тревожил нас после моего признания.

— Внимание: начинается посадка на рейс UKG-2892, — по всему аэропорту раздался женский голос.

Мэри снова начала всхлипывать, сжимая мою рубашку в кулак. Я сразу понял, что это ее рейс. А она даже не прошла паспортный контроль. На часах 08:30. Я отстранился от нее, замечая растерянность в ее дрожащих красных глазах. Мэри попыталась улыбнуться, и я сделал такую же попытку в ответ. Она развернулась по направлению к кабине. Там не было очереди, потому что все пассажиры уже прошли на посадку. Она достала из сумки паспорт, над которым я еще день назад смеялся. Казалось, что прошла целая вечность со вчерашнего вечера. Я увидел, как Мэри попросили посмотреть в камеру. Когда ей протянули паспорт, я ощутил ноющую боль во всем теле. Она замерла на несколько секунд, не сводя глаз с удостоверения, лежащего перед ней. Затем дрожащей рукой засунула его в сумку. Автоматические двери раскрылись перед ней, пропуская туда, куда мне вход был запрещен. Мэри бросила на меня последний взгляд и подарила одну из своих прекраснейших улыбок, прежде чем исчезла, как будто ее никогда и не было.

========== Глава 59. ==========

Комментарий к Глава 59.

Поставьте песню, которую я отметила в начале главы. Мелодия, мотив и слова идеально подходят.

Lifehouse — From Where You Are

POV.Harry

Аэропорт — место для слез, смеха и смеха сквозь слезы, как бы иронично не звучало. Люди приезжают обратно, спустя долгое время, и их встречают люди, которые ждали их. Или они прилетают впервые, удивляясь и восхищаясь всем, что попадается на глаза. А еще это место, откуда люди уезжают, забирая с собой всё, что ты дал им. Просто в один день пакуют вещи, покупают билет, собирают осколки твоих чувств, садятся в самолет и улетают.

Я стоял среди толпы людей, которые ходили вокруг и озирались на меня. Они смотрели, думая, когда можно снова попытаться наброситься на меня, попросить автограф или фотографию. Но я даже не замечал их присутствия. Эти люди принимали меня за экспонат в музее, который можно ослеплять вспышками фотоаппаратов. Их совершенно не волновало мое настроение или желание. Они просто хотели фото и чтобы я что-нибудь начиркал на их листочках или вещах. Мои глаза были всё еще на той двери, которая открывалась и закрывалась автоматически, как только люди проходили паспортный контроль. Мэри пропала в этих дверях. Я стоял полчаса. Час. Два. Словно зомбированный, я не сводил глаз, хотя там прошло уже множество людей. Там мог пройти кто угодно из этого аэропорта, кроме меня. Наверное, осознание, что ее теперь нет рядом, не до конца до меня дошло, поэтому я наконец развернулся и спокойно направился к выходу. Кто-то выкрикивал мое имя, и я всякий раз оглядывался в надежде, что она выбежит из этих дверей и останется в этом городе со мной. Но только когда мои глаза встречались с людьми, звавшими меня, я понимал, что не было ни единого голоса, похожего на ее. Самолет уже давно должен был взлететь. А толпа за мной все увеличивалась. Они шли, тесно прижимаясь ко мне со всех сторон и делая фотографии фронтальной камерой. Не думаю, что там получилось хоть одно удачное фото, потому что я не собирался смотреть в объектив, улыбаться или что там они еще просили меня сделать. Несколько человек обозвали меня нехорошими словами, и возможно я бы расстроился в другой ситуации, но тогда я понял одно: люди не хотят знать тебя настоящего, они хотят тебя улыбчивого, веселого и всегда готового услужить, однако им самим абсолютно наплевать, в каком ты состоянии и что у тебя на душе. В тот момент я пожалел, действительно пожалел, что не взял с собой охранника. Тогда бы у меня была отговорка, почему их не подпустили ко мне. Но в этот раз я сам расталкивал людей, очищая себе путь на улицу. В итоге, к парковке за мной шагало уже не так много народу. Около пяти или шести человек. Сев в салон и закрыв дверь машины, я почувствовал огромное облегчение, положил локти на руль и опустил голову. Мне тоже следовало бы поехать домой, собрать свои вещи и готовиться к полету в Австралию. У нас был небольшой перерыв, но это не значило, что тур закончился. Поэтому я просидел размышляя пару минут, а затем вытащил телефон. В этот же момент что-то мелкое с едва слышным звоном вывалилось из кармана. Я попытался сосредоточить взгляд на темном полу автомобиля.

— Блять, — слетело с моих губ, как только я понял, что это было.

Поблескивающая цепочка появилась в моем поле зрения, и я поднял ее.

— Блять! — я крикнул это так громко, как мог, ударяя по рулю.

Не знаю, когда я прекратил истерику, но к тому времени я точно выдохся. Мое дыхание сбилось. Где-то в глубине у меня всё ныло. Намотав цепочку с подвеской на пальцы, я потер ими переносицу. Это так странно, что я не знал, как мне воспринимать мир теперь. Все, что двигалось и не двигалось, раздражало меня. Я посмотрел на подвеску в моих руках, и зверский крик вырвался из моего горла.

За что мне это всё?

Я принялся снова ударять по рулю в каких-то конвульсиях, тем самым привлекая внимание к своей бедной машине, которая гудела всякий раз, как моя рука касалась руля. Пальцы запутались в волосах, сжимая голову между ладоней, и я снова громко прокричал в пустоту. Я кричал, но меня никто не слышал. Мне хотелось, чтобы она была здесь, рядом. Она бы услышала меня. Внезапно какой-то звук заставил меня замереть. Телефон, который я каким-то образом выбросил на пол, зазвонил. Бросившись к нему, я заметил имя своей сестры на экране и откинул его снова на пол, чтобы не попасть в пассажирское сиденье. Только чуть позже я осознал, что на пассажирском сиденье уже никого нет, и там не будет никто сидеть. Это заставило меня снова кричать, но безмолвно. Я просто открывал рот, крепко зажмуривая глаза и сжимая голову ладонями, а никакого звука не издавалось. В каком-то смысле мне не стоило настолько утрировать, но в душе у меня было какое-то плохое предчувствие. Несколько минут просидев в тишине, я успокоился и завел машину. Картинки в окнах стали меняться, и я слегка опустил стекла, впуская холодный воздух в салон. Спидометр показывал сто, потом сто пятьдесят, двести. Сила, с которой дул ветер, всё возростала. Я чувствовал, как уровень адреналина в крови поднимался и как увеличивалось мое чувство удовлетворения. Почти то же самое, как когда ты под кайфом. Твоя голова чиста, и ты не думаешь ни о чем, кроме этого момента. Чувство, будто ты сейчас взлетишь. Это чувство отрешенности от мира, потому что ты не хочешь в нем находиться. Я не заметил, как въехал в свой двор и как вышел из машины. Все действия были доведены до чистого автоматизма. Дверь в дом оказалась незапертой.