Обрубленных трасс, автострад и спасительных газопроводов,
Словом, — пасть катастрофы, в которую тысячелетье уйти
Собирается на костылях демократии и свободы.
И это не та жизнь, которой от пламени чист
Лик юности вечной! Но и в этих нелепых пределах России
Все же к Богорожденью способны заката лучи,
Когда падают в лоно долин и в вертепы, в овраги косые.
Финал государства — империи третьей весны!..
А до жития русских княжеств, воеводств, благополучных губерний —
Да, мой это прожитый дом, но который остыл,
Я чаю другого, а этот отеческий, кровный, неверный.
Предавая союз этих глин и прогнившей порожной доски,
Оставаясь ни с чем на окольном печорском форпосте,
Вижу низких небес закипевшую пену от лютой тоски,
Слышу рвущие кровли ветра от бессилия и от злости.
Об этом никто не расскажет
Об этом никто не расскажет,
Поскольку заметить нельзя,
Как жёлтая бабочка ляжет
На ветер, над полем скользя.
Дразня небосвод васильками,
Бессмысленна, невелика,
Она обросла облаками,
Дорогой, рекой и руками
Зовущими издалека.
Они так же весело машут,
Зачем повторился Господь?
А бабочка над полем пляшет,
Молчит, никому и не скажет:
Я самая лёгкая плоть.
Но это она виновата,
Когда потрясая крылом,
Ложится живая заплата —
Стихотворенье, псалом —
В надмирном шатре голубом.
За пыльным жарким полднем
За пыльным жарким полднем
Вечернею прохладой
Господь поля наполнил,
А знал ли Он, что — надо?
Почив за Шестодневом,
Блажен в отдохновеньи,
Движение под небом
Привел в самодвиженье.
В восторге над излукой
Речной, от дольней песни
Его благие руки
Целую ещё здесь я,
Благодаря за полдень,
За жар и за прохладу,
В безумьи шепчешь: “Полно,
Здесь большего не надо!”
ПИСЬМА К ОЛЕСЕ
1-е Письмо
Если перечислить то, что здесь осталось,
То это — ночной дождь с 31-го на 1-е сентября,
Печальный печорский посад и садов яблочная усталость, старость, —
Безымянные клички времени и бытья-бытия
На твоем “Москвиче” можно махнуть разом
Весь этот русский разгром дорог псковского рубежа,
Но ты опять выбрала дальше Москвы, Парижа, Нью-Йорка, лазом
Каким-то таинственным душою до неба сподобилась убежать.
Поэтому я точно знаю, кому и куда адресую
Печорское благословение и земли этой красной пыль.
И если б не ты, то ветры эти и кропленье дождя впустую
Болтали б всю ночь, но не повествовали бы быль.
Конечно, это — не бред, но кроме небожителей, кроме
Ангелов, я верю, бывает взойдет на миг
Запевшиеся поэты на белом — в небо — “Москвиче”-пароме,
Или небо само ниспадает тяжело на них.
А те, кто сопутствуют тебе, — Воскресение и Победа —
Такие дары Божии, что твои не твои,
И даже, если бы и имела ты во власти своей полнеба,
То и тогда бы ты смогла их только родить, но не сотворить.
Я ничего не отнимаю от тебя, потому что не существую,
Потому что кланяюсь тебе и люблю — сестру.
Ты наказывала писать тебе, вот и повествую
То, что ночью пишу, а утром (потому что нет меня) навечно сотру.
2-е Письмо
Жизнь такая простая вещь, и что-то значит
В ней немногое, и я гляжу только в два оконца:
Вот луна льется, и кто-то негромко плачет,
Вот льется солнце, и кто-то смеётся, смеётся.
И если кто по ухабам печорским, по глубооким озерам
Пройтись, проехаться, проплыть попробовать,
То можно стать путником, странником, паломником, но фантазёром
Не стать ни за что от холмистого, края этого крутолобого,
И вспомнив печаль-радость, смены времен года,
И то, что, время сжирает, мясо живьем от рук, голеней — ото всего тела,
Оглянувшись, замрешь, но найдешь ли, что было б пригодно
Для заоблачной купли, душе — для доходного дела,
От печорских холмов до пронзительной мальской долины
Мы изъездили всё и на всякие холмы всходили,
И молились, и Бог отвечал нам, и неутолимы
Были мы от долин, что как будто бы Бога родили.
Но когда повернешь на печорскую благословенную трассу,
Чьё, ты спросишь, жнивьё, цапля чья, иль вы — небыль?
Чьё ты, озеро, кто ж это охрой густою покрасил
В перелесках поля и лазурью лазурною небо?
3-е Письмо
Вот так: дождь за дождём и это значит одно — осень,
И ещё это значит конец или смерть года.
Перелёты и пение птиц, и жара, и покосы,
И движение соков, приплоды, и жирной земли плодоносье —
Замогильною сыростью кончилось всё и прескверной погодой,
И никто не даёт тебе чаянья или упованья,
Хоть на долю того торжества и венчального края,
От которого, только лишь вспомнишь, начнешь целованье
Каждой капельки ливня и звона, и зноя, и грая.
Это лето — письмо по своей убывающей сути,
Где на каждое слово ложатся потери и метки
Умирания жизни, в которой ещё мы побудем,
Но однажды остынем, как голые зимние ветки.
От тяжёлой грозы, среди пышного августа — траур.
Родило новый мир уходящее мёртвое лето.
Под озимые в голой земле ковыряется трактор
И ворчит, и стрекочет недовольным жучком от рассвета.
И когда хладный вечер раскинет по сумеркам крылья,
И земля воздохнёт, и испарина ляжет на травы, —
Где же я, если жизнь мою темень покрыла,
Где же мир, на который имею я кровное право?
Невесомой душе так легко, что и осень ей в радость,
Она знает науки простые и детские скалки...
Из всего, что дарилось, холодная осень осталась,
И разбилось зерцало, в которое жизнь улыбалась,
И роняют деревья прекрасной картины осколки.
4-е Письмо
Я бы многих винил
В тяжкой доле и злой,
Если б не освятил
Меня луч золотой
А в печорском краю
Никаких перспектив,
Кроме жизни в раю
И заоблачных нив.
Что посеяно здесь,
Возвращается там
В неожиданный лес,
К драгоценным цветам.
Но не спит никогда
Средостения дверь
Охраняющий гад,
Отвратительный зверь.
Вся Россия пустырь,
но в развалах войны
Я нашел монастырь
От роду без вины.
И тебе, милый друг,
В этих стенах святых
Все святое вокруг,
Вся земля — с высоты.
И душа твоя здесь,
Где бы ты ни была,
Словно слушает весть,
Расправляя крыла.
От глаголов земных
В тишину уходя,
Словно после зимы
Майского ждём дождя.
И ещё говорим,
Но в зарницах, в громах
Слушаем словари
На иных языках.
…………………………………..
Всех, кого нас любовь
Заковала в цепях,
Обессмертен любой,
Кровью, болью, мольбой
Времена претерпя.
5-е Письмо
Пока падает этот жёлтый, этот яркий, этот лист клёна,
Друзья мои бывшие в питерской филармонии слушают Брамса,
