Тогда, сто лет назад, чувство грандиозности, величия овладело значительным количеством людей на земном шаре, и произошло это очень быстро, почти внезапно.

Где, как потерялось достоинство старого мира? Человек разменял свое достоинство на грандиозность и атеизм, на свободу и равенство любой ценой, на вседозволенность, неуважение к жизни человека. А на сдачу получил мелкое честолюбие, расплескал достоинство и самоуважение на пути к величию, разлил его так, что осталось лишь на самом донышке – разве соберешь теперь?

Разум и прогресс в начале XX века? Ну, ничего себе! Самонадеянный оптимизм, вера в вечный мир затягивали Европу в бесконечные кризисы, неуклонно толкали ее в кровавую воронку войны. Человечество, как гадаринские свиньи, шагало прямо к пропасти – и ничего не замечало. Ничего себе – Belle E'poque!

Обезумевший, потерявший себя где-то на крутых горках двадцатого века Разум прятался от самого себя, от прогресса, от непроявленной реальности и играл с ними то ли в жмурки, то ли в салочки. Рухнула и разбилась вдребезги идея божественного происхождения власти, и люди перестали уважать сначала монархов, затем вообще всякую власть, а часто – самих себя. Человек с улицы бросил вызов аристократии. Массовый век вызвал на бои без правил старую элиту, прицелился не в бровь, а прямо в глаз элите вообще. А в России власть слабела с каждым месяцем, днем, часом. Власть, словно снулая рыба, судорожно зевала, таращила свои полумертвые, уже подернутые мутной, белесой, застывающей прямо на глазах пленкой глаза… а потом она умерла.

Но и повсюду в Европе уходили в прошлое индивидуализм, голубая кровь, хорошее происхождение, образованность, достоинство и нравственность, да и теория Дарвина, в ее примитивном изложении а ля Томас Хаксли, оказалась как нельзя кстати. Затем человечество рухнуло в пропасть Великой войны… А после мировой войны разные страны пошли разными путями, стали расходиться вместо того, чтобы сблизиться. Свобода – эта старая, как мир, мечта, этот старый кумир, напяливший на себя новые, почти не узнаваемые шутовские одежды, – свобода захлестнула мир огромной мутной волной. Кто-то сумел выплыть, не захлебнувшись в отвратительной горько-соленой жиже… Судьба других была определена как минимум на столетие.

Ух, какой шторм свободы поднялся тогда в нашей стране! Как захлестнули ее, как затопили волны этой неуправляемой свободы!

Какой узнаваемый облик приобрела эта свобода, какой шутовской колпак нацепила она себе на голову!

Даешь швободу!!!

Гопникам захотелось швободы.

Что заставляло этих людей терять человеческий облик?

Вылезла из щелей и дыр, показала острые клыки социальная зависть.

А Время стало мстить за себя. Оно завязалось в тугой узел, разорвалось, извернулось сотнями мерзких ядовитых гадов, и…

А, вы хотели сильной власти?! Так она придет очень скоро! Пройдет всего несколько лет – и вы получите сильную власть. Ах, вы хотели свободу-анархию? Так получайте произвол и диктатуру!

Советская страна устремилась на покорение пространства, а заодно и времени, растаптывая свободу и достоинство простого человека. Но по плечу ли покорить пространство и время обычному смертному, даже если он Вождь Всех Времен и Народов?

А за величие диктаторов XX века, за близость коммунистического Завтра придется расплачиваться в течение столетий. И не только России.

…И вдруг как-то неприятно замелькало перед глазами, замаячило где-то далеко, на заднем плане, зловещее сооружение гильотины, показались где-то в отдалении фригийские колпаки экзекуторов…

Ой! Ну, в точности все так, как я рассказывала недавно студентам и, описывая якобинскую диктатуру, рисовала на доске красный фригийский колпак якобинца и косой острый нож этой убийственной конструкции. Вот, вот оно! Прямо сейчас, всего через несколько секунд неумолимый этот нож падет на безропотно склоненную голову – и отсечет ее очередной жертве…

Я отвернулась, изо всех сил зажмурилась. Ну уж нет, дудки! Вот туда-то мне точно не нужно. Не дай Бог попасть в эпоху Террора! Неважно, какой чеканки – якобинской, сталинской, нацистской.

В воздухе остро запахло опасностью. Страхом.

Да нет же! Это ерунда! Какая опасность может угрожать в наше время? Эпоха диктатур давно прошла, они остались в XX столетии, а история едва ли повторится, в точности воспроизведя старую модель власти. Хотя… так ли? Ведь иногда эта затейница выкидывает такие номера, что только диву даешься.

И все-таки как страшно, как жутко попасть в непроявленную реальность пространственно-временной Воронки!

Я не торопясь пошла по тропинке в глубь леса. Да, в обычные дни трудно позволить себе не торопиться… Просто остановиться. Оглянуться.

С лекцией все понятно – теперь я знаю, как начну рассказ о двадцатом столетии.

…А ведь погода сегодня – нет, не просто яркая, солнечная. Там, у здания пансионата, снег начинал таять, с крыш закапало. А здесь, в лесу, сумасшедшая от счастья зима торжествовала, заходясь от восторга по каждому, даже самому незначительному поводу – просто потому, что она такая красивая, здоровая, вечно молодая, – и звучала на самой высокой ноте. Вот как бывает, оказывается! Побываешь во временной дыре – и начинаешь совсем по-новому, отчетливее, глубже, острее чувствовать окружающее тебя настоящее. Да, ленивая, сонная у человека душа. Что же нужно, чтобы она проснулась и начала замечать, как прекрасен этот мир? Интересное дело? Друзья? Любимый человек рядом?

Я с трудом вернулась на постоянное место жительства – в февральский лес подмосковной России начала XXI века…

Золотисто-оранжевое солнце излучало радость, смеялось, ослепляло. Оно полыхало, струилось, поливало золотым светом мачтовый лес, добираясь до самых дальних его уголков. Солнце разбаловалось, играло с солнечными зайчиками, подбрасывало их на верхушки высоченных сосен, пускало пучками сверкающие лучи на свежую лыжню, на лесную тропинку, убегавшую лесом к старым дачам, наполняло ярко-золотым маревом, переливая его через край, глубокий овраг, отделявший лес от старой академической Мозжинки[14]. Снег искрился, весело поскрипывал, вкусно хрустел под ногами, как поджаристая хлебная корочка за обедом. В воздухе разливался свежий аромат только что нарезанного на кусочки спелого арбуза.

Жадными глотками, обжигая горло, я пила горячий золотой напиток, которым гостеприимно угощало меня солнце. Напиток этот лез в уши, в глаза, проникал под кожу – я просто захлебывалась им!

Странно, много лет не вспоминала любимую мелодию и эти стихи совсем забыла, а теперь, вдруг… Растревоженная солнцем и радостью и боясь разбудить тишину, я замедлила шаг, чтобы снег не так хрустел под ногами, и принялась тихонько, вполголоса, с удовольствием напевать старую итальянскую песню, на ходу меняя, переставляя слова. Ноги сами несли по лесной тропинке, убегающей в Мозжинку среди заснеженных деревьев. В теле ощущалась непривычная легкость, почти невесомость: сверкающий лес излучал непонятную живительную силу. Хотелось петь, смеяться… И внезапно, как яркая вспышка, промелькнуло забытое, очень давнее – из детства, из другой жизни? – теплое, золотисто-оранжевое воспоминание… сверкающие косые солнечные лучи-столбики… Я точно знала: там жило счастье… Но когда это было, где я видела тот золотисто-оранжевый счастливый мир грез – не могла вспомнить.

Зато тревога, давящая, зажимающая, не дававшая покоя с самого утра, неожиданно отпустила, и стало светло, легко, радостно.

Я постояла на старом деревянном мосту, перекинутом через глубокий овраг, на дне которого вился, клубясь, захлебываясь паром, небольшой, в самую стужу не замерзающий ручей.