…Радость от того, что он так невозможно близок…

Счастье еще большего сближения. Доверия. Соединения. Слияния.

Дрожь в голосе. До боли в горле, до хрипоты. У него, у нее. Рвется к нему душа, растворяется в нем вся. Все больше хочется самой последней близости. И он тоже сдерживается из последних сил.

Так было всегда, как только им удавалось остаться одним. Но он держался осторожно, боялся настаивать, а она каждый раз находила силы совладать с ним – и с собой.

– Люблю тебя по-страшному. Моя хорошая… Цветочек мой…

Не хватает нужных слов. Конечно. Словами это не выразишь.

– Ну почему ты боишься своих чувств? – недоумевает он.

– Подожди еще… не надо… не сейчас… Ну, подожди еще немного… пожалуйста… я боюсь… – последние слова она шепчет тихо-тихо.

Еще бы не бояться последствий!

– Никак не пойму, что ты чувствуешь, как относишься ко мне, никогда не знаю, чего ты хочешь. Ты ведь все молчишь… не говоришь ничего… Ну, пожалуйста, не закрывайся от меня… – молит он, пробуя каждое слово на вкус, внезапно пересохшим голосом, словно и голос тоже его боится, тоже не хочет ему принадлежать. Но и в такие минуты чувство такта не изменяло ему..

А что, если?..

– Нет, ты не бойся, не надо… Ты же знаешь, если только ты не захочешь, я ничего такого себе не позволю. Ну не могу я так… против твоей воли… Сколько раз я клятву себе давал не трогать тебя! Только… ты сама скоро захочешь этого, правда ведь?.. Если честно, ну скажи – да?..

Он зарылся лицом в ее волосы. Его голос стал вкрадчивым, обволакивал, затем очень сузился.

Даже находясь в невероятной, тревожной, опасной близости от него, она скорее угадывала, чем слышала то, что он прошептал.

– Да… – тихим-тихим эхом отозвалась она.

Вот! Нельзя было отвечать сейчас это – еле слышное – да! Последнее решение остается за женщиной. «Да» было ее согласием. Голова закружилась от его поцелуев, а они становились все более решительными, глубокими – мужскими. А его глаза просто затягивали ее в себя, как два огромных горячих темных омута, обволакивали, завораживали, проникали внутрь, растапливали… А сердце билось у самого горла, готовое выскочить. И непонятно было, чье это сердце так бьется – его ли? Ее ли?

Не было больше сил сдерживаться. Больше не было сил сдерживать его.

Полутемная комната осветилась вдруг голубовато-зеленым аквамариновым сиянием. Оно тоже ласкало, завораживало, обволакивало… Откуда было ей знать, что страсть бывает и такой?..

Не хватило сил сопротивляться.

И упал барьер.

Не думая больше ни о чем, очертя голову, они в каком-то безудержном восторге бросились с обрыва в пропасть, упали, нырнули в бурлящий, болезненно-сладкий бездонный омут, втянувший их в опасную горячую, темную Воронку Когда он оказался в ней, она, кажется, не почувствовала ни боли, ни стыда, ни страха – вся растворилась в нем, точнее, они растворились друг в друге. Да… да… вот так… наконец-то! Да! Тела заскользили вместе, слаженно, в такт. Как в сладострастном ритуальном танце. Какой он сильный! Еще нырок, еще! Какое глубокое погружение! Какой он нежный…

А потом, вынырнув, то быстро, то медленно они вместе поплыли в потоке, словно в ином, нереальном измерении, всей душой, всем телом отдаваясь ритму, музыке, хрустальному звону течения, снова и снова искренне, без остатка, не помня себя, одаривали друг друга полными пригоршнями счастья. Не видя… не слыша… не ощущая ничего вокруг… забыв обо всем… Слившись в одно существо так, что в мире больше не осталось никого и ничего! Они то тонули, то, задыхаясь от изнеможения, выплывали на поверхность, когда не хватало уже воздуха.

Сердца бились в такт.

Моя… любимая… родной мой… да, так… Еще, еще! Лапа моя, ты, ты, ты… да!

Серебряное звучание той божественной, ликующей музыки замирало, падало, становилось неразличимым, неслышимым…

А затем голос музыки нарастал, гремел, грохотал, устремлялся вверх, ввысь на какой-то невообразимой ноте, в сумасшедшем, упоительном, счастливом crescendo. Да, да, да-а-а!..

И звенели, ликовали души, и вибрировали, и пели от счастья тела в унисон Вселенной, в высочайшем акте любви и самопожертвования.

– …Ну и зачем нам говорить в таком тоне? Какой в этом смысл – сейчас? – произнесла я примирительно, осторожно подбирая каждое слово.

– Вот ты опять! Смысл! Это неразумно! Нерационально! – моментально вышла из берегов, взорвалась она, очень похоже передразнивая меня. Ту, из тех, старых, дней, или эту, дня сегодняшнего? Было трудно это понять.

Эмоциональная реакция после стольких лет – ничего не скажешь! Как-то не очень на нее похоже, или я просто забыла?

– Ну, надо иногда и голову включать, как же иначе? – парировала я. – Что, так теперь и плыть по течению? Здорово! Только к чему это приведет?

– Вот ты опять оправдываешься! Как тогда, – она снова загоняла меня в угол.

– Хорошо! Ну, а что мне еще оставалось делать, вот скажи? У меня же не было выбора! Нельзя загонять человека в угол! Никто же не захотел понять, услышать нас… меня! Ни он… никто не оставил мне никакого шанса! – заорала я вне себя. Ожила старая обида на нее. Досада, озлобление, неприязнь – волны этих чувств снова захлестнули меня, накрыли с головой.

– А вот психовать не надо! Что ты заводишься с пол-оборота?! Держи себя в руках! Неужели за столько-то лет не научилась? Это мне надо кричать. Ты-то как раз вышла сухой из воды!

От обиды я даже задохнулась, на секунду потеряв дар речи. Но только на секунду.

– Что ты сказала? – рявкнула я. – И ты это что, серьезно, да? А ну повтори! Это я вышла сухой из воды?! Я? – Тут мне пришлось замолчать – и перевести дух.

Я старалась совладать с собой, говорить спокойно и вложила в свои слова максимум сарказма, на который была способна. Но ядовитый тон, похоже, совсем не действовал на нее. Ехидная усмешка стерлась с ее лица, и на нем попеременно начали проступать… досада… обида… горечь… страх!

Но меня уже ничто не могло остановить.

– А он… он, вообще… Что, думал, склеил понравившуюся девочку – и все! Здорово, да? – я уже почти кричала.

– Может быть… Об этом я ничего не знаю. Но может быть, так и было в самом начале… А потом, когда у вас уже все закрутилось?.. Как ты можешь так говорить: ведь он у тебя был первый… А он… Да он же не мог думать больше ни о ком, вообще дышал, или, как это говорят – не дышал на тебя…

– А, ну да, ну да! Слыхали! Как там: пожар чувств! вулкан страстей!! Неистовый Роланд! – злобно, как разбуженная некстати гадюка, зашипела я на нее. – Вертеровские или, черт его знает, какие там еще… африканские страсти, так, что ли?! Да уж, высокие отношения, ничего не скажешь! Ага… Только ты забыла почему-то одну ма-аленькую деталь, так, пустячок: собственную дурь, горе – что? Он заливал потом водкой! Отличное решение! Просто замечательное! Ну, конечно, ведь это же проще всего! Гегемон проклятый, каторжник чертов – а туда же! Ах, люблю, ах, люблю! Да он… он просто… он же у меня годы жизни украл! – Я окончательно вышла из себя. – А обо мне он хоть когда-нибудь думал? А, да ладно! Ни он… никто… нет, правда, никто не хотел принять меня всерьез! Ну, не было у меня шансов! Ты что, уже забыла, что мне пришлось пережить? Я и сегодня не могу об этом спокойно говорить, это до сих пор моя боль! Это все так и не прошло до конца, наверное! А ты еще смеешь мне что-то говорить! И вообще, не лезь ты мне в душу и заткнись, поняла? Что я, по-твоему, могла поступить иначе? Ты не имеешь права меня осуждать!