И смуглой ночи посылал привет,

Сказав, что звезды на тебя похожи.

Но все трудней мой следующий день,

И все темней грядущей ночи тень.

© У. Шекспир, сонет 28

Как только герцог лотарингский закончил беседу с Дювернуа и переключил своё внимание на кого-то из фрейлин, к юноше направился де Сад-младший, но мэтр Лани опередил его, лишь только заметил, куда направлен его взгляд.

- Позволите проводить вас домой? – самым учтивым тоном произнёс Франсуа де Сад, чуть касаясь руки арфиста, но при этом холодным взглядом пронзая Жана Бартелеми.

- Простите, любезный виконт, но дело в том, что сейчас мсье Дювернуа едет со мной в Париж.

Зелёные глаза Франсуа блеснули злостью, а на щеках вспыхнул гневный румянец. У него были совсем другие планы в отношении Дювернуа на сегодняшний день, и тем более, на ночь. Он коротко извинился, и, возвратив свою надменную осанку, пошёл прочь из зала.

На лице Тома не было никаких эмоций. Он вяло отвечал на расспросы Станислава I, и был счастлив, когда его соизволили оставить в покое, подарив, напоследок, своё золотое кольцо с изумрудом. Он даже не спросил у мэтра, зачем тот собрался везти его к себе, и вскоре они сидели в карете, которая, миновав дворцовые ландшафты, увозила их в город.

- Тома, я давно хотел попросить вас об одной вещи, – начал Жан Бартелеми, как только они оказались в его доме, - Если вы позволите мне обратиться к вам с этой просьбой…

- Я слушаю вас, господин Лани.

- О нет, прошу вас, только не называйте меня так! Как угодно: Жан, Бартелеми – как хотите, только не господином. Я понимаю, что не имею оснований просить вас называть меня другом…

- Как пожелаете, Бартелеми, я не хотел обидеть вас, но и мне самому неловко. Вы слишком добры ко мне. Я готов вас выслушать.

В голосе Тома проскользнула доля беспокойства, хотя в лице оно почти не отразилось. С некоторых пор на ум мэтру всё чаще приходило сравнение со льдом. Тома был прекрасен, как цветок лилии, однако настроение его, и совершенная безучастность к происходящему вокруг, словно иней, скрывала мягкие лепестки.

- Сделайте мне любезность… - заметив, как сильно разнервничался Дювернуа, мэтр вздохнул, боясь озвучить свои мысли и быть неправильно понятым, - Вы вольны отказаться, и мы забудем об этом… Тома, не согласитесь ли вы позировать моему художнику? Это гениальный мастер, и писать будет лишь тогда, когда это удобно вам.

Лани замолчал, ожидая ответа Дювернуа, и следя за его глазами, которых тот не поднимал. После вчерашнего вечера у мэтра не осталось и доли сомнения, что к арфисту вернулось зрение. Если не полностью, то частично, и достаточно для того, чтобы разглядеть среди танцующих Гийома, от мыслей о котором у мэтра возникала теперь лёгкая тошнота. Это чувство не было отвращением, это был страх, который преследовал его в последнее время - лучший его ученик мог забрать у него Тома в любую минуту, не для себя, но для того, чтобы продолжать его мучить. Лани не мог поверить в то, что Гийом приносил боль арфисту несознательно, по собственному легкомыслию и неразборчивости. И вчера он наблюдал затем, как в очередной раз острый нож вонзался в чувствительное сердце, но ничего не мог поделать. Мэтр всю ночь думал об этом и пришёл к выводу, что Беранже не нужно было даже прилагать особых усилий, чтобы причинить арфисту боль – зрение Дювернуа были тем самым острым клинком, который заставлял кровоточить сердце. Однако вопросы о зрении были неуместны, а Лани, побеседовав с юношей немного, уяснил для себя, что тот лишь с виду кажется хрупкой фарфоровой статуэткой.

Итак, Тома также молчал, ожидая той просьбы, к которой мэтр создал такое длинное предисловие, но ничего более не последовало, и он поднял глаза, встречаясь со взглядом Лани, тёплым, но настороженным. Просьба показалась арфисту странной и неожиданной, а память быстро сработала, выхватывая из прошедших дней тот самый, когда он впервые себя увидел.

- Ах, зачем, зачем вы так шутите, мэтр? – закрыв глаза, Дювернуа отвернулся, демонстрируя служителю муз прекрасный профиль, и вводя в крайнее недоумение своими словами,

- О чём вы? – хватая арфиста за руки, мэтр попытался заглянуть в его лицо, но Тома вырвался, и отошёл к камину, поражая взгляд своего собеседника сходством с роскошными белыми розами, что стояли в вазе на мраморном выступе.

- В вашем окружении наверняка есть множество неотразимо прекрасных людей, - заговорил арфист тихо и взволнованно, - Я не понимаю, зачем вам я? Вы всегда казались мне человеком серьёзным, и тут… А, впрочем, делайте то, что считаете нужным.

Пауза нависла тяжёлым куполом над тем маленьким мирком, что так тщетно пытался выстроить Лани, и в котором, кроме Тома, не было никого. Он не мог понять, что же такого оскорбительного он сказал, что так расстроило объект его обожания. Вмиг Лани оказался рядом с арфистом и заключил его в объятия.

- Простите меня, мой милый, простите, - шептал Жан Бартелеми, мягко сминая в пальцах золотистые пряди, благоухавшие душицей, - Зачем вы говорите так? Будто не верите, что прекрасны, как…

И тут Лани прервался, потому что говорить сейчас Дювернуа о его красоте, в то время как Гийом – единственный, кому юноша хотел быть нужным, - развлекался в обществе других, было слишком жестоко. Ведь не мог он знать, какого мнения о своей внешности арфист.

- Простите меня, я не имел права сомневаться в ваших словах.

- Так вы согласны? – усилием воли размыкая односторонние объятия, Лани в последний раз провёл рукой по волнистым волосам арфиста.

- Вы не оставили мне выбора, - Тома улыбнулся, вновь поражая мэтра той грустью, что блеснула в мутноватых глазах.

- Если я могу что-то для вас сделать…

- Вы действительно можете.

- Только прикажите.

- Мэтр…

Жан Бартелеми замер в ожидании. По вмиг побледневшим губам Тома, и рукам, что сжали его ладони, он понял, что юноша собирается объявить ему что-то важное, однако, как и бывает обычно в таких случаях, когда в воздухе повисает ожидание чего-то чрезвычайно важного, в гостиной появился дворецкий и произнёс торжественно:

- Мсье Франсуа Буше!*

Двери распахнулись, и в них появился седовласый мужчина с большими, выразительными глазами и мягкой улыбкой. Подойдя ближе, он низко поклонился, и мэтр ответил ему тем же.

- Так это, стало быть, вот она - та самая муза благочестия, которую вы воспевали в столь изящных выражениях! Тот самый молодой гений, что похитил умы всего французского двора своей игрой на арфе?

- Ваша память никогда вам не изменяла, мэтр Буше, - улыбнулся Лани, однако сделал знак глазами, чтобы его гость не особо рассыпался в комплиментах. Это он уже изучил – Тома не любил хвалебные речи в свой адрес, - мсье Тома Дювернуа.

- Сейчас перед вами великий живописец нашего времени, мэтр Франсуа Буше, любимый мастер Его Величества, - обращаясь к Тома, мэтр не отпускал его руки, - Её Сиятельство маркиза лично просила мсье Буше написать ваш портрет.

- Я всегда знал, что у светлой маркизы тончайшее восприятие красоты. Не удивлён, что и на этот раз она поручила мне изобразить бриллиант! – воскликнул художник.

***

Когда в раздоре с миром и судьбой,

Припомнив годы, полные невзгод,

Тревожу я бесплодною мольбой

Глухой и равнодушный небосвод

И, жалуясь на горестный удел,

Готов меняться жребием своим

С тем, кто в искусстве больше преуспел,

Богат надеждой и людьми любим, -

Тогда, внезапно вспомнив о тебе,

Я малодушье жалкое кляну,

И жаворонком, вопреки судьбе,

Моя душа несется в вышину.

С твоей любовью, с памятью о ней

Всех королей на свете я сильней.

(29)

- Друг мой вдохновенный, я знаю силу вашего порыва, но полагаю, что мсье Дювернуа пора бы отдохнуть, - выходя на террасу, сказал мэтр Лани.