- Тома. Тома, вам необходимо попить, тогда вам станет немного лучше, - тихо произнёс Лани, мягко поглаживая юношу по голове.

Он видел, как вздрагивали закрытые веки, когда он смывал кровь и перевязывал порезы, и знал, что Дювернуа в сознании, однако находится в состоянии глубокого потрясения, и ему сложно говорить. Что, а вернее - кто довёл его до такого, мэтр уже знал. Оставалось выяснить подробности.

- Простите меня, Ваша Милость.

Слабый голос заставил сердце Жана Бартелеми забиться чаще, и он сам едва не заплакал, когда длинные веера ресниц вздрогнули, и под ними сверкнули покрасневшие от недавних слёз глаза. Лицо арфиста показалось восковым, настолько застывшим и не выражавшим никаких чувств оно было. Он был точно фарфоровая кукла – совершенная в своей красоте, но неспособная на самостоятельную жизнь. И только одно отличало его от игрушки – сердце, в котором творилось нечто страшное. Такое, что от одного взгляда в его глаза бросало в дрожь. В них не было привычной мутности, они были чёрными, и с уверенностью можно было сказать, что за их зеркальной преградой горит пламя ада.

- За что вы просите прощения, дитя? – оцепенение Лани поборол с трудом.

- За то, что подвёл вас. И теперь…

- Бросьте. Не стоит оно того. Меня больше волнует ваше здоровье и то, что произошло здесь. Вы должны рассказать мне всё. Абсолютно всё.

Глаза Дювернуа распахнулись шире, когда мэтр сделал ударение на последнем слове, но справившись с волнением, он попытался приподняться и тут же болезненно ахнул, стоило опереться на перевязанные ладони. Подбив подушку так, чтобы было удобно сидеть, Бартелеми помог арфисту, и стал поить лимонной водой.

***

Тем временем, Тьери уже добрался до Парижа, и теперь ожидал Александра Этьена, который наряжался к сегодняшнему вечеру в своей гардеробной. Лерак кипел внутри всё это время. Перед глазами стояла картина, от которой внутри всё леденело, и юноша корил себя за то, что недостаточно надёжно спрятал нож. Арфа с оборванными струнами, обрезанная коса, зажатое в руке лезвие и следы крови вокруг – образы очередной разрушенной любви, чем-то напомившие сцену кораблекрушения, не выходили из головы, сколько бы Тьери ни пытался их отогнать. Сменяя это, всплывали обрывки его собственного недавнего разговора с Биллом, и тот незначительный, на первый взгляд, момент, когда маленький мотылёк упал со сломанными крыльями. Хотя ничего страшного не случилось, воспоминания вызывали приступы тошноты и головокружения, а Тьери был уверен, что они с мэтром всего лишь оказались в нужное время и в нужном месте, иначе, неизвестно, что бы ещё перерезал Тома вслед за струнами и волосами. Кто знает, может, он был и прав.

- Ах, это ты, зеленоглазый плут! – громкий голос маркиза громом прогремел в кладбищенской тишине мыслей Тьери, - Почему ты здесь?

- Я с посланием от маэстро, Ваша Светлость.

- Что-то ты сильно бледен. Случилось чего? – подозрительно поглядывая на слугу, Александер взял и распечатал протянутое письмо. - Чёрт его дери! Что он сделал со своим… с Тома?

- Не знаю, мой господин. Сегодня утром я даже приводил к нему лекаря.

- И как только этот идиот думал вести его во дворец?! И после этого он спокойно появляется на занятиях, потом обедает со мной, а потом отправляется…

- Мсье Беранже утром приказал обрезать его волосы… - начал Тьери, делая вид, что не слышал последних слов.

- Обрезать? Волосы? Да он точно свихнулся! Нет, я лично запрещаю это делать!

- Я тоже отказался, мой господин, но… уже поздно.

- Что значит поздно?

- Когда Его Светлость Лани и я вернулись, он уже сам их обрезал…

- Оба - безумцы, - пробормотал Лани, - На вот, возьми денег, и позови мсье Клермона. Знаешь, где он живёт? Пусть принесёт своих успокоительных снадобий.

Вкратце рассказав события минувшего дня, и получив рекомендательную записку, Лерак покинул резиденцию маркиза, и направился на улицу Аптекарей, где жил Франсуа Клермон – известный при дворе знахарь, которого не раз вызывали к самому королю, и который лечил лекарствами, рецептами которых не делился ни с кем.

***

Тома, наконец, уснул, а мэтр Лани остался у его постели, дожидаясь возвращения Тьери. Постепенно, по крупицам мужчине удалось разговорить арфиста, и теперь между ними не осталось почти никаких секретов. Дювернуа долго упорствовал, не желая признаваться в истинной природе их связи с Беранже, но Жан Бартелеми мягко и корректно убедил его, что он может не бояться. Тома говорил долго, но не позволил себе ни одной слезы, в очередной раз заставляя Лани восхититься. Собственно, ничего из того, что узнал мэтр, его не удивило. Любимый ученик разочаровывал его с каждым днём, и не только своим поведением, но и танцем. До праздника оставалось мало времени, а Гийома будто подменили, и Андрэ Жирардо был совершенно прав, когда делал ему замечания. Теперь же учитель видел истинную причину таких перемен – Нарцисс увлёкся романами, своим внешним видом, но только не танцами, которыми бредил когда-то, и ради которых пришёл в Париж. Бартелеми хорошо помнил, как совсем недавно они с маркизом вытащили Гийома из рабства де Севиньи, каким запуганным и упавшим духом был этот нежный мальчик, и какой радостью засветились его глаза, когда он впервые попал в зал для занятий. А теперь…

Сидя в кресле у кровати Дювернуа, маэстро смотрел на блики мерцающих свечей на воде, в фарфоровой чаше, что стояла на полу. Розоватый оттенок напоминал о том, что в ней медленно растворялась кровь. Но текла она не из порезов, а из раны, что открылась на сердце. В углу, на своём месте, стояла безголосая арфа, были раскиданы обрезки струн, волосы… Убрать всё, или дождаться возвращения Гийома, чтобы заставить его посмотреть на плоды его стараний? Поймав себя на мысли, что уже воспринимает Нарцисса, как соперника, который приносит боль его любимому человеку, мудрый учитель тут же одёрнул себя – Тома не принадлежит ему. Он принадлежит Гийому, как бы отвратительно тот ни вёл себя с ним. И всё же…

Присев на пол у окна, Лани снял с шеи свой кружевной шарф, и бережно завернул в него медово-золотистую красоту, косой заплетенную. Тома так и не ответил, зачем так жестоко расправился со своей вечной спутницей и восхитительными волосами, но мэтр догадывался, что это как-то связано с Гийомом. Ему было известно, что Беранже не в восторге от идеи выхода Тома в свет, и вполне возможно, что молодые люди повздорили на этой почве. Ведь арфист так и не рассказал о главном: о том, что стал видеть лучше, и о том, что сказал ему Гийом о волосах и музыке. Из его сбивчивой речи Лани понял лишь то, что Тома любит Нарцисса до такой степени, что даже в нынешнем состоянии продолжает боготворить его, виня себя во всём, и являя классическую картину отношений в парах подобного рода. Да только для Бартелеми каждое его «слепой урод» и «ненужный груз» были ударами батога по незажившим ранам, и он ужасался тому, что юноша всерьёз считает себя таковым, когда с него хотелось писать портреты и слагать оды в его честь.

- Господин, - послышался с порога шёпот Тьери, - по настоянию Его Светлости маркиза я привёл мсье Клермона. Позволите?

- Конечно! - поспешно поднявшись с пола, на котором просидел неизвестно сколько, погружённый в свои размышления, Лани отодвинул занавес балдахина, - Только тише, он уснул. Будите его осторожно, чтобы не испугать. И ещё, - добавил мэтр, когда Тьери провёл целителя, - останетесь рядом с ним, Лерак. А я пока схожу во дворец и предупрежу Его Величество, что мальчик заболел и попрошу отложить аудиенцию до следующей пятницы.