Люби меня.
Обожай.
Боготвори.
Только меня.
***
Ночь продолжалась под печальные трели соловья, доносящиеся из глубины сада, а остывший воздух разносил аромат недавнего дождя и ночной лилии. Прошла короткая летняя гроза, оставив за собой шлейф воспоминаний для двоих влюблённых, мучимых собственной любовью - вечной и непостоянной одновременно. Оба страдали от призраков себя самих, оба не понимали причин, не знали настоящего, но отчего-то были уверенны в исходе. Нарцисса мучил тот, иной образ Тома, немного размытый, но так быстро возникающий в их безумные ночи. Арфист терпеливо выдерживал пытки памяти, и с уверенностью мог сказать, что голос во снах, зовущий его в огонь, принадлежит Гийому. Принадлежит так же, как и то, иное имя, которым он всегда хочет к нему обратиться - Вильгельм.
- Ты пахнешь любовью.
Билл лежал неподвижно, обессиленный недавним огненным вихрем, устроив голову на плече своего сладкого принца.
- Как и ты.
- Нет, Тома. Нашей любовью. Порой мне кажется, что только в твоём сердце…
- Почему ты говоришь так странно? – одной рукой перебирая взмокшие волосы Гийома, арфист целовал его лоб и брови, а в другой держал его узкую кисть, переплетя пальцы.
- Потому что оно неизменно, - приложив ладонь к тому месту, где билось взволнованное сердце, Нарцисс почувствовал его удары, - Сохрани её такой. Я не хочу, чтобы она изменялась, как изменяюсь я сам.
- Я знаю, Билл. - коротко выдохнул Тома и закрыл глаза.
- Теперь ты говоришь загадками.
- Не думай ни чём. Просто будь со мной, пока…
- Я всегда буду с тобой.
- В моём сердце – да.
- У тебя есть заветное желание, кроме… - Гийом сделал вид, что не расслышал, или не понял слов слепого, и спросил, сам не зная, зачем. Просто задал вопрос, чтобы отвлечь, но Том прервал его ответом, от которого стало лишь больнее. Как всегда.
- Только ты, Нарцисс.
- Ты не спрашиваешь о моих желаниях.
- Я и так их знаю, любимый.
POV Bill:
Что же на самом деле ты чувствуешь? О чём ты знаешь? Снова вспомнились твоё странное состояние и молчаливость после происшествия с бароном. Отчего ты так и не рассказал о том, что с тобой происходило? Отчего не стал расспрашивать более об Александре, у которого мы остались жить? Почему всё принимаешь, как само собой разумеющееся, не пытаясь никак изменить? Чем же ты живёшь, какой надеждой, на что? Я не знаю о тебе этого до сих пор, хотя мы вместе уже более полутора лет. Ты говоришь загадками, которые я ненавижу. Во мне сражаются противоречия, и одно из них говорит, что причина всему – любовь. Говорят, у неё нет правил и преград, и что обладая этим чувством, можно стать богатым. Мы поём о ней красивые сонеты, в которых её воспевают лучшие поэты мира! Но я ничего об этом не знаю, хотя знаю наверняка, что люблю тебя безмерно! Но, чёрт побери, невозможно любить так слепо! Невозможно не чувствовать ничего и не замечать! Или совершенно не думать о том, что очевидно. Оттого каждую минуту ты будто проверяешь, с тобой ли я. Даже, когда между нами и воздуха нет, так близко мы… и далеко. Спроси меня, Том, спроси! Почему же ты молчишь, почему не дашь мне снять тяжесть с души? Зачем мучаешь покорностью, когда я знаю, что внутри тебя огонь? Или ты убьёшь меня, как только узнаешь? Ну делай же хоть что-нибудь! Я не могу так больше, уже не могу…
Уснул мой принц. Убрав волосы со лба, целую закрытые веки, надеясь, что однажды они распахнуться и Тома посмотрит на меня, и улыбнётся. Одними лишь глазами, и я буду знать, что исполнил своё обещание. Его ресницы так нежно щекочут мои губы… А мне, вот уже который месяц, снится один и тот же сон: Том открывает глаза. Я так жду, что он меня увидит, что сердце замирает. Один взмах ресниц и… когда я почти чувствую его взгляд на себе, столь долгожданный, из глаз его вырывается пламя, и поглощает меня. Я исчезаю медленно и безболезненно, и вижу, как тело моё превращается в прах, как воздух рассеивает его. Из глаз Тома начинают литься слёзы, и огонь затухает. Он зовёт меня, простирая руки к небу, в котором меня нет. «Я снова не вижу тебя!» - его крик режет сердце, как тупым ножом. Оказывается, смерть – это совсем не больно, боль – это другое… Глубоко внутри я хочу, чтобы она была такой на самом деле, но… кончается тот сон страшно: из разверзшейся земли вырываются всё те же языки огня, и раскрывают свои объятия ему. Вслед за ним исчезает всё, будто ничего и не было, как не было нас никогда на этом свете.
***
Нежные уста оказались той бабочкой, что всё пыталась сесть мне на лицо, а светящиеся золотом волосы Тома и есть тот самый ветерок, что обвивал меня во сне, где я видел солнце, яблоню и чистый луг в Сент-Мари, и видел Тома, выходящего из реки. Я так хотел налюбоваться его красотой, но упрямый мотылёк не позволял мне смотреть. В итоге Морфей закрыл свой занавес, и я увидел перед собой такое милое после сна лицо, с которым совсем не вязались те вещи, что творил его обладатель ещё на рассвете, когда, воспользовавшись дымкой полусна, овладел мною вновь, и было это так трепетно и сладко, что все мои тяжёлые думы улетучились вместе с последним стоном. Осталась нега и тепло, подаренные его объятиями. Том даже не вышел из меня, оплетя руками и прижавшись сзади. Так мы и уснули. Последнее, что помню - это его влажные уста на моей шее, шепчущие тихие, но такие пикантные комплименты мне, и прохладные ладони, дарившие осязаемую форму любви. И теперь эти самые уста-бабочки так сладко пробудили меня, хотя сил нет, и хочется проспать подольше.
Том улыбается так, что глядя на его улыбку, хочется петь, хотя есть один лишь звук, подходящий её красоте – пение его арфы, рядом с которой и голоса морских Сирен меркнут. Совершенный инструмент совершенного владельца. Быть может, однажды и я стану таким в его руках – совершенным возлюбленным для совершенного любящего.
- Нам стоило бы омыться, мой ночной дьявол, на нас одни следы любви! - меняя нас местами, прижимаю Тома к мягкой перине и осыпаю поцелуями его всего. Какой скульптор изваял моё божество? Я уже видел те прославленные произведения Челлини***, прозванные совершенством, но что они такое в сравнении с моим Дювернуа? Осколки роскоши. Откуда бы ни падал свет на его лицо, и сколько бы царапин ни оставил я на его теле. Чёткие скулы, тёмные брови вразлёт, яркие губы, изгиб которых смеётся над луком Купидона, гладкая шея с узором родинок… - Тома, любимый, сладкий… - мои мысли плавно претворяются в слова, отчего улыбка на лице виновника моего безумия расплывается ещё шире, - Плечи, грудь, тонкая талия, узкие бёдра, а кожа…
- Гийом, ты думаешь, что говоришь?
- Я думаю вслух. Зачем разбудил меня тогда, если не желаешь?
- О, это уже не просто желание, а неутолимая жажда! – смеётся Том, - Однако же, взошло солнце, и я решил, что следовало бы привести себя в порядок. Ты ведь не сказал, когда вернётся маркиз.
- Том… - о нет, о чём он говорит?
- Что, моя сладость?
- Скажи, ты что, действительно видишь солнце?
- Как и то, что у тебя действительно чёрные… во всяком случае, тёмные волосы.
- А что ещё?! – спрашиваю нетерпеливо, обхватив ладонями его лицо, - Что ещё ты видишь, милый?!
- Пока что всё.
- А ночью, ночью как? - сердце готово выпрыгнуть из груди от счастья – он хоть немного видит!
- Один раз было… но, думаю, мне только показалось…
- Мсье Беранже! – из-за плотно закрытой двери послышался голос. Как же не вовремя они всегда! Вероятно, кто-то из слуг пришёл, однако, голос не знакомый. Быстро накинув на себя шёлковый халат, старательно укрываю Тома покрывалом, и иду открывать.
- Сударь, меня зовут Тьери Жермен, господин маркиз велел передать вам…. – начинает свою речь слуга, но прерывается, и глаза его распахиваются, выражая едва ли ни ужас… - Пресвятая Дева, я схожу с ума?! - из рук юноши выпадает бумажный конверт, которого он уже не замечает, во все глаза глядя на меня. Этих молящих зелёных глаз мне точно не забыть. Как же вовремя всегда, о Господи, ты посылаешь нам возможность исправлять свои ошибки!
