***
- Дитя моё, этим вечером меня не ждите. Отужинайте с братом, пока я буду у герцога Анжу, и ложитесь спать. Возможно, я вернусь завтра по полудни.
- Как вам будет угодно, монсеньор!
- Святые угодники! Гийом, я столько просил вас, приказывал, молил! Если вам это интересно, то мне будет угодно то, что вы перестанете употреблять все эти эпитеты в отношении меня. Приберегите пышные слова для Версаля, будьте покойны - вас ещё стошнит от них, а меня называйте по имени.
- Хорошо, Этьен, я запомню это.
Украдкой оглядевшись, и не заметив слуг по близости, маркиз запечатлел на щеке смущённого Гийома едва ощутимый поцелуй и вышел за двери. Он прекрасно видел, как горели с утра глаза Нарцисса, как за завтраком он, думая, что никто не заметит этого, провёл ладонью по бёдрам Тома, и как пылали после этого «случайного» движения щёки арфиста. Александер Этьен присмотрелся к ним, и понял, что никакого родства между ними нет. В любом случае, достаточно благородно было со стороны Беранже заботиться о слепом любовнике, причём, эта забота могла соперничать с заботой и лаской самой ответственной матери. Препятствовать их связи было бесполезно – стоило вспомнить глаза Гийома в ту ночь, когда он, едва не теряя сознание, пришёл к нему и молил помочь вернуть Тома. Но своё дело маркиз благополучно начал именно в ту ночь, и не помышлял о том, чтобы отступиться от задуманного.
Alizbar - Whisper of the Stars http://youtu.be/uQYbXdSo9jc
Проводив де ля Пинкори, Билл поспешил к своему любимому, который совсем недавно сел за арфу. До этого Гийом читал ему какую-то старую книгу о подвигах Карла IX, найденную в библиотеке маркиза, и они весело обсуждали изложенные там события. Взгляд Чёрного Нарцисса устремился на идеальный профиль юноши, что так красиво смотрелся в оконном просвете, после чего опустился по шее и плечам к его нежным рукам, которые любовно обнимали арфу, а затем упал на пальцы, ласкавшие струны так, будто они были живыми и могли бы чувствовать эту нежность. На ум Нарциссу сразу же пришли строки, которые Тома так часто пел, и которые он – так называемый «лучший танцор Лотарингии» - наконец-то выучил наизусть:
Едва лишь ты, о музыка моя,
Займешься музыкой, встревожив строй
Ладов и струн искусною игрой,
Ревнивой завистью терзаюсь я.
Пропев куплет, красиво вложившийся в такт звучанию арфы, Гийом подошёл к Тому, и наклонившись, перебросил его заплетенные в косу золотые волосы на плечо, принимаясь настойчиво целовать шею и плечи, оттягивая ворот сорочки ниже. Услышав первые нерешительные стоны в ответ на свои действия (тем не менее, не заставившие арфиста прекратить играть) Билл отстранился и продолжил сонет:
Обидно мне, что ласки нежных рук
Ты отдаешь танцующим ладам,
Срывая краткий, мимолетный звук, -
А не моим томящимся устам.
Дыхание Тома становилось всё чаще, на щеках его заалел румянец, а сочных губ, чьих поцелуев так страстно просил Гийом, коснулась лукавая улыбка, говорившая о том, что нужно ещё немного постараться, чтобы заставить Тома бросить игру. Беранже жадно смял эти алые лепестки розы, запуская руку под тонкий батист, и прохладными пальцами поглаживая бархатистую, горячую кожу. Ощущать её мягкость и жар ладонями было мучительно сладко, и Билл вновь поймал себя на мысли о том, что одержим арфистом – только с ним он превращался в одно сплошное желание и не мог властвовать над собой, становясь одержимым этой полупрозрачной красотой. Тома ахнул, когда Билл одновременно укусил его за мочку уха, и сжал пальцы на сосках, и хотя мелодия немного поплыла, рук от струн не убрал.
Я весь хотел бы клавишами стать,
Чтоб только пальцы легкие твои
Прошлись по мне, заставив трепетать,
Когда ты струн коснешься в забытьи.
Голос Билла звучал надрывно, и каждая строчка прерывалась на тяжёлые вздохи, а его пальцы проворно преодолевали преграды из ткани, и смело блуждали под одеждами, быстро нащупывая чувствительные участки на изнывающем от желания теле Тома. Арфист из последних сил удерживал руки на инструменте, хотя ни один, ни другой уже не слышали мелодии, да и была ли мелодия теперь, их не интересовало. Слух Билла больше ласкали стоны и всхлипывания любимого, до которых он его так настойчиво доводил. Обоих распаляло действия и некая преграда в виде виновницы-арфы. Оставив на шее Тома яркий знак своей страсти, Гийом из последних сил выдохнул ему на ухо последние строчки:
Но если счастье выпало струне,
Отдай ты руки ей, а губы - мне!
После этих слов Том не мог больше мучить любимого, и оставив ноющие струны в покое, отдался порыву, отвечая на ласку сладкими поцелуями. Билл с тихим стоном прикрыл глаза, наслаждаясь долгожданными прикосновениями горячих губ и рук, которые играли на его теле не менее искусно, чем на арфе, рождая музыку вибрирующих вздохов. Он мягко подтолкнул Тома лечь на пол, на пушистый персидский ковёр, а после резко дёрнул его сорочку вниз, разрывая тонкий батист и обнажая грудь, к которой немедля приник губами. Влажно целуя ключицы, кусая соски до крови, а затем спускаясь губами по рёбрам, и оставляя на коже красные дорожки, Гийом наслаждался прерывистым дыханием и тихими вскриками Тома, который бессознательно перебирал его шёлковистые волосы, и с которым они сейчас поменялись местами: Беранже стал немного резким, таким, каким обычно был с ним Тома, удивляясь сам себе. Но им обоим эта перемена ролями определённо понравилась.
- Твои губы… - прошептал Тома, облизываясь, и вернулся к поцелую.
- Твоя кровь.
- Сделай так ещё, Билл.
- Она сладкая… - простонал Гийом, выполняя просьбу и пьяно взирая на Тома, который дёрнулся от боли, - Теперь - ты, драгоценность моя.
Стало душно и жарко. Из окна больше не дул прохладный ветер, надвигались тучи, предвещая быструю, летнюю грозу. Но двое, страстно влюблённые в свою любовь, и заставляющие её кровоточить, не замечали этого. Тома приподнялся, и потянул Билла в сторону расстеленного ложа под сиреневым балдахином, где с готовностью вернул ему странные ласки, которых тот так жаждал. Срывая с Гийома одежду, арфист покрывал поцелуями открывающиеся части желанного тела, которое мог видеть разве что своими губами и руками, ими же он заставлял Гийома замирать от наслаждения и кричать от боли. Капли крови были повсюду: на их губах, на телах, на шёлковых простынях и кружевах, но видел их только Билл, в то время как Тома хорошо чувствовал их вкус. Ни один не хотел признаться, как дико ревнует. Том – к тем, кого никогда не видел, но знал об их существовании. Билл – сам не знал к кому, но сходил с ума от одной мысли, что кто-нибудь точно так же будет прикасаться к его, только его арфисту.
Нарцисс лежал на спине, обвив талию Тома ногами, и любовался его чертами, поглаживая его лицо кончиками пальцев. В особенности его взгляд притягивали чувственные уста, алые от жёстких поцелуев и размазанной по ним крови. Пелена, из-за которой глаза арфиста обычно казались мутными, исчезла, и вновь сердце Гийома сжалось, когда он почувствовал на себе прямой и острый взгляд. Вновь его одолели неведомые чувства, похожие на проблески памяти, и прекрасные, медовые локоны Тома привиделись ему чёрными, блестящими змеями. Приподнявшись, Гийом коснулся губами тёмной родинки на влажной шее Тома, слизывая солёные капли и вдыхая запах, который возбуждал сознание и вёл к более решительным действиям. Непрестанно вздыхая и целуя Билла, арфист смочил руку в масле, и стал очень нежно и осторожно растягивать упругий вход в трепещущее тело. Когда пальцы свободно скользили в жарком шёлке, он приподнял бёдра возлюбленного, и вошёл в него так плавно, что тот не почувствовал ничего, кроме пульсирующего наслаждения. Их желания менялись одновременно, и ритм был одним. Прижимая запястья Гийома к подушкам, Тома входил в него, то медленно и плавно, то быстро часто и резко, доставляя безумное удовольствие. Билл принимал его, шепча еле слышно признания, которые были чистой правдой для них обоих, пьяным взглядом лаская его взмокший торс и руки, поблескивающие в шафрановых бликах солнца, что пробивалось сквозь тучи. Медовые волосы Тома выбились из косы и прилипали к его плечам и шее, мешая Нарциссу наслаждаться их вкусом, когда он приподнимался за поцелуем. Рывки внутри становились всё более глубокими, и Билл всё сильнее прижимался к невидящему любовнику, страстно выдыхая его имя и отдавая себя и свою любовь так, как только мог. Ближе, глубже, сильнее. Так, что от возбуждения и быстроты стало темнеть в глазах. Молния рассекла тёмное небо, а вслед за ней раздался резкий раскат грома. Взрыв удовольствия распустился внутри огненной лилией, которая раскрыла свои лепестки, а потом снова сомкнулась в бутон, соединяя обоих в одно целое и неделимое. Наслаждение растеклось внутри расплавленной страстью. Полил дождь.
