- Солнце садится. Пойдём. – едва касаясь мочки уха арфиста, прошептал Гийом, провожая взглядом багряное солнце, садящееся за горизонт.
Блики на воде также окрасились в красноватый оттенок, и разомлевшее после бурных любовных утех сознание встрепенулось, когда Нарцисс, запустивший точёные пальцы в тёмно-русые пряди Тома, снова подумал о том, что его возлюбленный не видит красоты вокруг них. Мысленно приказав себе не думать об этом сейчас, он решил, всё-таки, спросить у арфиста, почему тот пришёл сюда:
- Почему ты был здесь всё это время?
Том нахмурился, после чего быстро поднялся, и подал руку Биллу, который понял, что спрашивать бесполезно. И так было понятно, но вопрос такой он задал затем, чтобы услышать это своими ушами из уст Тома. Билл попытался взять арфу, обмотав её тканью, но её хозяин, будто увидев его движения, перехватил руку и, улыбнувшись уголками рта, сам взял её, перекидывая через плечо.
- Под тем деревом я впервые увидел тебя.
Тяжёлые слова ударили, словно гром. Голос Тома прозвучал для Нарцисса издалека, потому что, погружённый в свои мысли о самом Томе, в тревоги о предстоящем пути, он и не заметил, что они уже подходят к графскому поместью. Остановившись на мгновение, Билл взглянул на арфиста, которого держал под руку, и едва успел себя одёрнуть, чтобы не переспросить. Для Тома это место действительно представляло особенную ценность, и он видел в нём нечто иное, нежели Билл. Последний же, только крепче сжал его локоть, и шепнув: «Я люблю тебя», повёл дальше. И каждый терялся в догадках, пытаясь понять, что подразумевает под своими словами любимый, и какое значение для него представляет не только дерево, но и только что произнесенные слова.
После ужина, вслед за которым граф повелел сыграть для него в последний раз, перед отъездом, молодые люди направились к себе. Немногочисленные вещи были собраны Биллом ещё днём, и теперь им оставалось только хорошо выспаться, чтобы утром отправиться в путь. Долгий и небезопасный. Том уснул первым, в объятиях Гийома, устроив голову на его плече, и заставляя улыбаться в темноту, щекоча своим тёплым дыханием шею. Билл долго гладил его по голове, спине и плечам, прижимая к себе, как самое дорогое сокровище. В мыслях всё путалось. Уже давно Гийом заметил, что его стремления и желания имеют теперь несколько направлений, и порой эти пути настолько противоречивы, что он сам не знает, что же теперь для него самое главное. Когда-то, после разрыва с Алехандро, когда он впервые понял, что такое предательство и боль, он пообещал себе не влюбляться. Когда-то, когда он только начал посещать школу танцев мсье Дюпре он дал себе обещание выучиться всему, чему только сможет научить его мэтр, и отправится в Париж, чтобы любой ценой танцевать в королевском балете. И когда-то он был полностью уверен в себе и в своей непоколебимости. Сейчас же он её не ощущал, и не было уже той решимости, поскольку танец более не был единственным прибежищем души, а карьера не была единственной целью. Теперь появился арфист, и сколько бы Гийом ни удерживал себя, сколько был ни пытался убедить себя в том, что это – всего лишь увлечение красотой, обаянием, как бы ни пытался назвать это жалостью к ущербности человека, всё также чувствовал нарастающее в сердце ликование от одного только звука его голоса, от одного взгляда на это прекрасное существо, от самых невинных касаний и поцелуев. Что уж говорить о том сладострастии, которое вспыхивало в нём, когда поцелуи арфиста становились настойчивее, и руки ласкали уже не так невинно, а уверенно и собственнически. Беранже долго пытался уговорить себя отказаться от этой любви, списывая всё на свою впечатлительность, но всё рушилось под напором чувств, и каждое мгновение, проведенное рядом с Томом, сердце помнило и боготворило. Отдельно от него самого, от здравого рассудка, сердце рвалось наружу и нашёптывало самые неправильные вещи. Где-то в период великого поста Гийом впервые задумался о том, почему бы ему не остаться в Сент-Мари ещё на год? Граф был бы рад, и не нужно было бы тревожиться о том, как устроиться в Париже, и каким образом пробиваться к мэтру Лани. Тишина и покой деревенского уклада жизни так и манили остаться в этих краях, спокойно посвящая всё свободное время арфисту и музыке. Но это говорило сердце, такое же слепое, как и тот, как и тот, кому оно. Разум же и деятельная природа провансальца твердили совсем о другом: новые просторы, новые знакомства, возможности, красота, изящество, и в конце концов, путь, а не стояние на месте. Ведь останься он в деревне ещё хотя бы на год, все навыки притупятся, а тело потеряет гибкость, и ещё через несколько лет он превратится в обыкновенного селянина, который только и может, что давать уроки неуклюжим провинциалкам, хотя и будет ещё совсем молод.
Глаза стали потихоньку слипаться, и легко коснувшись губами лба Тома, Гийом погрузился в тяжёлый и беспокойный сон, отмечающий их последнюю ночь в этом месте.
***
Андрэ серьёзно полагал, что Александра он более не увидит, и даже успел всплакнуть по этому печальному поводу, но тот появился во дворце на следующее же утро после того, как оставил его, в сопровождении… некоей молодой девушки – весьма красивой, и с явным гасконским акцентом. Ничего не подозревая, юноша кинулся к маркизу, в надежде хотя бы взять за руку, однако Александер повёл себя очень холодно, и ответив лишь кивком головы, отвернулся и повёл свою спутницу в сторону покоев де Помпадур, ни разу не взглянув на ошарашенного блондина. Кое-как взяв себя в руки, Жирардо дождался, пока тот выйдет от маркизы и решительно направился к нему, чтобы задать резонный вопрос, однако Александер повёл себя довольно грубо – схватил его за локоть и оттащил за ближайшую портьеру.
- Послушай-ка, Жирардо, ты действительно так глуп, что не понимаешь хода обстоятельств, или притворяешься? – прошипел на ухо обескураженному Андрэ Александер-Этьен, не ослабляя цепкой хватки, - Если ты будешь постоянно так бегать за мной, всё сразу поймут, что нас с тобой связывает, и тогда не избежать нам королевского гнева, ты меня понял?
- Но, кто этот…
- Ты меня понял?
Юноше только и оставалось, что кивнуть в ответ, и с улыбкой покинуть своеобразное убежище, под пристальным взглядом прогуливающихся по галерее придворных, в то время как его сердцу не оставалось ничего более, как понять и принять, что он попросту купился на слова де ля Пинкори, и что всё то же самое тот проделывает с каждым «танцовщиком», который попадает во дворец. Это было очень неприятно, но и неделя была не тем сроком, чтобы можно было сильно привязаться, и маркиз, хотя и был безумно привлекательным, был совсем не тем, в кого Андрэ смог бы влюбиться без оглядки и долго за ним страдать.
Так он жил в Версале уже около полугода. За это время он успел завести множество полезных знакомств, обзавестись врагами, и однажды был даже замешан в одном неприятном случае, который послужил наукой для всех, кто жил в восточном крыле дворца. Все танцоры и танцовщицы, как это и полагалось в их положении, непременно были задействованы в различных увеселениях при дворе, и соответственно, не имели права на личные отношения по собственному желанию. Конечно же, большинство умудрялось каким-то образом тайком заводить романы с теми, кто был мил сердцу, но если это вскрывалось, то неприятностей было не избежать. Ещё в первые дни пребывания Жирардо во дворце произошёл большой скандал с одной юной танцовщицей, которую застали наедине с одним из дворян. Бедняжку просто-напросто вышвырнули из дворца в том, в чём она была – тонком батистовом пеньюаре, а это было начало декабря, и на улице было уже холодно. Обитателям восточного крыла строго запретили помогать ей, под угрозой изгнания, но к счастью, её приютила в ту злополучную ночь семья садовника. Позже, кто-то рассказывал, что ей было больше некуда податься, как только в какой-то трактир, где она помогала хозяйке подавать еду, а по ночам вынуждена была торговать своим телом. А ещё через месяц рассказали, что она неизлечимо больна какой-то заразной болезнью, и наверняка скоро умрёт. Было это сплетней, или же произошло с несчастной Антуанеттой на самом деле – никто не знал, но так или иначе, происшествие послужило уроком всем, а особенно новичку-Андрэ, который теперь и не думал о том, чтобы изменять… королю.
