***
Происходящее вокруг Гийом воспринимал настолько бесстрастно, будто оно происходило не с ним вовсе, а сам он был сторонним наблюдателем. Прошло три недели с тех пор, как он покинул дворец под покровом ночи, но доселе никто не наведывался в особняк Даммартен, ставший единственным прибежищем вынужденного отшельника. Тьери постоянно находился рядом, так как из соображений безопасности Беранже запретил ему покидать пределы имения, а также повелел прислуге ездить за провиантом не в Париж, а на рынок в Ле Бурже.
Тянулись дни, не отличавшиеся для Гийома разнообразием. Вспоминая отцовские рассказы о донных рыбах, он чувствовал себя одной из них, только воды в его реке становилось всё меньше, и было понятно, что она испарится полностью в один прекрасный день и дышать станет нечем, да только противостоять этому сил не было. С постели он подымался не ранее полудня, так как бессонница не давала сомкнуть глаз раньше рассвета, затем уходил в сад, садился у фонтана в зале, или у секретера, чтобы в сотый раз перечитать письма, продлевавшие одновременно жизнь и страдания. Обед прислуга готовила, в основном, для себя, поскольку их новый хозяин ел очень мало и без аппетита, а Тьери устал уговаривать его съесть хоть кусочек хлеба. После перенесенной болотной лихорадки лекарь запретил мясное и молочное, но даже предписанных овощей и фруктов Гийом не ел. О танцах вовсе можно было забыть.
Тайком ускользнувший на разведку во дворец, Лерак рассказал потом, что временно приостановлены всяческие увеселения, и связано это с расследованием дела Чёрного Лебедя: с утра до поздней ночи идут допросы, на которых тайная полиция выспрашивает у танцоров всё, что они знают о своём новом преподавателе. После рассказов Тьери Гийом ожидал, что вот-вот придут и за ним, однако о его существовании все будто напрочь позабыли. Так прошли следующие две недели: Беранже по-прежнему встречал полдень в постели, а затем, мрачный и бесцветный, спускался в сад, где проводил остаток дня. В памяти то и дело вспыхивали эпизоды, связанные с Жирардо, который, по окончании любовной истории с Марисэ, по сей день находился в таком же бессрочном заключении, и, в конце концов, Беранже решил положить конец бессмысленному ожиданию, и переступить границы своих владений. И первым делом он вознамерился отправиться в Париж, и вновь встретиться с Эттейлой.
Дождавшись облачного, нежаркого дня, Гийом велел закладывать лошадей, и, несмотря на как всегда преувеличенные предостережения Тьери, отправился в столицу, в район улицы Кузнецов, где в одном из обшарпанных переулков стояла Богом забытая цирюльня. Уже на подходе, он заметил подозрительное оживление на улочке, где обычно было тихо и малолюдно, а оказавшись у двери Жана Батиста, обнаружил её открытой, в то время как мимо сновали люди, всё время что-то вносившие или выносившие. Диковато поглядывая на богато одетого шевалье, они боялись остановиться и заговорить, даже когда он попытался спросить о хозяине. В итоге, среди всей кутерьмы провансалец разглядел одного из подмастерьев Эттейлы:
- Симон, поди сюда!
- Мсье Беранже… - растерянно пролепетал парнишка, не переставая озираться по сторонам, - Вы к господину? Но он не может сейчас принимать, он…
- Кто там ещё? – раздался изнутри знакомый голос и на пороге появился встрёпанный алхимик, которого, как видно, позвал кто-то из суетившихся вокруг, - Ах, мсье Клавье! Любезный мой, я не могу вас сейчас уделить внимание вашим волосам, я переезжаю!
- О, я так и понял… - не растерялся Гийом, сообразив, что маг не может говорить напрямую, - но где же мне вас найти потом? Я не желаю стричься ни у кого другого!
- Пойдёмте со мной, я представлю вам своего хорошего знакомого, который бреет самого маршала де Виля! - воскликнул Эттейла, и деловито подхватив Нарцисса под руку, увлёк его в конец переулка, где завёл в одну из подворотен, - Гийом, не могу больше оставаться в Париже. Вы же понимаете, в свете последних событий… я не знаю, когда вернусь, и вернусь ли. А потому… давайте простимся, друг мой.
- Я так надеялся, что хотя бы вы прольёте свет на сегодняшние события! – отчаянно выдохнул Гийом, надежды которого рассыпались на глазах, - Мы так и недоговорили. Вы обещали мне…
- Голубчик, миленький, я не хочу лишиться головы или сгореть на костре раньше времени! – зашептал Эттейла, - Надеюсь, вы понимаете, что если вас когда-нибудь спросят обо мне, то вы не знаете никакого алхимика, или, в крайнем случае, помните только цирюльню Жана-Батиста, коих в Париже не менее дюжины. В противном случае будут большие неприятности, и у вас в первую очередь!
- У меня осталось столько вопросов…
- Вот, возьмите, - суетливо перебирая содержимое дорожной сумки, что висела у него на плече, маг извлёк из неё нечто, обёрнутое в бордовый лоскут, - Они дадут вам все ответы. Тем более, вы рассказывали мне о том, что они говорят с вами. Прощайте, мой мальчик. Да хранит вас Небо, - обняв Гийома, Эттейла шепнул ему на ухо: - Началась охота на ведьм, кардинал и епископ свирепствуют, не возвращайтесь путём, которым пришли, идите в обход, - после чего скрылся за поворотом.
Не теряя времени, Беранже сунул свёрток в карман, даже не взглянув на содержимое, и пышные рюши и кружева надёжно скрыли его. Бодрым шагом он направился в противоположную от улицы Кузнецов сторону, и петляя дворами, вышел на неё с обратного конца, после чего приказал скорее гнать лошадей в окрестности Ле Бурже. Уже находясь в карете, Гийом почувствовал сильную усталость и беспокойство - тут же сказалась быстрая пешая прогулка, во время которой единственной мыслью было не попасться в лапы к тем, после кого домой не возвращаются. Утреннее легкомыслие и безрассудная решимость неожиданно рассеялись, а доселе ничем не проявлявшееся беспокойство о судьбе Чёрного Лебедя затянуло удушливую петлю, отчего Беранже ощутил такой страх, от которого мороз пошёл по коже, и с головой накрыло осознание того, что Марисэ давно могло не быть в живых.
Тревоги и неприятности, как известно, предпочитают сваливаться на голову не только неожиданно, но и одновременно, и эта теория подтвердилась в тысячный раз, когда, проезжая через Гревскую площадь, карета Нарцисса была вынуждена остановиться из-за сильного столпотворения. Как выяснилось, готовилась казнь троих обвинённых в колдовстве и ереси, и палачи уже закончили складывать хворост у столбов, после чего караул повёл к ним осуждённых. Не в силах пошелохнуться, или хотя бы отвернуться, Гийом полубессознательным взором наблюдал за тем, как привязывали к столбам людей, в которых из-за ран и синяков невозможно было распознать ни возраста, ни пола. Неотрывно следуя за разгорающимся, под крики зевак, пламенем, он видел полные ужаса глаза людей, которых заживо сжигали из-за доноса завистливого соседа, за нежелание соответствовать невежественному обществу, за отказ от установленных церковниками законов и общепринятых понятий. Их убивали за инакомыслие и попытку видеть и понимать больше, за то, что они прозрели. Когда раздался первый, душераздирающий женский крик, Гийом зажал уши руками, и зажмурился, про себя повторяя какую-то молитву, в безуспешной попытке не думать о происходящем на его глазах, узаконенном убийстве, а когда всё стихло, и толпа, удовлетворённая живым спектаклем, начала расходиться, карета сорвалась с места, увозя его в полуобморочном состоянии. В удушающем забытьи, Гийому мерещилось холодное подземелье, люди в рясах с огромными топорами и раскалёнными щипцами в руках, суд, который вершился над кем-то в окровавленных лохмотьях, всё те же палачи с охапками хвороста, и – непременный спутник всех страшных видений – Дювернуа. А потому, когда у ворот имения Даммартен распахнулась дверца кареты, взору изволновавшегося Тьери, который более месяца наблюдал хладнокровие и непоколебимость хозяина, предстал совсем иной Гийом - трепещущий, с ужасом, застывшим в широко распахнутых глазах. На расспросы он не отвечал, лихорадочно повторяя: «Всех арестуют, всех убьют», чем только запутал Лерака, который сразу обнаружил него сильный жар, и тотчас послал служанку за лекарем в Ле Бурже, боясь, что лихорадка вернётся вновь, и может оказаться смертельной на этот раз.
